Текст: Петр Моисеев
Обложка взята с сайта издательства
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
В первом (который почему-то назван издателями романом) действие происходит в начале XX века, во втором — аж в XVI.
Прежде всего сообщу хорошую новость: практически все эти произведения с большим или меньшим основанием можно назвать детективами.
Например, в «Самарском оборотне» и «Русалках» мы встречаемся с классической (в хорошем смысле слова) ситуацией, когда все (в «Русалках» даже собственные глаза повествователя) говорит об участии в сюжете мистических сил. В «Маяке Петра Великого» расследуется смерть молодого человека, который суровой северной осенью зачем-то — судя по всему, вполне добровольно — полез в канал. Как преступнику удалось этого добиться? В «испанских» новеллах загадки несколько смазанные, эти тексты приближаются к полицейскому роману, но, пожалуй, детективный элемент тоже остается.
Есть у Мушинского и кое-какие идеи, заслуживающие упоминания. Например, в «кронштадтском» цикле он не вполне банально распределяет роли между персонажами. Здесь есть главный герой, он же рассказчик — молодой сыщик Ефим Кошин — и его учитель инспектор Гаврилов. Инспектор всегда обо всем догадывается первым — чуть ли не в начале каждой истории, — но ничего не говорит Ефиму, а лишь слегка подталкивает его в правильном направлении. Кристи использовала практически такую же схему в «Таинственном мистере Кине», но она поступила более благоразумно: у нее повествование ведется от третьего лица. У Мушинского же Кошин сначала делится с читателем своим недоумением… а потом почему-то придерживает вплоть до финала свои догадки; не вполне изящно.
Есть любопытный ход и в «испанском» цикле: здесь репутацией «великого сыщика» пользуется персонаж, который им не является, - дон Рамиро де Кантаре, а на самом деле «мозговой центр» - его слуга Клеменсо.
И все бы хорошо — если бы не плохая новость: Олег Мушинский совершенно не умеет писать. А поскольку он пытается использовать исторические декорации, это становится еще заметнее. Причем, как ни странно, это заметнее в произведениях о России начала XX века. Во-первых, Испания у него настолько водевильная, что здесь требование правдоподобия снижается само собой (хотя автору все же стоило бы знать, например, что год издания на книгах не только во времена Гутенберга, но и в XIX столетии обозначался не арабскими, а римскими цифрами — а у Мушинского на этом факте строится почти весь сюжет новеллы «Бесценный фолиант»). Во-вторых, в «испанских» произведениях рассказ ведется от третьего лица, в «кронштадтских», к сожалению, от первого.
И автор предлагает нам поверить, что сто с лишним лет назад русские люди говорили: «Будьте любезны соответствовать», использовали словечки и обороты вроде «прошерстить», «потеряшка» («потеряшка», конечно, особенно умиляет), «взять на карандаш», мерили расстояния километрами — в общем, все у них было как у нас, только интернета еще не было.
Конечно, Мушинский пытается вставлять в речь своих персонажей и старинные словечки, но безуспешно — он не знает их точного значения, полагая, например, что «лихоимец» - это вор.
Он не имеет ни малейшего представления о многих реалиях, которые берется описывать; например, если в одной из историй появляется такой персонаж, как диакон, стоило полюбопытствовать, кто такой диакон, чем он занимается, где он мог оказаться, а где не мог, как к нему могли и не могли обращаться, что он должен был делать, а чего с ним не могло случиться в принципе — чтобы у читателя не возникало подозрений, что автор путает диакона с денщиком или вообще взял это слово с потолка.
И все-таки, несмотря на полную литературную беспомощность Мушинского, да и просто отсутствие у него элементарных знаний, то, что он обратился именно к детективу, - хороший симптом: значит, ощущение того, что шевелить извилинами, придумывая или разгадывая загадки, — занятие более взрослое и интеллектуальное, чем упиваться очередной порцией приключений очередного варвара с мечом, проникает потихоньку в достаточно широкие слои публики.
