Текст: Ольга Лапенкова
Современный читатель, избалованный обилием самого разного контента — от массовой литературы (историй про сыщиков и попаданцев) до интеллектуальной прозы — нередко считает, что идеи парят в воздухе и придумать что-то своё — легче лёгкого.
Однако правда в том, что никто из нас не живёт в отрыве от общества. Наоборот: чем больше развит социум, тем сильнее всё вокруг пронизано так называемыми бродячими сюжетами, архетипами (то есть собирательными образами героев), литературными традициями и влияниями. И если вы, читатель, прямо сейчас ненадолго остановитесь и дадите себе задачу придумать нового персонажа (кстати, попробуйте!), то с огромной долей вероятности он окажется «списанным» либо с кого-то из ваших родственников или друзей, либо с уже существующего героя, а отличия будут, скорее, внешними.
Если вы только что вообразили супергероя, похожего на Бэтмена или Дэдпула, или крутую девчонку, подозрительно напоминающую вашу лучшую подругу (или себя любимую), — не расстраивайтесь. Дело не в том, что у вас плохо с фантазией, а в том, что все мы отталкиваемся от уже существующих и укоренившихся в массовом сознании паттернов. Так что... дело не столько в том, что именно писать, а в том, какой посыл «вложить» в ту или иную работу.
Сегодня мы по-новому посмотрим на уникальное произведение, которое на короткой дистанции принесло немало вреда (и даже послужило причиной смерти не одной чувствительной девушки), но в перспективе поспособствовало тому, чтобы наше общество стало более человечным. Это повесть Николая Михайловича Карамзина «Бедная Лиза», опубликованная в 1792 году и удивившая всех в Российской империи — но не в Европе.
О чём речь?
Для тех, кто запамятовал, напомним сюжет. Бедная Лиза — это семнадцатилетняя крестьянка, которая живёт на территории современного Замоскворечья, как раз-таки в отрыве от общества. Вся её семья — это пожилая (по меркам XVIII века) мать, два года назад похоронившая мужа и до сих пор носящая траур… и всё. Ни братьев, ни сестёр, ни дядюшек, ни бабушек. Даже подруг у Лизы нет. Ситуация не особо правдоподобная, но, очевидно, Карамзин сделал это умышленно, чтоб ничто не отвлекало внимание читателя от центральной героини и её душевных терзаний, причина которых проста, но оттого не менее печальна: Эраст. Избалованный дворянин, утомлённый любовью светских кокеток и верящий, что только с простой девушкой его может связать подлинное, глубокое чувство.
Только вот, мечтая о чистой и наивной поселянке, Эраст не учёл того, что для него, потомственного дворянина, жениться на крестьянке — идея из области ненаучной фантастики. Чисто технически заключить такой брак было, конечно, возможно. Но это привело бы к тому, что всё светское общество смотрело на Эраста как на сумасшедшего, а кое-кто не смог бы удержаться от сомнительных комментариев. А понятие чести для дворянина было критически-важным. Многочисленные дуэли — поединки между представителями самого привилегированного сословия — в XVIII–XIX веках, происходили именно потому, что кто-то из высшего общества задевал честь другого: например, оскорблял или даже просто распускал слухи.
Лирическое отступление
Как известно, ни одно правило не обходится без исключений, так что браки между именитыми дворянами и их крестьянками изредка заключались. Желающие могут погуглить историю Ивана Андреевича Якушкина, который в 1825 году (кстати, уже после публикации «Бедной Лизы», но это вряд ли взаимосвязано) женился на своей крестьянке Прасковье. Правда, Якушкину на тот момент было аж 70 лет, так что он мог себе позволить не вызывать никого на дуэль. Ещё более известный пример — граф Николай Петрович Шереметев, в 1801-м сделавший предложение крепостной актрисе (кстати, тоже Прасковье). Но на этот брак он испросил высочайшего дозволения у самого императора Павла I. А показывать пальцем на того, кто дружит с самим монархом, — так себе идея.
Вот только молодой, вольнодумный и начитавшийся сентиментальных романов Эраст — не Якушкин и не Шереметев. В начале произведения он верит, что сможет обойтись вовсе без свадьбы. И даже без супружеской жизни как таковой:
Все блестящие забавы большого света представлялись ему [Эрасту. — Прим. О. Л.] ничтожными в сравнении с теми удовольствиями, которыми страстная дружба невинной души питала сердце его. С отвращением помышлял он о презрительном сладострастии, которым прежде упивались его чувства. «Я буду жить с Лизою, как брат с сестрою, — думал он, — не употреблю во зло любви её и буду всегда счастлив!»
Однако нетрудно догадаться, что ничего путного из этой задумки не получилось. Эраст, фигурально выражаясь, не сдержал своих порывов; Лиза ему поддалась; после этого отношения между возлюбленными испортились, потому что Эраст решил, что девушка «такая же, как все», и бросил её, да ещё и обручился с богатой вдовой. В итоге Лиза покончила с собой, а одумавшийся Эраст всю жизнь терзался угрызениями совести.
Для русской литературы такой сюжет — да ещё и с учётом того, что автор не стал обличать и стыдить главную героиню, а, наоборот, посочувствовал ей, — был в новинку. Изумлённые читатели и читательницы не то что плакали над «Бедной Лизой» взахлёб: некоторые девушки действительно топились в пруду, тем более что Карамзин настолько подробно описал местность, где жила, любила и страдала бедная Лиза, что установить местоположение водоёма оказалось несложно. А вот в Европе — в частности, в Германии и во Франции, где Карамзин побывал лично, — такими историями было уже никого не удивить.
«Матери»
Ещё одно лирическое отступление, на сей раз небольшое. Как ни один автор не способен придумать что-то «из воздуха», так произведение не может существовать само по себе: оно неизбежно окажется одним из многих, написанных в рамках уже существующего литературного направления (или — что происходит значительно реже — «откроет» новое).
Так вот, в Европе литературные направления появлялись — и сменяли друг друга — в такой последовательности: классицизм, сентиментализм, романтизм, реализм. Классицизм отличался повышенной строгостью: он заповедовал быть хорошим человеком, послушным гражданином, чётко соблюдать государственные и нравственные законы и жить умом, а не чувствами. Возникший как бы в противовес сентиментализм, напротив, провозглашал господство искренности, порыва, и в первую очередь это касалось, конечно, дел сердечных.
Так, в 1761 году француз Жан-Жак Руссо издал роман «Юлия, или Новая Элоиза», главная героиня которого стала как бы литературной «матерью» бедной Лизы. Она тоже влюбилась в человека, который не был ей ровней (правда, у Руссо титулованной богачкой оказалась сама девушка), тоже поддалась на его нецеломудренные ухаживания — и тоже погибла во цвете лет. Правда, между этими событиями она успела побывать замужем, родить сына и обрадоваться, как хорошо, что сама судьба наставила-таки её на путь добродетели. И всё же сложно не заподозрить, что именно этой историей вдохновлялся 25-летний Карамзин, работая над «Бедной Лизой».
Но этим дело не ограничилось, потому что на смену сентиментализму пришёл романтизм — направление бурное, неугомонное и вызывающее, ставящее во главу угла не ум и не чувственность, а свободу, поиск себя, стойкость и неколебимость. Многие произведения, написанные в духе романтизма, были так или иначе связаны с событиями Великой французской революции (1789). Однако романтизм не столько служил политическим целям, сколько раскрепощал человека, который только что научился «безнаказанно» чувствовать — но ещё не начал всерьёз бороться.
Одним из самых знаменитых романтических произведений стал, в свою очередь, роман И. В. фон Гёте «Страдания юного Вертера» (1774). Там всё закончилось не менее печально — и, кстати, тоже привело к гибели реальных читателей. Однако в данном случае речь не об истории самого Вертера, а о случае, который главный герой упоминает в беседе:
«Милое юное создание, выросшее в тесном кругу домашних обязанностей, <...> не знавшее других развлечений, как только надеть исподволь приобретённый воскресный наряд и пойти погулять по городу с подругами, да ещё в большой праздник поплясать немножко <...>; но вот в пылкой душе её пробуждаются иные, затаённые желания, <...> она встречает человека, к которому её неудержимо влечёт неизведанное чувство; <...> она прямо стремится к цели: принадлежать ему <...>. Многократные обещания подкрепляют её надежды, дерзкие ласки разжигают её страсть, подчиняют её душу; она ходит как в чаду, предвкушая все земные радости, <...> наконец она раскрывает объятия навстречу своим желаниям, и… возлюбленный бросает её. В оцепенении, в беспамятстве стоит она над пропастью; вокруг сплошной мрак; ни надежды, ни утешения, ни проблеска! <...> Она чувствует себя одинокой, покинутой всем миром и, задыхаясь в ужасной сердечной муке, очертя голову бросается вниз, чтобы потопить свои страдания в обступившей её со всех сторон смерти. <...> Горе тому, кто будет смотреть на всё это и скажет: «Глупая! Стоило ей выждать, чтобы время оказало своё действие, и отчаяние бы улеглось, нашёлся бы другой, который бы её утешил». Это всё равно, что сказать: «Глупец! Умирает от горячки. Стоило ему подождать, чтобы силы его восстановились <...>: всё бы тогда наладилось, он жил бы и по сей день».
Принципиально здесь то, что Вертер горячо оправдывает девушку, которая не захотела жить в разлуке с возлюбленным, а не осуждает её.
Литературные направления, зародившиеся в Европе, неизбежно «перекочёвывали» в Россию, но происходило это с некоторым отставанием. В 1774-м, когда во Франции, как мы видим, вовсю торжествовал романтизм, в России все ещё придерживались классицистических постулатов. В частности, П. Ю. Львов написал повесть «Софья», где главная героиня тоже покончила с собой из-за дел сердечных, — но подверглась за этот поступок строжайшему авторскому осуждению. Так что положение дел надо было срочно менять. И по капле, которая точит камень, прививать обществу человеколюбие и сострадание к «падшим»; воспитывать милосердие и даже нежность — не к тем, кто пострадал из-за голода, бедности, преступного замысла etc, а к тем, кто (вроде бы) сам виноват. Так что Николая Михайловича Карамзина можно назвать первым отечественным противником виктимблейминга.
«Дочки»
Неудивительно, что «Бедная Лиза», вызвав фурор в российском обществе, породила множество подражаний. Так что, помимо двух «матерей», у бедной Лизы появилось огромное количество «дочек». Вот только некоторые произведения, которые появились под влиянием Карамзина:
• В. В. Измайлов, «Ростовское озеро» (1795) и «Прекрасная Татьяна, живущая у подошвы Воробьевых гор» (1804);
• Г. П. Каменев, «Софья» (1796);
• А. Е. Измайлов, «Бедная Маша» (1801);
• анонимный автор, «Несчастная Лиза» (опубликована в журнале «Аглая», 1810).
В первой повести главная героиня обрела-таки счастье с возлюбленным, но умерла при родах; во второй — полюбила такого же, как она, крестьянина, чуть не потеряла его навсегда из-за превратностей судьбы и заодно чуть не утонула, но в итоге вышла замуж за милого благодаря вмешательству образумившейся версии Эраста; в третьей — обручилась с крестьянином, но богатый злодей Евгений претворил в жизнь (дословная цитата) «самый адский план», так что оба погибли. В «Бедной Маше» на тот свет отправились не только обманутая девушка и её злодей-возлюбленный, но ещё и его бывшая супруга, — и, наконец, в «Несчастной Лизе» главная героиня убежала с любовником от ненавистного мужа и, само собой, умерла. Но это в первой части произведения, а вторая целиком посвящена тому, как к её богато украшенной могиле приходят разные люди, пока на место действия не прибывает Лизин законный муж и не приказывает сравнять всё это безобразие с землёй (и сравнивает).
Нетрудно догадаться, что качество подражаний было не очень высоким. Зато, если Карамзин был одним из первых в России противников виктимблейминга, то Измайлов, Каменев и другой Измайлов — одними из первых фикрайтеров!
- Использованные источники:
- Лев Оборин. «Николай Карамзин. „Бедная Лиза“».
- Т. Б. Рынгач. «Нарратив повести Н. М. Карамзина: рецепция и трансформация».
