Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
«Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны», – говорил о Грибоедове Александр Пушкин. И впрямь жизнь поэта и дипломата не уступает мушкетерским романам Александра Дюма по обилию опасных поворотов, схваток, взлетов и падений... И личностью он был сложной, колючей, ранимой и сильной одновременно.
Его далекий предок Ян Гржибовский в начале XVII века переселился в Россию из Польши в свите Лжедмитрия I. В России Гржибовские превратились в Грибоедовых. При царе Алексее Михайловиче один из представителей этого рода – Федор Грибоедов – благодаря незаурядным талантам достиг высокого положения при дворе. Он искусно владел пером, был одним из составителей Соборного уложения 1649 года и создал панегирическую «Историю о царях и великих князьях земли Русской».
И мать, и отец автора «Горя от ума» принадлежали к разным ветвям одного рода – Грибоедовых. Только Анастасия Фёдоровна происходила из богатой, а Сергей Иванович – из захудалой семьи. Неудивительно, что мать в семье верховодила. Отца – отставного секунд-майора – всерьёз интересовала только карточная игра… Высшим авторитетом в их доме считался брат матери, Алексей Фёдорович Грибоедов – образцовый помещик и светский лев, которого будущий писатель невзлюбил с ранних лет. Дядя стал для него символом великосветской бессмыслицы, которую Александр ненавидел. Если нужно было «приложиться к ручке» какой-нибудь знатной дамы – он предпочитал сказаться больным.
Дом Грибоедовых славился музыкальными вечерами. Александр с раннего детства считался талантливым музыкантом и композитором-импровизатором. Это увлечение он сохранил на всю жизнь. К сожалению, к записи своих музыкальных сочинений он относился небрежно, зато те два вальса, которые остались от Грибоедова-композитора, исполняются и в наше время.
Он удивлял воспитателей своей глубокой сосредоточенностью и даже ранней мудростью. В наше время Грибоедова непременно назвали бы вундеркиндом. И в Благородном пансионе, и в Московском университете он был на несколько лет моложе однокашников, но учился без натуги и выделялся блестящими знаниями. Еще юношей Грибоедов свободно владел французским, английским, немецким и итальянским, понимал латынь и греческий, позже выучил несколько восточных языков.
На кафедре в те годы царил Алексей Мерзляков – знаток риторики и поэзии, стихотворец и оратор, от которого, говоря по чести, частенько разило ромом. Его еще мальчишкой приметила императрица Екатерина. Мерзляков слагал ей оды, а прославился песнями в народном духе, одна из которых – «Среди долины ровныя» – известна и в наше время. В те годы почтенный профессор считался литературным старовером: он восхищался Ломоносовым и Державиным, к новой волне в русской поэзии относился не без раздражения. Грибоедову мерзляковский консерватизм во многом оказался близок.
В то время кумиром читающей публики был молодой поэт и драматург Владислав Озеров и не было в Петербурге более популярного зрелища, чем его романтическая трагедия «Димитрий Донской». Грибоедов высмеивал эту моду и даже написал пародийную драму «Дмитрий Дрянской», в которой не пощадил модные романтические увлечения тогдашних театралов.
Корнет и дуэлянт
Как только армия Наполеона перешла Неман – Грибоедов добровольцем встал в воинский строй. Его приняли корнетом в ополченческий Московский гусарский полк, который формировал на свои средства граф Пётр Салтыков – внук знаменитого фельдмаршала, героя Семилетней войны. Принять участие в боевых действиях Грибоедову не удалось: вплоть до взятия Парижа русскими войсками он состоял в кавалерийском резерве. Там он сдружился с Александром Алябьевым – офицером иркутского полка и замечательным музыкантом. В последние месяцы войны Грибоедов служил при штабе генерала Андрея Кологривова, с которым надолго сохранил добрые отношения. Как только войны отгремели – Грибоедов уволился из армии. Сменил гусарский ментик на мундир министерства иностранных дел – чтобы служить, а не прислуживаться. И служить «не лицу, а Отечеству».
Молодой дипломат поселился в столице. В кругу литераторов и артистов к нему относились почти восторженно, хотя ничего значимого к тому времени Грибоедов не написал… Актер Петр Каратыгин однажды подивился: «Сколько Бог вам дал талантов! Вы поэт, музыкант, ученый, к тому же, были лихим кавалеристом!» Грибоедов ответил на комплимент саркастически: «Поверь мне, Петруша, у кого много талантов, у того нет ни одного настоящего».
Во время «литературной войны» между карамзинистами и сторонниками министра просвещения Александра Шишкова молодой Грибоедов не примыкал ни к кому. Посмеивался и над прогрессистами, и над консерваторами. Единомышленника и соавтора он нашел в Павле Катенине, который к тому времени успел прославиться переводами из Гёте и Шиллера.
Держался Грибоедов несколько заносчиво, в молодые годы не избегал салонной круговерти. Был горяч. «Он не мог и не хотел скрывать насмешки над подслащённой и самодовольной тупостью, ни презрения к низкой искательности, ни негодования при виде счастливого порока. Кровь сердца всегда играла у него на лице», – вспоминал Александр Бестужев.
И с такими замашками Грибоедов вошёл в сонм поклонников балерины Авдотьи Истоминой – той самой, о которой Пушкин писал: «Блистательна, полувоздушна, смычку волшебному послушна».
Грибоедов не претендовал на сердце танцовщицы, но его забавлял любовный многоугольник, который выстраивался вокруг неё. С этим увлечением связана самая известная дуэльная история Грибоедова. Именно он однажды после спектакля привез балерину на квартиру своего приятеля Александра Завадовского, где она провела двое суток. Этот визит привел в ярость записного ухажера Истоминой Василия Шереметева. По законам благородного общества, им оставалось одно – поединок. Секундантом Завадовского стал Грибоедов, Шереметева – известный бретер, корнет лейб-уланского полка Александр Якубович, по определению современника – «храброе и буйное животное». Причем после первого поединка должна была состояться и дуэль секундантов… Но Завадовский пристрелил Шереметева. Увидев, что их товарищ смертельно ранен, секунданты отложили свою схватку.
С Якубовичем они встретились в Тифлисе. Там, «на холмах Грузии», и стрелялись.
Сведения об этой дуэли разноречивы – как это всегда и бывает в подобных случаях. Но, скорее всего, у обоих имелись серьезные намерения. Якубович стрелял первым. Грибоедов отделался ранением в руку. Сам он целил обидчику в голову – и едва не попал. С тех пор раздробленный мизинец мешал Грибоедову музицировать, и он заказал специальный чехол, который надевал на покалеченную руку, чтобы по-прежнему играть на фортепьянах.
Горе от ума
«Чем просвещеннее человек, тем полезнее он Отечеству», – говорил Грибоедов. И старался следовать этой максиме. Когда ему предложили занять вакансию посольского секретаря в Персии – он незамедлительно согласился. Там, за три года, в совершенстве изучил фарси и даже научился слагать недурные стихи на языке Хайяма. Но главное – именно там он написал «Горе от ума». Комедия с московским колоритом впервые привиделась ему в стране Саади, в беседке, во время дневного сна в саду. Впрочем, возможно, это легенда. Есть свидетельства, что он замыслил нечто подобное «Горю» еще в 1812 году или чуть позже.
Но в Тифлисе и в Персии у поэта быстро сложилась галерея характеров. Сам Грибоедов так объяснял Катенину план своего «Горя»: «Девушка сама неглупая предпочитает дурака умному человеку… и этот человек, разумеется, в противоречии с обществом, его окружающим… Кто-то со злости выдумал об нем, что он сумасшедший, никто не поверил и все повторяют… он ей и всем наплевал в глаза и был таков». Эта пьеса и в наше время остаётся загадкой, которую каждый режиссер, каждый актер, да и читатель пытается раскрыть по-своему. Сатирическая комедия и психологическая драма в одном клубке. Усмешка пополам со страданием, сарказм, перемешанный с исповедью. Ведь «горе от ума» и «мильон терзаний» – это то, из чего состояла жизнь самого Грибоедова.
Он прочитал в лицах свою комедию самому популярному русскому поэту того времени – Ивану Крылову. Старик выслушал всю пиесу не перебивая, но в финале махнул рукой: «Цензоры не пропустят. Они над моими баснями куражатся. А это куда похлеще! В наше время государыня за сию пьесу по первопутку в Сибирь бы препроводила». Крылов – сам служивший цензором – не ошибся. Грибоедову так и не удалось ни опубликовать полный текст комедии, ни увидеть её на сцене. И всё-таки он познал сладость писательской славы: количество рукописных копий «Горя» превышало тираж любого тогдашнего литературного журнала. А Пушкин первым заметил, что половина строк грибоедовской комедии «должны войти в пословицу».
Ни один литературный разговор в те годы не обходился без цитат из Грибоедова. А он всё чаще ощущал себя белой вороной. Его тянуло подальше от светской суматохи – туда, где ощущался русский дух. «Только в храмах Божиих собираются русские люди, думают и молятся по-русски. В русской церкви я – в отечестве, в России!» – признавался Грибоедов. Мало кто из его ровесников в те годы испытывал подобные чувства.
Грибоедов, к ужасу вольнолюбивого общества, дружил с Фаддеем Булгариным – ярым «охранителем» и заклятым врагом литераторов пушкинского круга. Именно Булгарину удалось опубликовать отрывки из «Горя от ума» в альманахе «Русская талия». Ему же Грибоедов оставил свою комедию «в полную собственность», в последний раз отбывая в Персию.
После «Горя» он прожил девять лет, но так и остался классическим автором одной книги. Куда-то исчезла легкость стиха, не уступавшая крыловским басням. Исчезли крылатые выражения. Даже в грибоедовских письмах маловато литературного блеска. Ума, иронии, прозрений там в избытке, но стиль тяжеловесен, далек от ювелирной огранки. Это скорее эпистолии политика, который интересовался изящной словесностью, чем поэта, ставшего дипломатом. Да и его стихи – что ранние, что поздние – не идут ни в какое сравнение с «Горем». Творческое бессилие угнетало его: «Ну вот, почти три месяца я провел в Тавриде, а результат нуль. Ничего не написал. Не слишком ли я от себя требую? Умею ли писать? Право, для меня все еще загадка. Что у меня с избытком найдется, что сказать, – за это ручаюсь. Отчего же я нем? Нем, как гроб!»
Замыслы были. И главный из них – пьеса о 1812 годе, абсолютно непохожая на «Горе от ума». Он хотел написать настоящую патетическую трагедию – панегирик русской воинской славе. Действие начиналось на Красной площади и в Кремле. В Архангельском соборе «возникают тени давно усопших исполинов – Святослава, Владимира Мономаха, Иоанна, Петра». Далее – пожар Москвы и отступление Бонапарта… Воплотить столь размашистый план так и не удалось.
От тюрьмы до ордена
После декабрьского восстания Грибоедов оказался под следствием. Его имя неосторожно упомянул на допросе Сергей Трубецкой. Почти полгода Грибоедову пришлось провести в заключении. Говорят, что надсмотрщики – по сходной цене – частенько выпускали его из затвора, чтобы подозреваемый мог от души поужинать и поиграть на рояле.
В те дни за Грибоедова хлопотал генерал Алексей Ермолов, у которого автор «Горя от ума» служил адъютантом «по дипломатической части». В итоге его – одного из крайне немногих – выпустили на волю с «очистительным аттестатом» и даже повысили в чине. Грибоедов действительно не имел отношения к восстанию, хотя дружил со многими декабристами. «Благородный образ мыслей, откровенность и чистота всех дел его и помыслов снискали ему милостивое внимание правосудного и великодушного монарха», – высокопарно рассказывал Фаддей Булгарин о встрече Грибоедова с простившим его царём.
В своей комедии Грибоедов написал злую карикатуру на «солдафонов» – полковника Скалозуба, но военные относились к нему благодушно. Даже не слывший интеллектуалом Иван Паскевич, в котором многие примечали скалозубовские замашки. Он считал Грибоедова человеком «редких способностей» и доверял ему почти безоглядно.
После победной для России Персидской войны Паскевич вёл мирные переговоры с представителями шаха. Грибоедов был его правой рукой. Он не только составил все параграфы договора, но и вёл протоколы переговоров, постоянно вносил коррективы в текст трактата, отвоёвывая у персов позицию за позицией.
10 (22) февраля 1828 года в Туркманчае, под Тебризом, стороны подписали договор. Новая граница между Россией и Персией устанавливалась по реке Аракс. К России отошли Эриванское и Нахичеванское ханства, а также крепость Аббас-Абад. Кроме того, подтверждалось исключительное право России держать военный флот на Каспии. Особой гордостью Грибоедова была высокая контрибуция – 20 миллионов рублей серебром, – которую шах обязывался выплатить Петербургу. Одновременно дипломаты подписали «Акт о торговле», защищавший права русских купцов на всей территории Ирана. Это был бесспорный триумф России.
Паскевич предоставил Грибоедову честь «поднести договор» императору, прекрасно понимая, что за этим последует щедрая награда. И Николай I по достоинству оценил заслуги «вестника богов»: пожаловал ему чин статского советника, орден Святой Анны 2-й степени, «алмазами украшенный», и четыре тысячи червонцев. Вручили дипломату и медаль «За Персидскую войну», о которой Грибоедов говорил, что она «во 100 раз дороже Анны». В одночасье он стал влиятельным политиком.
Всё-таки напрасно в Паскевиче видели прототип полковника Скалозуба. Этого героя Грибоедов откровенно презирал, а с графом Эриванским сработался.
Погибший на чужбине
Триумфатор вернулся в Персию в ранге посла и молодого супруга. Незадолго до этого, в Тифлисе, неприступный Грибоедов в первый и последний раз в жизни сдался без боя – юной княжне Нине Чавчавадзе. Они обвенчались в древнем соборе Сиони.
Подданные шаха воспринимали Туркманчайский мир как национальную катастрофу, и могущественных недругов у Грибоедова в Тегеране было немало. Россия как раз вступила в войну с Турцией – и персы надеялись уклониться от исполнения договора, воспользовавшись запутанной международной ситуацией. Часть контрибуции они намеревались выплатить не звонкой монетой, а шёлком – но Грибоедов получил из Петербурга чёткое предписание: бороться за каждый рубль. И был непреклонен. Главным противником Грибоедова в Персии был Аллаяр-хан, опальный министр, пытавшийся вернуть утраченное влияние, манипулируя религиозными чувствами соотечественников.
Под его влиянием богословы настраивали обывателей против русских, называли Грибоедова завоевателем и виновником новых налогов, которые тяжким бременем легли на персов. Кроме того, Грибоедова обвиняли в укрывательстве «неверных». Он действительно – в соответствии с туркманчайскими предписаниями – скрывал нескольких армян на территории посольства, чтобы переправить их в Россию. 30 января 1829 года духовные власти объявили русским священную войну. К дому русской миссии направилась разгоряченная толпа. Начался кровавый погром. В тот день погибли все сотрудники русского посольства, кроме одного, самого осторожного – Ивана Мальцова. Он предлагал спасение и Грибоедову, нужно было только воспользоваться подземным ходом. Но посол ответил горделиво: «Русский дворянин в прятки не играет». Он всегда держал шпагу ближе к ладони, больше всего боялся бесчестия и погиб как солдат, защищая знамёна своей империи.
Его оплакивал не только Петербург, но и весь христианский Кавказ. Храбрость Грибоедова сомнений не вызывала. Другой вопрос – мог ли он избежать кровавой развязки? Министр иностранных дел Карл Нессельроде докладывал шефу жандармов Александру Бенкендорфу: «Несмотря на несколько лет, проведённых в Тавризе, и беспрестанные столкновения с персами, он плохо узнал и плохо оценил народ, с которым имел дело». Это не помешало министру организовать торжественную встречу грибоедовского гроба в Тифлисе – из уважения к статусу посла Российской империи. Персы побаивались новой войны, и сочли за благо откупиться от северного соседа щедрыми дарами. Единомышленники Грибоедова сочли сговорчивость императора позорной.
Грибоедов завещал похоронить его в Тифлисе, на горе Мтацминда, в монастыре Святого Давида. Его юная вдова создала одну из самых запоминающихся эпитафий на свете: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?»
Хрестоматийная история
Только после смерти автора началась настоящая литературная и театральная судьба его грустной, нервной и такой богатой на крылатые выражения комедии. Первоначально цензура не пропускала ее даже не из политического страха – до таких рассуждений пьесу просто не дочитывали. Пугала начальная «безнравственная» сцена ночного хождения помещика Фамусова к служанке Лизе – быть может, самой обаятельной героине этой комедии. А уж когда дело дошло до либеральных проповедей Чацкого и его критических оценках «века минувшего» – цензоры совсем перепугались. Даже постановку 1825 года, которую затеяли питомцы Петербургского театрального училища, закрыли. Премьера, на которой присутствовал Грибоедов, состоялась в офицерском театре в Ереване.
А в столицах иногда играли только отрывки из пьесы, которая уже стала легендарной и вызывала ажиотаж, который еще больше пугал власти. Тем более что и Чацкого, и Грибоедова связывали с декабрьскими событиями 1825 года. Первая полная (но с цензурными правками!) постановка в Александринке прошумела в 1831 году. После этого «Горе» по всей России ставили часто, ставят и в наше время.
Что до публикаций, в конце 1824 года Фаддей Булгарин помог опубликовать несколько сцен «Горя» в альманахе «Русская Талия». Отдельным изданием комедия впервые была напечатана уже после смерти автора, в 1833 году – полностью, но с большими цензурными купюрами и заменами. Полностью и без купюр комедия вышла в России только в 1862 году. А в советские времена стала хрестоматийной и не выпадала из школьной программы.
Между тем, весьма популярной комедия стала задолго до полной публикации. Она расходилась в списках по всей России – сотнями, тысячами экземпляров. К сожалению, как правило, – с ошибками. Даже когда вышли первые – куцые – издания. И крылатыми десятки грибоедовских фраз стали именно по рукописным вариантам пьесы.
Постепенно сложились стереотипы театральной интерпретации «Горя». Лучшие актеры разрушали их, вытягивали из классической пьесы что-то свое, собственное.
Сохранилась легенда о постановке Всеволода Мейерхольда с Эрастом Гариным в роли Чацкого и молодым Игорем Ильинским, который предстал в фамусовском халате. В той постановке играл и Михаил Царев, который позже, на сцене Малого, сыграл Чацкого в спектакле, который на долгие годы стал хрестоматийным – в том числе благодаря телеверсии.
Блестящих постановок «Горя» даже на нашем веку было немало. Сергей Юрский в спектакле Георгия Товстоногова подчеркнул в Чацком идеализм и живость. «БДТ был на подъеме. Он создавал своего зрителя – думающего, рефлексирующего, ищущего ответы на самые злободневные вопросы бытия. Этот зритель шел к нам в поиске ответов в наших спектаклях. Вот почему о «Горе от ума» не просто заговорили. Это был взрыв. А секрет успеха прост. Главного героя приводил к крушению надежд, к жизненной катастрофе фактически, к горю, именно его ум. И мы рассказывали и об этом самом уме, и об этом самом горе. Точно следуя названию пьесы, которое дал ей автор», – вспоминал актер об этой роли.
Виталий Соломин в Малом олицетворял молодецкий вызов, прямодушие и влюбленность. Кстати, верный Грибоедову Царев в том спектакле играл Фамусова.
Запомнился и несколько усталый, ленивый Чацкий в исполнении Олега Меньшикова. Он, кажется, с самого начала не верил, что дело может сладиться. Время набросило на грибоедовский «мильон терзаний» поволоку изначального пессимизма. Ну, а многое вы вспомните и без меня.
Грибоедовское «Горе» всегда будет вызывать споры. Это живая комедия – даже через 200 лет. Пушкин как раз два века назад писал Вяземскому по-дружески: «Читал я Чацкого — много ума и смешного в стихах, но во всей комедии ни плана, ни мысли главной, ни истины. Чацкий совсем не умный человек — но Грибоедов очень умён». Многие согласны с этим мнением. И критикуют Чацкого за то, что он усердно «мечет бисер» перед недостойными людьми. Но именно в этом – нерв пьесы! Это пылкость не по годам умного, но вовсе не мудрого и обиженного, самолюбивого и влюбленного человека. Неужели он должен был дипломатично помалкивать? Потому и стал Чацкий, быть может, первым русским знаковым литературным героем. Героем, за которым стоит поколение. По крайней мере, его немалая часть. И это победа Грибоедова.
