Дмитрий Бавильский. Роман с коронавирусом

Коллаж: ГодЛитературы.РФ на основе фотографии из фейсбучного аккаунта Бориса Кутенкова

Журнал «Новый мир» публикует новейший «дневник писателя» - «записки из самоизоляции» Дмитрия Бавильского. Оперативность для толстого литературного журнала доселе неслыханная! И показывающая, что действительно «из самоизоляции мы выйдем другими». С разрешения автора и редакции журнала мы публикуем фрагмент этих записок. Полностью - читайте в «Новом мире» № 5/2020. А потом - и в № 6.

Дмитрий Бавильский Из-под маски. Коронанарратив

"Новый мир" № 5/2020

Во время мартовского дождя

Просто я не знаю, как надо писать о современности текущем моменте.

И никто не знает.

Главное делать строчки короткими и между абзацев пускать воздушок, чтобы глаз не уставал от цифровой ряби не экране (мало ведь кто теперь читает книги и тем более журналы на бумаге).

Просто теперь, когда появился вирус, все человечество подключилось к одной, общей на всех, сюжетной рамке.

Все сюжеты из традиционного каталога устарели, и мы теперь занимаемся кустарным изготовлением рам.

Внутри них любые материи автоматически складываются в наррации.

И я вижу, как многие коллеги в своих дневниках и блогах начинают заново изобретать хроникальные жанры.

Действительно ведь, общая беда, да к тому же имеющая не только пространственную, но и временную протяженность, мирволит сублимации массового сюжетонастроения.

Обычная жизнь обращается в рассказ, состоящий из значимых подробностей и деталей, подсвеченных опасностью.

Помимо прочего, это позволяет нам справиться со своими страхами или хотя бы растерянностью: не одно, так другое, сегодня или вчера, посещало каждого из нас.

Никогда такого не было, и вот опять.

Все боятся за себя или друг за друга, за родных, относящихся к повышенной зоне риска, куда теперь относят людей самых что ни на есть достойных да заслуженных.

СПИД тоже поначалу называли «раком для голубых», а в ситуации с коронавирусом человечество первоначально убеждало себя, что эта болячка прилипает лишь к китайцам, затем — что только к старичкам, постепенно осознавая, что этот колокол колотит по каждому из нас.

Сейчас я пишу эти полуночные строки, и он колотит и по мне тоже.

Хорошо писать хроники постфактум (а они обычно так и делались ведь, выжившими), когда все закончилось и сердце успокоилось общепринятой моралью, однако развитие средств связи и прочих технологий отныне позволяет плести паутину прямо из эпицентра, пока еще, правда, не осознающего себя таким.

Видимо, это такой, что ли, лексически избыточный SOS?

И раз уж зимы в Москве совсем не было, то объявить ее окончание можно будет только когда эпидемия иссякнет?

Еще из столицы писал самодовольно в Фейсбук, что, мол, не все из нас дотянут до весны, поэтому теперь в голове у меня путаница из времен года и всяческих опасений, которыми мы и роднимся внутри текущего момента, неожиданно проявляющего все свойства толщи с внутренним постоянным давлением.

Гречка vs колбаса

Возникло ощущение, что коронавирус — не столько про биологию, сколько про информацию, точнее, про их связь и мутацию, раз уж мы живем сегодня в «цифровую эпоху» (другие называют ее «пост-травматической», третьи — «пост-информационной»), постоянно затевающую шашни с разными подвидами глобализации, которая то с одной стороны подойдет, понимаешь, то с другой подкрадется.

Некоторым кажется, что главная защита от вируса — ничего не знать о пандемии, ну а иммунитет от заразы, соответственно, вырабатывать успокаивая собственную панику.

Не покупая гречку.

Не покупая гречку.

Не покупая гречку, которая стала продуктом-символом, каким раньше была колбаса. Символ — это всегда серьезно и говорит о тектонических сдвигах коллективного бессознательного.

В моем детстве на заборах писали одно трехбуквенное слово, а теперь, так же массово, пишут совсем другое: с тех пор как наступила относительная (относительная беспросветной власти КПСС), но свобода, а души и тела наши отпустили на покаяние, первоочередными стали вопросы социальной ранжированности. Именно поэтому «х…» уступил место «лоху».

Тем более что в условиях выживания секс, если верить статистике и Екатерине Шульман, интересует людей все меньше и меньше, а самоощущение все больше и больше.

Теперь ведь в основном не нарушают, но устало констатируют.

Вскрывают (правду) и доносят (истину) не нарушая, но утверждая и нарушая через утверждение, поскольку самоопределения наши (да и не наши тоже) все сильнее и чаще переходят из реального мира в информационный. В умозрительный.

Шанс на стужу

Так как зима на Урале выдалась снежной, то здесь она все ж таки была и теперь плавно, хотя и нехотя, переходит в весну — это дает нам шанс на то, что в местах ненарушенного природного цикла коронавирусная эпидемия пройдет на спаде. Притушенно.

Правда, как только стало известно о том, что вирус боится тепла, в Челябинске резиной начали растягиваться заморозки.

Впрочем, с морозом и стужей моего детства, совсем как в финале феллиниевского «Амаркорда», эти минусовые температуры не имеют ничего общего: чтобы осознать, из чего возникают особенности парникового эффекта, достаточно послушать любое выступление Екатерины Шульман, где она рассказывает про глобальный тренд уменьшения насилия, роста ценности человеческой жизни, ну и мира во всем мире.

Снежные массы просевших сугробов, вытягивающие из себя ручьи, превращают нашу улицу в вид Земли сверху, точнее, в панораму из космоса непроходимых горных кряжей, систем невеликих озер, состоящих из непрозрачной мути и грязи, которым сложно подобрать метафору и которая больше всего любит течь и разъезжаться, оставляя следы на джинсах.

Как только — так сразу.

Ширится, растет заболевание.

Геополитика геотегов

И только количество поселковых геотегов остается прежним — а если постоянно пользоваться Инстаграмом или же swarm, то это может стать важной информацией и даже характеристикой дополнительной (дополненной) реальности места, раннее небывалой.

Может быть, и косвенной, да ударной.

С геотегами вообще интересно: мало кто обращает внимание, что вообще-то они про сознательность населения, пассажиропотоки сторонних и про общую цивилизованность местных, проявляющуюся как в использовании гаджетов и социальных сетей, так и в возможностях к рефлексии, то есть самоотстранению. Чем важнее место, тем локальнее его обозначения и больше их плотность. Ну, и наоборот: в Челябинске есть такие территории, по которым можно долго идти, пока геотег не сменится на соседский.

Кстати, в некоторых местах Сокола и Аэропорта, где я обитаю в столице, тоже ведь замечаются этакие аномальные зоны информационной гомогенности, или же попросту «пустоты». Некоторые из них, между прочим, связаны с выходами на Ленинградку, где народа и транспорта всегда больше, чем хотелось бы.

Но Челябинск-то и вовсе все еще не прорисован. Практически не нанесен на карту, поэтому можно сказать, что пока он везде и всюду — мой родимый «промышленный и культурный центр»: «Когда говорят о России, я вижу мой синий Урал» (Мустай Карим).

Набережная исцелимых

Самую дробную картину реальности через геотеги я наблюдал в Венеции. Наблюдал — значит останавливался, сознательно делал замеры, анализировал.

Особеннейший частокол чекинов здесь, разумеется, возникает на площади Сан-Марко, где, если снимут карантин, можно будет обнаружить в своих программах детальную опись практически всех ее реалий.

Меня совсем не возбуждают виды пустой Венеции, которую так часто показывают в весенних новостях примером того, как коронавирус изменил всеобщее расписание, практически отменив поточный туризм. Хотя, разумеется, нынешняя опустошенность ее — аттракцион особой эксклюзивности, совсем уже болезненной и извращенной. Но если на нынешние венецианские (римские, флорентийские) реалии смотреть как на аттракцион, то он оказывается максимально далеким от правды пост-травматической эпохи, где людей всегда должен быть избыток (особенно паломников из Азии) и все максимально разложено по полочкам дефиниций.

Так вот как раз на этих полочках Венеция давным-давно отвечает не только за романтику и каналы, но и за дополнительную скученность толп, дающих возможность сгруппироваться на своем одиночестве только в районах, на контрасте сторонящихся муравьиных троп.

Из-за особого расположения и повышенной востребованности (потому что стала символом) Венеция, во-первых, служит всеобщим примером, во-вторых, опережает другие города и страны в проживании собственной участи. Несмотря на видимую отсталость и даже законсервированность (впрочем, ошибочную, ибо ползучий ремонт всего здесь не останавливается ни на минуту, уподобляя Венецию кораблю Тезея), Светлейшая диктует тенденции нашего светлого пенсионерского послезавтра. Вот почему новости и видеоблогеры так любят неосознанно подпитываться от Венеции непрямой актуальностью. Впрочем, о том еще Аркадий Ипполитов говорил: «Так что Венеция, дорогой читатель, никакой не город прошлого — Венеция город будущего, и в Венецию надо ехать будущее изучать, а не рыдать над прошлым…»

Вещество гибридности

Наше время — эпоха видимых конфликтов и прямых противопоставлений, а если что-то не поддается описанию, то мгновенно обзывается «гибридным».

Но толком понять, что это такое, практически невозможно. Гибридное сейчас — серая зона неразличения и скотомизации; то, что невозможно пощупать, и оттого кажущееся вдвойне опасным.

Я тоже заметил (а уже и невозможно пропустить, когда Голливуд возглавляет всемирный заговор, направленный на тотальное понижение и упрощение) снижение заковыристости сюжетов и объяснений, прямую логику ярмарочных увеселений и площадных представлений даже и в областях, традиционно считавшихся убежищами сложности. Скажем, в поэзии, в прозе или в музыке, перестающей быть музыкой и превращающейся в ритмизованный шум. Впрочем, и ритм этой музыки теперь затухает.

Стремится раствориться в сумерках гибридности.

В невыразительности всеобщего самовыражения.

Вот еще что важно (из ощущений последнего времени): увеличилось количество и траффик процессов, текущих мимо нас в непонятном (а значит, неприятном) направлении. Возможно, возраст сказывается, но идти в ногу со временем практически невозможно. Причем никому.

Наша эпоха состоит из отставаний (иной раз критичных, иной — спасительных) и несовпадений с «логикой текущего момента». Раньше мы тоже двигались (спасибо Пелевину за формулу) из ниоткуда в никуда, но со всеми остановками и задержками, позволяющими фиксировать изменения очередного переходного периода, останавливаться, делать замеры, изучать, но теперь все течет одномоментно и как бы в разные стороны. Замечали, что чем больше изменений, тем все прочнее схватывается, оставаясь как вчера?