Текст: ГодЛитературы.РФ
Исмаиль Кадарэ, ушедший из жизни в этом году, — классик албанской (и не только) литературы, Кавалер ордена Почетного легиона, лауреат Международной Букеровской и множества других премий. К слову, для России Кадарэ вовсе не чужак — в конце 1950-х он учился в Литературном институте им. Горького и даже написал здесь свой первый роман «Город без рекламы» (1959), а о своих впечатлениях об СССР позднее рассказал в книге «Сумерки степных богов» (1978). В 1990 году Кадарэ эмигрировал во Францию, а до этого успел вдоволь пожить в довольно тоталитарной Албании — так что неудивительно, что в своих книгах он часто размышлял о жизни в тоталитарном обществе.
«Генерал мертвой армии», написанный в 1963 году и уже выходивший по-русски в 1989, рассказывает нам вот какую историю: с момента окончания Второй мировой прошло уже 20 лет, и итальянский генерал отправляется в Албанию, чтобы забрать останки своих убитых солдат. Однако в процессе генерал обнаруживает, что у него появился конкурент — военный из Германии прибыл сюда с похожей миссией. Обстановка, разумеется, накаляется — и призраки прошлого все активнее напоминают о себе.
Предлагаем прочитать фрагмент.
Генерал мёртвой армии / Исмаиль Кадарэ [пер. с алб. Василия Тюхина]. — Санкт-Петербург : Polyandria NoAge, 2024.— 288 с.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Они пожелали друг другу спокойной ночи, и генерал, закрыв дверь своего номера, уселся возле торшера. Ему не спалось, хотя было уже поздно. На столе лежал портфель. Генерал протянул руку и открыл его. Достал списки с именами солдат и стал перелистывать. Это была внушительная стопка, состоявшая из сшитых по четыре, пять или десять листов вместе. Он бегло просматривал уже, наверное, в сотый раз написанные наверху большими буквами названия: «Полк „Слава“», «Вторая дивизия», «Железная дивизия», «Батальон горных стрелков», «Четвертый гвардейский полк», «Третий горнострелковый батальон», «Дивизия „Победа“», «Седьмая пехотная дивизия», «Голубой батальон (карательный)»... Последнее название привлекло его внимание. В самом начале списка значилось имя полковника Z., а ниже перечислялись по алфавиту имена солдат, разбитые по ротам и взводам. «Голубой батальон» — красивое название, подумал он.
Списки начали печатать весной. В длинных кабинетах министерства возле больших окон сидели молоденькие машинистки, одетые и причесанные по последней моде, и барабанили тонкими пальчиками по клавишам пишущих машинок. Тра-тата-та-та-та. Они словно строчили из пулеметов, презрительно прищурившись накрашенными глазами.
Он отложил в сторону основные списки и достал другие, испещренные пометками и крестиками на полях. Это были рабочие списки, для поисков останков. Имена в них были сгруппированы не по воинским частям, а по месту гибели, и рядом с именем каждого солдата указывались координаты с привязкой к топографическим картам, а также рост и характерные особенности зубов. Уже найденные помечались крестиками. Крестиков пока было мало.
Он вспомнил, что нужно перенести крестики в основные списки. Но было уже поздно.
Не зная, чем бы еще заняться, он вновь принялся перечитывать бумаги. В рабочих списках географическим названиям в скобках давался перевод, и все эти имена долин, ущелий, плоскогорий, рек, городов звучали странно и пугающе. Долина Глухого. Ручей Невесты. Пять Колодцев. Церковь Псалма. Могила Матери Шеро. Провал Филина. Пустоши Насе Гики. Ложбина Кукушки. Ему казалось, что все они поделили между собой его солдат, кому-то досталось больше, кому-то меньше. А теперь пришел он, чтобы отобрать у них добычу.
Взгляд его снова остановился на перечне «пропавших без вести», его тоже возглавляло имя полковника Z. Полковник Z., метр восемьдесят два, на первом зубе справа золотая коронка, прочитал он, затем просмотрел весь список. Метр семьдесят четыре, отсутствуют два боковых зуба; метр шестьдесят пять, удалены верхние коренные зубы; метр девяносто, металлический мост на передних зубах; метр семьдесят один, зубов полный комплект; два метра десять. Наверняка самый высокий в этом списке, подумал он. Интересно, какой рост у самого высокого из всех списков? А вот какой рост у самого маленького, известно точно: по уставу метр пятьдесят один. Самые высокие обычно были из Четвертого гвардейского полка, а самые маленькие — горные стрелки. На какую ерунду он тратил время!
Он погасил свет и лег. Заснуть, однако, никак не удавалось. Не надо было пить этот чертов кофе на ночь, пробормотал он.
Он разглядывал противоположную стену, по которой время от времени скользили отсветы фар проезжавших по бульвару машин. Свет проходил узкими полосками сквозь щели жалюзи, и генералу казалось, что перед ним рентгеновский аппарат, где просвечивают каких-то людей, и они сразу уходят, уступая место следующим.
Там на столе разбросаны списки, подумал он, и по коже побежали мурашки. Была бы сейчас рядом с ним жена. Они лежали бы рядом в темноте и тихо разговаривали, и он рассказал бы ей все. Она, правда, испугалась бы, как тогда, перед самым его отъездом в Албанию.
Какие это были необычные дни, что-то новое, неведомое вторгалось в его жизнь. Едва начались первые осенние дожди и он вернулся с курорта, к нему пришел первый посетитель. Генерал работал в своем кабинете, когда служанка сообщила, что кто-то дожидается его в гостиной.
Незнакомец стоял возле окна. Уже смеркалось, и в воздухе дрожали смутные тени самых причудливых форм. Когда скрипнула дверь, он повернулся и глухо поздоровался.
— Простите, что беспокою вас. — Голос у него был низкий, с хрипотцой. — Я узнал, что вы скоро отправляетесь в Албанию, чтобы вернуть на родину останки наших солдат.
— Да, — подтвердил генерал. — Через две недели.
— У меня к вам просьба, — продолжал незнакомец, достав из кармана пиджака потрепанную, затертую карту Албании. — Я был в армии и воевал там два года.
— В какой части? — спросил генерал.
— «Железная дивизия», Пятый батальон, пулеметная рота.
— Продолжайте, — сказал генерал.
Незнакомец склонился над старой картой и показал пальцем.
— Вот здесь во время крупной зимней операции наш батальон был разбит, и мы, те, кому удалось спастись, рассеялись ночью в разных направлениях. Со мной был раненый товарищ, и к рассвету он умер на околице брошенного села, куда я его доволок. Я похоронил его как смог за маленькой церковью и ушел. Так получилось. Никто не знает, где он похоронен, поэтому я и пришел к вам, чтобы вы, когда будете проезжать через те места, нашли бы и его и привезли сюда, как и всех остальных.
— Его имя наверняка должно быть в списках пропавших без вести, — сказал генерал. — Списки очень точные, но, разумеется, вы правильно сделали, что пришли, поскольку найти пропавших без вести почти невозможно, разве что случайно.
— Я сделал набросок, как сумел, — сообщил незнакомец и достал листок бумаги, на котором было изображено нечто напоминающее церковь, от нее отходили две стрелки, указывавшие на пометку с красной надписью «Могила». — Тут рядом источник, — продолжал он, — а дальше, справа, два кипариса, вот тут. — И он сделал еще одну пометку рядом с церковью.
— Хорошо, — сказал генерал. — Благодарю вас.
— Это я должен вас благодарить, — ответил посетитель. — За моего лучшего друга. — Он хотел еще что-то добавить, может быть, вспомнил какие-то подробности или хотел рассказать какой-то малозначительный эпизод, но строгий, официальный тон генерала остановил его, и он прервал фразу на полуслове.
Незнакомец ушел, и генерал даже не узнал, кто он, чем занимается и как его зовут. Но все только начиналось. Каждый вечер, когда он возвращался домой, в гостиной его дожидалось множество незнакомцев. Это были самые разные люди: вдовы, старики родители, ветераны, — все они сидели с одним и тем же робким выражением на лице. Потом стали приезжать и из других городов и регионов страны, они еще больше волновались, сидя в гостиной, и с трудом могли объяснить, что им нужно, поскольку их сведения о погибших в Албании родственниках были еще более туманными и приблизительными.
Генерал все тщательно записывал и всем повторял одно и то же:
— Не беспокойтесь, списки, составленные военным министерством, очень точны. Тем не менее я записал ваши сведения; может быть, они нам помогут.
Посетители благодарили его и уходили, а на следующий день появлялись новые, в промокшей одежде, с опаской ступавшие на толстый ковер, на котором оставались их мокрые следы. Одни беспокоились, внесены ли в списки, не забыты ли их погибшие родственники, другие показывали телеграммы, полученные во время войны от командования, и в телеграммах были дата и место, где солдат «пал за родину», а иные не верили, что их погибших родственников найдут по каким-то спискам, и уходили в отчаянии.
Каждый посетитель рассказывал свою историю, и генерал был вынужден выслушивать их всех по очереди — от женщин, повторно вышедших замуж и теперь втайне интересовавшихся первыми мужьями, до модно одетых двадцатилетних парней, никогда не видевших своих отцов-солдат.
В последнюю неделю посетителей стало еще больше. Теперь, когда он возвращался из министерства, гостиная была уже заполнена людьми, напоминавшими ему больных, терпеливо ждущих своей очереди в приемном покое поликлиники, только здесь было намного тише. Люди молча сидели, часами разглядывая узоры на ковре.
Крестьяне, приехавшие издалека, ставили под ногами торбы; а первое, что бросалось в глаза генералу снаружи, у ворот, когда он парковал машину, были прислоненные к железной ограде велосипеды и очень редко — стоявший у тротуара автомобиль. Генерал сразу входил в гостиную, пропахшую тяжелым запахом промокшей одежды, к которому примешивался порой аромат духов какой-нибудь элегантной дамы, и все почтительно вставали, не нарушая молчания, да и непонятно было, что нужно говорить в такой ситуации.
Потом, пообедав, он шел в гостиную и выслушивал всех по очереди. Как похожи были их рассказы. И истории погибших солдат были настолько похожи одна на другую, что генералу порой казалось, будто вчерашний день повторяется заново в кошмарном сне. Женщины, потерявшие мужей или сыновей, не могли сдержать рыданий. Нервы у генерала стали сдавать.
— Перестаньте плакать! — накричал он как-то на одну женщину. — Здесь вам не похоронное бюро. Хватит. Ваш сын пал на поле боя, там, куда его послала родина.
В другой раз высокий мужчина, едва перешагнув порог, громко заявил:
— Вся эта ваша миссия — сплошное лицемерие.
Генерал побледнел от гнева.
— Так могут говорить только продажные твари. Вон отсюда!
Как-то раз среди других посетителей он увидел старую женщину с маленькой девочкой. Старушка была совершенно дряхлой.
— У меня там сын, — произнесла та слабым голосом, — единственный сын. — Она достала платок и, развернув его трясущимися руками, извлекла пожелтевшую от времени телеграмму и протянула генералу. Он прочитал стандартное извещение командования, сообщавшего о смерти ее сына, и взгляд его задержался на последней фразе: «пал за родину под Сталинградом».
— Уважаемая, — стал медленно объяснять ей генерал, — я еду в Албанию, а не в Россию.
Старуха посмотрела на него тусклыми глазами, но, похоже, ничего не поняла.
— Я тебя вот о чем попрошу, — проговорила она, — ты уж узнай, где и как он был убит, кто был рядом с ним и подал ему воды, когда он отдавал Богу душу, и что он завещал, умирая.
Генерал попытался было еще раз объяснить ей, куда едет, но старуха ничего не понимала и повторяла одно и то же. Сидевшие в гостиной молча переглядывались между собой.
— Идите, матушка, — наконец сказал ей ласково какой-то мужчина, — господин генерал все сделает так, как вы сказали.
Старуха поблагодарила и ушла, опираясь на палку и держась другой рукой за девочку.
На следующий день мрачного вида мужчина дождался, пока уйдут все остальные.
— Я был генералом, — произнес он с вызовом, — и воевал в Албании.
Они смотрели друг на друга с явной неприязнью. Один — потому что видел перед собой бывшего генерала разгромленной армии, другой — потому что перед ним был генерал, получивший это звание в мирное время.
— Что вам угодно? — холодно спросил генерал.
— Собственно говоря, ничего, — ответил тот. — На самом деле я и не жду от вас ничего особенного. По правде говоря, я не верю в эту затею. В конце концов, все это просто смешно. Но раз уж вы взялись за это, доведите все до конца, черт побери.
— Выражайтесь яснее, — сказал генерал.
— Мне больше нечего добавить. Я лишь хотел предупредить, чтобы вы были осторожны. И не забывали про гордость. Не склонили бы головы перед ними. Они будут провоцировать вас, может быть, даже издеваться над вами, но вы должны суметь дать им достойный ответ. Вы должны быть бдительны. Они попытаются осквернить прах наших солдат. Уж я-то их знаю. Они часто насмехались над нами. Даже тогда. Представьте, что будет теперь!
— Я ни в коем случае не допущу ничего подобного, — ответил генерал.
Гость посмотрел на него с сожалением, словно хотел сказать «бедняга», и ушел не попрощавшись.
Три последних дня в гостиной было не протолкнуться. Генерал устал, он хотел уехать как можно скорее. Жена его держалась из последних сил.
— Отказался бы ты от всего этого, — сказала она ему однажды ночью, когда они лежали без сна, — мне кажется, что в наш дом вошла смерть.
Он успокоил ее как мог и спал в ту ночь очень плохо. Ему казалось, что он завтра отправляется на войну.
Последних посетителей он встретил утром в день отъезда. В аэропорт нужно было приехать рано, и генерал, выйдя в сад, чтобы открыть ворота гаража, увидел двух человек, спавших у ограды, завернувшись в домотканые одеяла. Это были дед с внуком, прибывшие с другого конца страны. Добирались они очень долго и, приехав на последнем поезде уже после полуночи, не осмелились стучать в ворота в такое время и улеглись спать прямо на тротуаре, чтобы дождаться утра.
В последний раз генерал повторил свое обычное: «Списки тщательно проверены, не беспокойтесь, мы его найдем», и старик крестьянин с благодарностью кивал. Одеяла приехавших валялись у ограды — они не успели их убрать, когда неожиданно были разбужены скрипом ворот.
На этом закончились наконец последние две недели перед поездкой в Албанию.
