Текст: Дмитрий Шеваров
Фото: Первые известия о революции в Москве. Ноябрь 1917/novgorodmuseum.ru
5 ноября
Валентин Смышляев, 26 лет
Москва. 3 ч[аса] ночи. Музыкой я давненько не занимался: Соня убеждает меня заниматься серьезно, но ей-богу же времени нет. Целые дни торчу на репетициях, на улицах, спектаклях. Да и время неспокойное, нет возможности всему отдаться искусствам. Революция, великая борьба классов, происходящая на глазах, властно тянет к себе. Когда Соня сегодня играла, я думал о том, что в будущем осуществится мечта Сен—Симона о фаланстерах, и там, в зале искусств, из купола будут нестись очаровательные звуки, и тысячи, миллионы людей, оторванные сейчас по вине правящих классов от культуры, будут тогда в восторге слушать и Шопена, и Бетховена, и Моцарта, и сами создадут такую музыку, которой не снилось нашему современному обществу. Это будет такое очарование, это будет такой восторг, о котором даже мечтать страшно... И создадут это общество не дряблые «носители культуры», наши современные корифеи и рабовладельцы—эксплуататоры, а вот тот самый пролетарий, на которого сейчас в порыве бессильной злобы льют помои рассвирепевшие буржуа. Как ни шипите, как ни старайтесь, новый лучший класс, несущий освобождение всему человечеству, раздавит вас.
Алексей Будберг, 47 лет
Относительно сносный день; товарищи как то успокоились, что ничто им не угрожает, и до одури играют в карты, братаются и ждут мира; кое-где приноравливаются, сколько придется на брата, когда станут делить казенные денежные ящики.
Судя по Московским газетам огнем тяжелой артиллерий повреждены Кремль и Храм Христа Спасителя; озверевшие мерзавцы громят единственные в мире памятники русского прошлого и русского искусства.
Пришли Петроградские газеты, напоминающие своим внешним видом какие-то серые слизни. Характерно сейчас направление газеты «Новая жизнь», старательно и усердно поработавшей над распространением в массах идей большевизма (не максимализма, а именно русского большевизма).
Сейчас ее издатель Максимушка Горький и иже с ним сами испугались тех результатов, к которым пришла русская революция и в своей газете, единственной не закрытой большевиками, громят и поносят во всю новых повелителей Петрограда и России.
Ольга Бессарабова, 21 год
Приключение с вещами по дороге из Воронежа в Москву. В Ряжске вышла на перрон и не заметила, как мой поезд со всеми вещами уехал. Дала телеграмму по линии до Москвы и своим, домой в Воронеж. Хорошо, что со мной остались билет и дорожные деньги. Пришлось долго ждать следующий поезд в Москву. В книжном киоске купила «Детские годы Багрова-внука» и «Семейную хронику» Аксакова. Пообедала в буфете и с увлечением читала «Семейную хронику». Какой русский прекрасный, чистый и богатый язык, какая благосеннолиственность спокойного рассказа. Неприятность приключения совершенно растворилась в милом Аксакове.
Георгий Князев, 30 лет
Были моменты, когда казалось, что сходишь с ума. Нельзя представить себе того, что происходило в эти дни. Сухая хроника событий одна уже заставит содрогаться от ужаса. Будь проклята революция, как проклята война. Хуже войны революция. Что произошло? Хамы восторжествовали. Хамы пришли.
Мечты, народ, служение народу... Господи, как трагична судьба истинных народолюбцев — Плеханова, Керенского, тех юношей, которые были растерзаны солдатами в юнкерских училищах. Ведь, в большей своей части это все студенты и народники...
А что сделано с памятниками старины и искусства. Зимний дворец разграблен. Кремль пострадал. Василий Блаженный выгорел. Ходят самые зловещие слухи о том, что разрушен Успенский Собор, что погибли эрмитажные ценности, свезенные из Петрограда в Москву...
Недаром «взвыл» даже сам «народный комиссар» по народному просвещению товарищ Луначарский.
Когда был разрушен Реймский собор, весь мир вздрогнул, и мы русские испытали первый ужас грядущих мерзостей и запустения. Никому и в голову не приходило, что такая же участь постигнет и Московские святыни. И от кого? От своих же...
Свои... Они сделали, пожалуй, во сто крат больше зла Родине, чем враги немцы... И что случилось с народом русским. Он, словно угорелый. Кровь и злодейство кругом.
Пусть хронику пишут другие, я запишу, что слишком больно отозвалось в моем сердце за эти дни.
Надругательства над юнкерами дошли до изуверства. Люди, ходившие по больницам и видевшие растерзанных юношей, передают с ужасом свои впечатления.
В Царском селе произошли невероятные зверства. Матросы расстреляли даже священника...
А чего добивались, чего добились? За три недели до Учредительного Собрания устроили гражданскую бойню. В Москве и под Петроградом произошли кровопролитные бои. Убиты тысячи. Во имя чего...
Так нужно было фанатикам безумной теории и Немецкому Генеральному штабу. И они добились своего. Для одних это — эксперимент всемирной социальной революции, для других — самый удобный способ войны (стоит только вспомнить книги германских военных ученых о том, как надо ослаблять противника изнутри гражданскими смутами).
Народ пошел за ними, поверил обещаниям. По темноте своей. Ведь рай сулят. И мир, и землю, и хлеб, и власть...
Да, бесстыдство «вождей» перешло все границы. Такой лжи и лицемерия мир, пожалуй, еще не видел.
Эта ложь и лицемерие раздражает до потери самообладания. Берешь «Правду» или «Известия» из новой редакции роняешь газету, не выдерживаешь... Лишь в исторической перспективе можно будет читать все, что писалось в эти дни.
Я никак не могу забыть одной заметки в «Известиях» об облагораживающем значении «народных движений», как раз после того, как был разграблен пьяными бандами Зимний дворец, сброшены в Мойку 11 юнкеров и проч. и проч. «Количество уголовных преступлений в эти дни значительно уменьшилось», — говорилось в этой заметке.
Словно, кто грязными руками хватает за душу, как вспомнишь о такой лжи и лицемерии.
Как это случилось, что весь немецкий план удался. Они разложили Россию. Помню одну перепечатанную во всех журналах карту будущего устройства Европы по Германскому плану. Это казалось плодом дикой фантазии шовинистической. И это действительность. Единой России нет.
Все это время мы были очень плохо осведомлены. «Диктатура пролетариата» лишила нас сразу и свободы печати и неприкосновенности личности, и жилища, и самого главного — хоть какой-нибудь правды.
Устали все. Кажется нет больше сил работать... И ужас лег на душу. Ужас давит.
