Текст: Андрей Цунский
Большинство литераторов считают текст явлением мистическим. Некоторые литераторы видят в реальной жизни метафоры и иные тропы, сочиненные самой жизнью. Но совсем немногие умеют не только угадывать их, но и читать, тем более цитировать. Таким был Юрий Карлович Олеша, родившийся 120 лет назад, 3 марта (19 февраля) 1899 года.
«А я ведь в это время прятал в землю ядро. Оно лопнуло и выпустило ослепительный заряд. Я прятал в земле семя. Это дерево - мой ребенок от вас, Наташа. Приведите сына, которого вам сделал Борис Михайлович. Я посмотрю, так ли он здоров, чист и безотносителен, как это дерево, родившееся от инфантильного субъекта?!»
Предсказатель
Юрию Карловичу Олеше приписывали предсказание судеб. Не времени смерти, а путей жизни - не что случится (тут не ошибешься), а как и почему. Судеб Казакевича, Мейерхольда, Фадеева, других людей. Что написал, как многие поэты и писатели, судьбу собственную, в романе «Зависть». И часто завораживает мысль - не предвидел, а сразу видел. Не предугадал - а знал. Хороший инженер может представить по некоторым деталям размер и внешний облик станка или машины. Юрий Олеша видел всю фигуру судьбы по отдельным случаям. И правда ведь, много общего у случая и судьбы.
Знаки
Известно пристрастие Олеши ко множеству сочиненных им самим примет. Еще в детстве, по словам его отца, в гимназию ходил он, прыгая по знакомым камням - с одного на другой, пропуск камня означал неминуемую неудачу.
Хотя приметы и знаки, гадания и фатализм, мрачные суеверия были характерной чертой для литераторов того времени. Маяковский играл в карты и в «русскую рулетку» - и однажды не выиграл. Булгаков и мистика - тема для книги (да еще и в нескольких томах). Система особых знаков Хармса известна по воспоминаниям современников.
У Олеши такая система не фантазия - она необходимость. Похоже, что он осознавал, какие опасные силы сосредоточены порой в человеке.
Укрыватель
Юрий Карлович, казалось, не то что не указывал, а тщательно скрывал и перепутывал мысли и даты. Он, кажется, боялся называть важные для кого-то дни и даже часы. Слишком безошибочны бывали его слова. Тяжело отпечаталась в душе смерть сестры Ванды, от него и заразившейся тифом. Тиф для Юрия Карловича не был просто болезнью, которую перенесли бактерии. То есть в бактериях-то он не сомневался, но и они в свою очередь были просто на службе у чего-то, что было для него реальнее любой материи. Знакомые предпочитали видеть в этой странности его жизни комическую сторону.
Анекдоты из-под «Алмазного венца»
Валентин Катаев в том самом «Алмазном своем венце» вспоминал и о том, что у Юрия Карловича испорчены отношения с 23-м трамваем, и такой казус. Олеша поссорился с рекой Неглинкой, которая вырвалась из своей трубы и затопила Трубную площадь и Цветной бульвар. На читку «Зависти» не добрался редактор журнала, на который были надежды. «Природа меня не любит. Видите, что она со мной сделала? Она мобилизовала все небесные силы для того, чтобы редактор не приехал. Она построила между моим романом и редактором журнала стену потопа!»
Анекдот? А вот строки из того самого романа «Зависть», на читку которого приглашен редактор.
«Дождь ходит по Цветному бульвару, шастает по цирку, сворачивает на бульвары направо и, достигнув вершины Петровского, внезапно слепнет и теряет уверенность.
Я пересекаю «Трубу», размышляя о сказочном фехтовальщике, который прошел под дождем, отбивая рапирой капли. Рапира сверкала, развевались полы камзола, фехтовальщик вился, рассыпался, как флейта, - и остался сух. Он получил отцовское наследство. Я промок до ребер и, кажется, получил пощечину». И через несколько строк: «Я докажу, что я не комик. Никто не понимает меня. Непонятное кажется смешным или страшным. Всем станет страшно». Так откуда он знал?
Троп в тексте поступка
Парадоксальными кажутся иногда его мысли и продолжающие их поступки. «Я из «Войны и мира» вырвал пучок страниц - тех, где любовь Наташи к Андрею и похищение ее Анатолем, - и послал ей: чтобы успокоить ее. Удивительно, ведь это и в самом деле было в моей жизни - я со всей верой допустил, что человека можно успокоить литературой!» - это о первой любви, Серафиме Суок. И правда - только успокоить, но не удержать. Недосказанность у него часто куда важнее сказанного.
Жизнь как метафора
Тропы для него делились на метафору и остальные.
Вот он описывает Маяковского: «Странно, мне представились в ту минуту какие-то городские видения: треки велосипедистов, дуги мостов - может быть, и в самом деле взгляд мой тогда упал на нечто грандиозно-городское… Во всяком случае, этот человек, лезущий из самого себя по спирали ребер, возник в моем сознании огромным, заслоняющим закат… В его книгах, я бы сказал, раскрывается целый театр метафор».
После «Зависти» не было ни одного произведения крупной формы. Кто-то объяснял эту писательскую катастрофу противоречиями со временем. Пьянством. Страхом. Тем не менее, было немало других писателей, которых это не только нет остановило - даже стимулировало. Страшно было - а ведь писали. И время - ну, время. «О ком? О чем? Вот теперь?» (помните, Воланд удивлялся?) - и время обманывали. А уж как написали свои книги Кржижановский, Довлатов, а свою поэму Венедикт Ерофеев - одному Дионису и ведомо. Верно все, противоречие, неприятие, страх, и пил еще как. Но давайте не забудем об уникальном чувстве формы. Юрий Карлович, с его-то чутьем, мог не писать только в одном случае - если не был уверен в необходимости этой работы. Строчки, без которых «ни дня» - менее обязывающая и его, и читателя форма - были приемлемы.
«Современные прозаические вещи могут иметь соответствующую современной психике ценность только тогда, когда они написаны в один присест. Размышление или воспоминание в двадцать или тридцать строк — максимально в сто, скажем, строк — это и есть современный роман. Большие книги читаются сейчас в перерывах — в метро, даже на его эскалаторах, — для чего ж тогда книге быть большой? Я не могу представить долгого читателя — на весь вечер».
А правды не знает никто. Тем более - как было на самом деле каждый день.
ЭПИЛОГ
«Существует План. Я действовал, не спросившись Плана. Через пять лет на том месте, где нынче пустота, канава, бесполезные стены, будет воздвигнут бетонный гигант. Сестра моя - Воображение - опрометчивая особа. Весной начнут класть фундамент - и куда денется глупая моя косточка! Да, там, в невидимой стране, зацветет некогда дерево, посвященное вам…
- Корпус этот будет расположен полукругом, - сказал Авель. - Вся внутренность полукруга будет заполнена садом. У вас есть воображение?
- Есть, - сказал я. - Я вижу, Авель. Я вижу ясно. Здесь будет сад. И на том месте, где стоите вы, будет расти вишневое дерево».
Авель, пойми меня правильно. Хотя на то ты и Авель.
