Текст: Стефания Данилова
“Мама никак не может его запомнить, постоянно говорит почему-то “тефлоновый”, - говорит Анна о названии своей новой книги “Кевларовый век”. Что же такое кевлар? Это легкий прочный материал для бронежилетов. Известны Золотой и Серебряный век, наше же время иные называют алюминиевым. Однако военное время вносит свои коррективы во все сферы, включая русское слово. И вот - кевлар. Примечательно, что это не металл. В отличие от других материалов, им нельзя убить. Только защитить.
Поэт Анна Ревякина уже известна массовому читателю благодаря своей поэме “Шахтерская дочь”, о том, как дочь солдата ушла на фронт и там погибла. По этой вещи ставят спектакли, ее изучают в школах. Захар Прилепин назвал ее звездой русского слова, взошедшей в небе Донецка. Несмотря на то, что Анна в контексте событий с самого их начала, последние годы вызвали у Анны особый творческий подъем, который и стал новинкой от издательского дома “Лира”. На обложке - тот самый бронежилет. “Поэтический кевлар защищает великий русский язык”, - пишут продюсеры серии. Но не только язык нуждается в защите. Может быть, там обережные стихи, отражающие удары БПЛА по хрупкой человеческой душе?
И они тоже. Но и не только. Иллюстрации в книге планировались черно-белыми,, характерными для войны, однако художница Юлия Толстоусова решила добавить красный, и он удивительно уместен. По словам Анны, “без цвета донецких роз, человеческой крови, цвета, который характеризует великий русский язык - красного - мы далеко не уйдем”. Уходить вообще некуда и незачем, сила в остающихся. На одном из рисунков сама Анна держит лист, на котором - то ли след от выстрела, то ли гвоздика - каждый судит в меру своих опыта, памяти и боли.
Что это за боль? “Боль сильнее зубной” - невыносимая, тянущая, для излечения которой необходима помощь специалиста извне. Кто это - психолог, священник, любящая жена или боевой товарищ? Вопрос открыт, как рана. Больно настолько - от чужой боли, что лирическая героиня “желает к слепцам примкнуть”, ибо некоторые вещи уже невозможно развидеть. Но и не смотреть - невозможно.
“Есть документ, а человека нет…” - Анна читает этот текст наизусть голосом, обреченным на вечно болящую память. Эти стихи простые. Местами даже очень. Одна церемониймейстер однажды призналась, что поняла, чем Асадов и Дементьев трогают людей - её прежний литературный снобизм ушел, когда она видела лица людей, спасающихся от потерь поэзией. А фронт без жертв, увы, невозможен. И, вероятно, не над одной могилой прозвучат стихи Анны, вполне могут прозвучать.
А куда же смотрит высшая сила? В прицел смотрит: Христа не снимут с креста “ни в конце апреля, ни в мае - будет некого снимать. Он будет не распят, его научат, как собирать АК…” Это мир ветра перемен, подмены понятий и смены ролей, и ничего не остается, кроме как учиться жить в нем и брать из ниоткуда то, о чем еще вчера не задумывался.
“Откуда в донецких женщинах столько силы”? - вопросы из разряда риторических. Кто виноват и что делать - уже понятно. Сложнее найти сейчас такого русского, кто не сдавал на гуманитарку или не донатил на коптер, кто не умеет бинтовать раны или собирать АК, или делать окопные свечи. Сложно найти и поэта, который не писал бы о происходящем. Но мало написать, и мало быть поэтом, и популярным поэтом быть тоже мало. Очень много факторов должно сложиться, чтобы эта поэтическая взрывчатка (или поэтический кевлар) сработали - на атаку или на защиту.
Фронтовая поэзия полна индивидуальных, ярких голосов, но они так или иначе складываются в хор, созвездие созвучий. Упреждая вопросы читателей, Анна порекомендовала читать сильных коллег, пишущих на фронтовую тему: кемеровчанин Дмитрий Мурзин, дончане Наталья Хаткина и Александр Кораблев. Тем самым “звезда Донецкой поэзии” в очередной раз оправдывает это красивое, подаренное Прилепиным, “звание” поэтического фронта: чем больше в небе звезд, тем под ним светлее жить.
Манера чтения Анны - то ли молитва, повторенная столько раз, что выучена до последней паузы, то ли исступленное заклинание. Но никогда она не пытается ответить злом на зло, насилием на насилие, в своих стихах. И действительно, кевлар - век, когда слишком многие нуждаются в защите. Не только мирное население. Специальная военная операция касается всех нас гораздо ближе, чем по теории шести рукопожатий. Метафизические снаряды попадают в любого, кому это небезразлично. “Не читайте газет, и не будет войны” - отсылка на “Не читайте по утрам советских газет…” - но как не читать, если инфополе взламывает твои защиты, вынимает из уха наушник и нет-нет да шепнет на ухо такое, от чего ты уже тянешься за сборником Ревякиной вместо привычной Астаховой.
Поэтому и нужно слово, которым не бьют в ответ, а защищают - в первую очередь, собственную израненную, контуженную душу. Ибо мир можно начать только с самого себя. Если ты сам беззащитен и ранен, ты никого не сможешь спасти. Особенно если город, который хочется защитить (и который когда-то прикрывал и защищал маленького тебя) - сейчас сам как ребенок: “не болеет ли, не озяб?”
Сначала кислородную маску, кевларовый бронежилет - на себя. Потом спасать миры вокруг.
Об этом - книга. Об этом нужно писать как можно больше. Об этом - наша жизнь.
И будет улица Героев ДНР - и не одна, а несколько, во множестве городов. И не один белый голубь, а целые голубятни мира. И алые пятна перестанут ассоциироваться с кровью. Будут донецкими розами над черной влажной землей.
…И, может быть, будет новая книга Анны - “Тефлоновый век”. О том, как последняя опасность в мире - это капли раскаленного масла, случайно попавшие на руку во время приготовления пищи. Потому что мир пахнет домашней едой, все постоянно что-то готовят - в мировой литературе нет символа более объединяющего, чем совместная трапеза. Готовят, и сырники там, и драники, и огромный расписной самовар, и в окно - самое чистое небо. Очень хочется верить, что мама Анны ничего не путает. А кевларовый век лучше помнить, чем проходить его наживую. Но пока - так.
