Текст: Татьяна Шипилова
Для того, чтобы понять в полной мере истинность замысла и воплощенной идеи пушкинских «Цыган», значение этой поэмы для русской литературы, нужно отойти немного назад и всмотреться в пушкинский романтизм.
Очень часто романтизм воспринимается как юношеский максимализм, даже как переходный возраст. Мол, все мы были такими, все мы из этого выросли. И в сущности, это действительно так. Только вот у большинства романтическая пора проходит, не оставляя после себя ничего. В случае же с Пушкиным дело обстоит совсем иначе.
Ранние стихи и поэмы Пушкина – это не только его юношеский максимализм и романтические бредни, это отражение настроения эпохи. 1818–1822 годы – годы уверенности в своей правоте, годы борьбы за правду, за свободу и равноправие. Они призывают верить, что:
При этом романтики пушкинской поры всегда таинственны, печальны, одиноки: они отрываются от своего круга, они понимают всю пошлость «порочного двора Цирцей», но при этом они слишком далеки и от того социального слоя, за права которого борются.
От того «рабство тощее» в «Деревне», написанной Пушкиным в 1919 году после пары недель, проведенных в Михайловском, ничем не отличается у него от феодальной зависимости где-нибудь в Средневековой Европе, рабства в далекой Америке или в Древней Греции. Национальной идентичности, как и знания своего народа, в этих стихах еще нет, но есть четкая позиция, вера и надежда, что рабство «падет по манию царя». Александр I, конечно, такие запросы не одобрил, поэтому разрешил опубликовать только первую часть стихотворения под названием «Уединенное», тем самым давая понять поэту, что его революционные настроения услышаны, но запрещены.
Замолчал ли на этом Пушкин? Пф, нет, конечно! Выступая против фамусовых, скалозубов и прочих молчалиных, это поколение молодых борцов за справедливость топило за индивидуализм, за противостояние толпе, за личность гордую и независимую. И за оду «Вольность» юный поэт получает свою путевку в ссылку. Это он, кстати, еще легко отделался: негодующий царь хотел классически сослать вольнодумца в Сибирь, но тут вмешались Карамзин и Жуковский, буквально уговорив императора смилостивиться над юным гением, так что отправился Пушкин в Одессу, к морю – символу свободы и независимости. Но он был один, оторван от привычного круга, поэтому нам, мечтающим о летнем отдыхе на море, не понять его страданий и недовольства судьбой.
Мотив одиночества, узничества, отверженности звучит в текстах той поры – и в «Кавказском пленнике», и в «Узнике», и в «Птичке»: лирический герой «сидит за решеткой в темнице сырой» и хочет сбежать туда, где:
- …где за тучей белеет гора,
- Туда, где синеют морские края,
- Туда, где гуляем лишь ветер... да я!..
А Европа-то бурлит! Великая Буржуазная Революция во Франции в конце XVIII в., революции в Испании и Италии, освободительное движение на Балканах и в Греции – все это возбуждало в Пушкине надежду, что и до России эта волна докатится, он был уверен, что это «происшествия, которые будут иметь следствия важные не только для нашего края, но и для всей Европы». Но… не превратилась эта волна в цунами, не захлестнула ничего, потому что народ, самый обычный, простой, крестьянский народ не понял прикола: зачем, ради чего, что хотят эти странные люди? И Пушкин разочарован:
- Народы тишины хотят,
- И долго их ярем не треснет…
И переход от романтических установок к трезвому реалистическому взгляду проходил у Пушкина мучительно, сопровождался мировоззренческим кризисом, что можно вполне четко проследить по его текстам. В письмах к декабристу В. Л. Давыдову, П. А. Вяземскому, А. И. Тургеневу он выражает свое разочарование, обвиняя народы в нежелании следовать за освободителем, и так рождаются строки, которые сам Пушкин называет «подражание басне умеренного демократа Иисуса Христа»:
- Изыде сеятель сеяти семена своя
- Свободы сеятель пустынный,
- Я вышел рано, до звезды;
- Рукою чистой и безвинной
- В порабощенные бразды
- Бросал живительное семя —
- Но потерял я только время,
- Благие мысли и труды...
- Паситесь, мирные народы!
- Вас не разбудит чести клич.
- К чему стадам дары свободы?
- Их должно резать или стричь.
- Наследство их из рода в роды
- Ярмо с гремушками да бич.
А дальше – «Прощай, свободная стихия!» – не только прощание с морем, но и с романтизмом, ведь вдруг приходит осознание, что даже если бы он сбежал, как и хотел, то понял бы, что уже:
- Мир опустел… Теперь куда же
- Меня б ты вынес, океан?
- Судьба людей повсюду та же:
- Где капля блага, там на страже
- Уж просвещенье иль тиран.
Последнюю южную поэму Пушкин начал писать еще в ссылке Южной, а закончил уже в ссылке Северной, в Михайловском. В Михайловском, если бы Пушкин был менее гениален, Арина Родионовна его бы просто споила. Все мы помним строки:
- Выпьем, добрая подружка
- Бедной юности моей,
- Выпьем с горя: где же кружка?
- Сердцу будет веселей.
Это стихи все того же 1824 года, им тоже 200 лет в этом году. Няня была очень не против этого дела, но изнывая от скуки и тоски, Пушкин все же писал. Писать его призывал Жуковский: «На все, что с тобою случилось и что ты сам на себя навлек, у меня один ответ: поэзия, – писал он из Петербурга. – Ты имеешь не дарование, а гений. Ты богач, у тебя есть неотъемлемое средство быть выше незаслуженного несчастия, и обратить в добро заслуженное; ты более, нежели кто-нибудь можешь и обязан иметь нравственное достоинство». И Пушкин пишет.
«ЦЫГАНЫ»
Любимая поэма Толстого, поэтическим совершенством которой восхищался Жуковский. Принято считать, что эта поэма деромантизирует, критикует байронического героя, превращая его в злодея и эгоиста. И это на самом деле так. А вот Старик, отец Земфиры, мол, исповедует Правду Божию, он и есть – тот самый абсолютно свободный человек, а Земфира – символ свободной, настоящей любви без условностей и границ.
В «Цыганах» есть полный перечень необходимых приемов: события происходят в экзотической Бессарабии, где, как сам автор признается:
- Встречал я посреди степей
- Над рубежами древних станов
- Телеги мирные цыганов,
- Смиренной вольности детей.
- За их ленивыми толпами
- В пустынях часто я бродил,
- Простую пищу их делил
- И засыпал пред их огнями.
Герой – загадочный юноша, внешность его не описана. Про него никто ничего не знает: ни читатель, ни Земфира, притащившая его в свой табор, ни отец ее, который разрешает ему остаться с ними жить. Правда, брошенная вскользь фраза о том, что «его преследует закон» как-то настораживает, ведь романтический герой должен быть борцом, благородным и великодушным защитником правды и справедливости! А тут – простой преступник?
Но это настораживает, казалось бы, ненадолго, потому что потом Алеко начинает критиковать цивилизацию, «неволю душных городов», где люди
- …в кучах за оградой,
- Не дышат утренней прохладой,
- Ни вешним запахом лугов…
Земфира замечает, что как-то «уныло юноша глядит», что как-то не горит он желанием уезжать, интересуется, не жалеет ли он «о том, что бросил навсегда»? Но Алеко понимает, что ему назад дороги нет, там он явно совершил какое-то преступление, и вернись сейчас – сразу же окажется за решеткой, поэтому легче раскритиковать все, чем жил раньше:
- Что бросил я? Измен волненье,
- Предрассуждений приговор,
- Толпы безумное гоненье
- Или блистательный позор.
И, вдохновившись тем, что теперь герою не надо жить «в кучах за оградой», потому что теперь он «вольный житель мира», читатель проникается этой свободой, этой свежестью, но… Но задайте себе вопрос: а вы хотели бы променять свои «ограды», читай – комфортную квартиру и теплый санузел, на кочующую жизнь в поле:
- Крик, шум, цыганские припевы,
- Медведя рев, его цепей
- Нетерпеливое бряцанье,
- Лохмотьев ярких пестрота,
- Детей и старцев нагота…
Образ цыган не историчен, он идеализирован, подчеркнуто анархичен. Пушкин конструирует тот самый абсолютно свободный социум, к которому так стремился романтический герой последних двух десятилетий. Но на выходе получается, что этот свободный народ – примитивен, беден, дик.
Но Алеко, воспитанный в цивилизации, не может отказаться от своих взглядов и мировоззрения, не может избавиться от собственного эгоизма. Он не готов делить женщину с другим, не готов отказаться от любимой, считая ее предательницей и изменщицей. Во снах он «другое имя произносит», мечется, кричит, что дает понять: уж не убил ли он кого-то там, в городе, откуда бежал, преследуемый законом. А если убил (что наверняка), то не за измену ли? И теперь убивает вновь, потому что он жесток и беспощаден:
- … когда б над бездной моря
- Нашел я спящего врага,
- Клянусь, и тут моя нога
- Не пощадила бы злодея;
- Я в волны моря, не бледнея,
- И беззащитного б толкнул;
- Внезапный ужас пробужденья
- Свирепым смехом упрекнул,
- И долго мне его паденья
- Смешон и сладок был бы гул.
И читатель ужасается, он смотрит на Алеко как на убийцу, на деспота и тирана, который «для себя лишь хочет воли». И когда Старик заявляет, что «мы жить с убийцей не хотим», хороня двух любовников, читатель словно вместе с табором уходит, оставляя героя одного думать над своим поведением мучиться из-за содеянного. Оказалось, убийство не принесло ему наслаждения, как он думал. Он «сидел на камне гробовом» и «страшен был лицом», но явно не кайфовал от содеянного. И так читатель сталкивается со своими собственными потаенными страшными желаниями и страстями и понимает, что зачастую «ОЖИДАНИЕ vs РЕАЛЬНОСТЬ» действительно сильно разнятся, вне зависимости от времени и места действия.
Но. Есть одно большое НО. Романтизм, возводя идею свободы в абсолют, должен был привести к всеобщему благу, к счастью человеческому. И сейчас очень многие в это искренне верят. И Пушкин показывает читателю свободного Старика, свободных цыган, которые «дики», у которых «нет законов», но при этом которые сами решают, что и как им делать, как распоряжаться своей жизнью. Казалось бы, вот она – свобода. Вот оно – счастье. Но счастье ли?
Счастлив ли Старик, когда-то брошенный женой с ребенком на руках и теперь похоронивший дочь и снова оставшийся с ребенком, только уже с внуком, на руках? Ему с тех пор «постыли все девы мира». Он одинок, стар, беден.
Стоит ли вообще хотеть такой жизни, какой живут изображенные Пушкиным цыганы? Они, конечно, честны, благородны, свободны, но при этом бедны, необразованны, ленивы, трусливы. А что становится главным в их мировоззрении? Похоть: женщина может запросто бросить ребенка и уйти с мужчиной, которого знает три дня. Три, Карл! Они считают, что верность, преданность, материнская любовь – это все фигня на постном масле: «Кто в силах удержать любовь?»
Алеко эгоист, а Земфира не эгоистка? У нее, как и у ее матери Мариулы, нет ни грамма сочувствия к мужчине, который страстно ее любит. Животные страсти их обеих заботят больше, чем построенная семья. И это – счастье?
Пушкин, уже эмоционально и морально пришедший к тому, что романтизм себя изжил, в «Цыганах» воплощает горькую правду: не жажда абсолютной свободы есть путь к счастью. Но что же тогда?
Это-то ему, двадцатипятилетнему поэту, в котором уже признали гения, который уже может зарабатывать своим творчеством, только предстоит узнать. А романтизм остается в прошлом, открывая новые двери реализма.
