Автор: Светлана Зубова, Калуга
— Если заблудишься в лесу и заснешь, тебя съедят муравьи, — напутствовала бабушка, — поэтому не отставай от мамы.
С самого вечера я собиралась в большое путешествие. Выбирала плотные штаны, водолазку (обязательно с горлом), искала светлый платок (на темном не заметишь коварного клеща), и обязательно высокие сапоги. Гадюка цапнуть может, но плотную кожу сапога ей не прокусить. Шапка с москитной сеткой в доме была всего одна - слишком большая для детской головы, поэтому она досталась маме.
Заснуть этой ночью удалось с трудом. Перед глазами стоял пейзаж с обертки конфеты «Мишка косолапый». Высокие бесчисленные деревья, мох, звери, загадочные тропы — так я представляла завтрашний день. Интересно, а мы увидим настоящего медведя?
***
— Ну, еще немножко, — пробормотала я и с головой накрылась толстым, почти горячим от тепла моего тела, одеялом.
На этом большое путешествие закончилось.
***
Едва открыв сонные глаза, я была зла на весь мир. Мама ушла в лес без меня. Ну какова предательница! Неужели нельзя было будить упорнее!
Я уселась на холодный стул и взяла в руки обжигающую чашку какао. Дурацкое какао! Дурацкий стул! Гадкое утро.
***
На игровой площадке было пусто. В школе шел урок. Я тоже хотела на урок. И в лес хотела. А в итоге сидела на качелях совсем одна и смотрела на рощу. Через нее обычно возвращалась мама.
***
Путь от нашего домика до площадки пролегал через рощу. Роща - это такой лес в миниатюре: вот, посмотрите, тут есть березы, жуки, одна-единственная тропинка, а иногда даже грибы. Но здесь никогда не было ягод. А еще — тайн. Лес это что-то из сказки. Лес — это заблудившиеся путники, это болота, овраги, лешие. Это ядовитые растения, ложные грибы, змеи.
Я шла по роще, заглядывая под каждое дерево. Встречала только сыроежки, которые почти ни на что не годятся. А я хотела собирать ягоды: пачкать колени, ползая по мшистой земле, аккуратно складывать каждую ягодку в корзину. Но больше всего я хотела увидеть дикую яблоню. Она у нас была такая одна. Яблоки на ней — сладкие-сладкие, но перед собирателем стоит сложная задача — не принести домой червивый фрукт. Чем из этого всего сейчас занята мама?
***
От ветра по спине то и дело пробегали мурашки. Я надела куртку и села у песочницы во дворе. Слепила черепаху. Раздавила черепаху кулаком.
Небо как-то невероятно быстро становилось темно-синим. Так у ложного гриба синеет обратная сторона шляпки. Бабушка показывала.
Ветви самых высоких деревьев превращались в черные пальцы на фоне этой синевы.
***
— Она упёртая. Пока не соберет полные ведра, чтобы хватило всем –—домой не пойдет, — слышался голос бабушки с веранды.
Я глядела на чернеющий лес. Неужели она сейчас там, моя мамочка?
Я зашла на веранду, закуталась в дедушкину огромную куртку поверх своей и всматривалась в черноту леса. Я ждала, что вот-вот появится свет фонарика. Но передо мной была лишь огромная круглая луна, а где-то там, в поле, перед лесом – гадкий крик коростеля. Вот она, эта противная птица, кричит себе, живая, здоровая, а там, в лесу, в темноте, бродит моя мама совсем одна. Врезать бы этой птице по клюву сапогом!
***
Я сидела на подоконнике, приникнув лбом к холодному стеклу. В руках вертела самодельного «ангелочка» — фарфоровую куколку, к которой я приклеила бумажные крылья. Я подарила его маме на день рождения.
***
— Звони Михеевым, — слышался голос бабушки с коридора, — и Людке тоже.
— Какой именно?! –— раздраженно рявкнул дед.
— У которой Зорька от чумы померла, какой же еще! Там, в книжке, ее номер на 41 кончается, — нетерпеливо отвечала бабушка.
— Эээ, — почти промычал дед, — что за балбеска! В кого ж уродилась такая дура!
— Она не балбеска! — простонала я из своей комнаты, и слезы не дали мне продолжить гневную речь. Чего уж скрывать, хлынувшие из носа сопли сделали бы речь еще и очень позорной.
Дед Горыныч. Так за спиной называла этого бесчувственного злого старика вся семья.
***
Роща — это маленький лес. А деревня — это большая семья. Дед Горыныч собрал всех, кто еще не спал, и десятки фонарей осветили поле перед лесом. Я никогда не видела светлячков, но так себе их и представляла — маленькие неуловимые огоньки. Я тоже хотела взять такой огонек и отправиться на поиски мамы. Дед Горыныч сказал, что огоньки кончились.
***
С ранних лет я боялась темноты. Темнота вокруг тебя, темнота ночи — это не то. Это такая… общая темнота, объединяющая. Страшнее всего — темнота одиночества. Когда мама надевала на меня водолазку, свитер или платье — на мгновение я оказывалась одна во Вселенной. Тот самый момент, когда ткань скользит по лицу, чтобы накрыть и согреть тело — вот, что действительно страшно. Каждый раз во время переодевания я устраивала истерику. И тогда мама придумала игру. Мы вместе закрывали глаза, а она пыталась натянуть на меня свитер. Задача становилась сложной не только для меня. Мама тоже ничего не видела, пыталась просунуть мою голову в рукав, а руку — в воротник. Мы громко смеялись, и я забывала о страхе.
А еще недалеко от деревни была речка. Чтобы добраться до нее, требовалось пересечь ледяной ручей. Он всегда был ледяной. Мама брала меня на руки и босыми ногами шагала по обжигающе холодной воде. А дальше меня ждал горячий песок, крутой спуск к реке, островки земли среди воды и освежающее покрывало речной глади. Я и не думала о том, как дрожали мамины ноги на пути к моему раю.
***
— Боженька, найди мою маму, — шептала я, согнувшись у иконы в комнате бабушки.
На меня глядели два черных печальных глаза на лице, обрамленном темными длинными прядями. Казалось, Иисус был единственным, кто понимал меня. И единственным, кто ничего не делал.
***
Я заснула на полу, у шкафчика с иконой. Снилось, как полчища муравьев облепили хрупкое мамино тело. Она скидывает их. Давит, а их все больше, больше и больше…
Проснулась я от того, что кто-то нежно прижал меня к себе. Я открыла глаза.
— Мамочка!
На маме был голубой платок и теплый свитер с высоким горлом. Она улыбнулась и убрала непослушную прядь волос с моего лица.
— Тебя все ищут, мамочка! — всхлипнула я, сжимая маленькими руками ее вспотевшую шею.
— Знаю, я уже позвонила бабушке. Скоро все будут дома.
***
Я сидела на единственном в доме стуле со спинкой и отделяла бесполезные ветки от ягод земляники. Мама срезала с красных яблок шкурку и нарезала тонкими дольками. Аккуратные ингредиенты мы складывали в большую чашу. Когда с основной работой было покончено, мама залила все это дело домашним йогуртом.
— Мы с тобой большие молодцы, — подытожила она, — дед и бабушка много болеют, фрукты и ягоды будут им полезны.
Вскоре на веранде послышался агрессивный топот ног — слишком громкий, резкий, непривычный. Сопровождался топот бранью Деда Горыныча и обрывками бабушкиных фраз вроде «слава тебе, Господи».
***
Затем была череда ругательств, причитаний, обвинений, слез, нравоучений. Все это время я сидела у мамы на коленях, уткнувшись лицом в ее теплую грудь, и думала «Неужели они ничего не понимают?».
***
— Давайте перекусим, — кротко предложила мама, указывая на четыре тарелки с аппетитно-блестящими яблоками в йогурте, — я еще грибов набрала, но не успела приготовить.
Наконец, я оторвала голову от теплой груди и увидела невыносимую вину в ее карих глазах. Она не извинялась. Мама не умела извиняться. Но каждое движение, каждое слово и вздох словно кричали «Мне так стыдно…».
Дед Горыныч с упреком взглянул на тарелку рядом со своим стулом, а затем взмахом руки сбросил ее со стола. Раздался крик — бабушкин. Мама молча и покорно собрала размазанное по полу месиво и отправила в мусорное ведро.
Дед к этому времени уже удалился в спальню.
Правду говорят, — думала я, — он никого не любит, кроме себя.
***
Вороны кружат над моей головой, перекрикиваются, садятся на ветви деревьев. Всюду раздается странный скрип — словно мертвые пытаются открыть крышки своих гробов. На самом же деле скрипят длиннющие березы, покачиваясь от порывов ветра.
Изображение деда на могильной плите пугает сильнее всего. Художник потрудился на славу — Дед Горыныч вышел почти как живой. Вот только взгляд никогда не был таким пустым. В нём всегда горел огонь. Злоба? Нет, что-то совсем другое. Не бывает от злобы таких морщинок в уголках глаз.
Я достаю из пакета сверток с блюдцем. Дольки сочного яблока и земляника. Куда это поставить? Ставлю прямо у надгробной плиты.
Секунду спустя крохотный муравей начинает путешествие по керамической посудине. Взбирается уверенно, нагло. Забрался. Уткнулся усиками в яблоко. Затем – еще один, еще, и еще… Я смахиваю их одного за другим. А потом…
Потом я опускаю блюдце на землю, и муравьиный городок без труда начинает трапезу.
Это уже не фруктовый салат. Это салат жизни в холодном царстве неестественных каменных лиц, крестов и скорби.
— Дедушка, — шепчу я, — я собрала это для тебя.
— Дедушка, — повторяю я шепотом, наслаждаясь звуком этого слова.
