Софи Лисицкая. Декабристка авангарда

Текст: Михаил Визель/ГодЛитературы.РФ

Фрагмент текста и обложка книги предоставлены Сергеем Самойленко

В середине сентября в Новосибирске пройдёт первый книжный фестиваль «Новая книга», на котором будет представлена продукция независимых издательств со всей страны. В первую очередь - из Москвы и Петербурга, где сосредоточена бòльшая их часть. Но будет также представлено несколько местных новинок. В их числе - переведённая с немецкого языка книга, посвящённая обычной и необычной судьбе немецкого искусствоведа и галериста, уроженки города Киля Софи Кюппер (1891 - 1978). Выйдя в 1927 году замуж за ярчайшего представителя советского авангарда Эля (Лазаря) Лисицкого, она вернулась с ним в СССР и разделила судьбу прочих художников, не сумевших вписаться в соцреализм. Впрочем, в строгом смысле слова сталинские репрессии еврейско-немецкую советскую чету миновали. Но в декабре 1941 году Лисицкий умирает от туберкулеза. А в 1944 году Софья Христиановна, как немка, вместе с 14-летним сыном Йеном оказалась сослана в Новосибирск - где и прожила всю оставшуюся жизнь.

Йен уехал из СССР в Германию в 1989 году. Ему удалось добиться реституции лишь нескольких картин Клее и Кандинского, принадлежавших некогда его матери. Картины и объекты его отца долгие годы пылились в запасниках музеев, и лишь в XXI веке заняли свое место в коллекциях советского авангарда. Не в последнюю очередь это произошло усилиями Николая Ильина, знатока и пропагандиста этого искусства. Он же имеет прямое отношение к изданию этой книги. Координатор Сибирского центра современного искусства Сергей Самойленко рассказывает об этом так:

«С 2010 по 2014 в Новосибирске существовал Сибирский центр современного искусства, в котором я был координатором, то есть занимался всем. Это было странное частно-государственное партнерство. … несколько лет казалось, что все идет куда надо. Вот в рамках этого Центра и был придуман проект «Миры Лисицкого» - хотя Лазарь Маркович ни разу здесь не бывал, но его вдова с сыном после смерти великого авангардиста была сюда интернирована и прожила до смерти, и здесь похоронена, и при ее участии состоялась в Академгородке в 1967 первая послевоенная выставка Эль Лисицкого (а также Филонова, Фалька, Шемякина и др., и даже Шагала планировалась - но тут арестовали директора картинной галереи и дали семь лет "за создание параллельной компартии". Но это отдельный сюжет).

В общем, в рамках «Миров Лисицкого» был затеян международный конкурс на проект архитектурного объекта памяти русского авангарда. И в тот момент этим всем самодеятельным и нахальным прожектерством заинтересовался Ник Ильин - человек в мире современного искусства и сферах русского авангарда легендарный. Сын философа Владимира Ильина, хорошо знавший русское искусство - и начала века, и второй половины, он был инициатором крупнейших выставок русского авангарда - "Великой утопии", "Амазонок авангарда", делал "Россию", уже будучи директором музея Гуггенхайма по Восточной Европе. Сейчас он в другой структуре, крупном фонде, занимающемся привлечением инвестиций в культуру, но все так же внимательно следит за авангардом, и судьбой наследия Лисицкого - он инициатор создания международного фонда Эль Лисицкого, в который входят кураторы-искусствоведы, представители мировых музеев, внук Сергей Лисицкий (он живет в Израиле), внучка Лера. Фонд занимается изданиями и выставками по всему миру.

Для Ника было важно издать книгу в Новосибирске, это он заказывал и оплачивал перевод, договаривался с автором - а я только предложил рукопись Свиньину».

Ингеборг Приор. «Завещание Софи. От Ганновера до Сибири. Трагическая история Софи Лисицкой-Кюпперс и ее похищенных картин»

Пер. с нем. Е. Леенсон, Д. Андреева. - Новосибирск: Свиньин и сыновья, 2016. - 352с.: ил.

Книга издана при поддержке Фонда семьи Кролл (Швейцария).

Глава 17

Тиран умирает, жизнь продолжается

5 марта 1953 года Москва еще была завалена снегом. Дети с визгом прыгали в сугробы, высившиеся по обочинам. Взрослые торопились добежать до теплых помещений. Вечером этого дня, в 21.50, скончался в возрасте семидесяти трех лет «великий рулевой» Иосиф Сталин.

...Йен с матерью тоже услышали весть о смерти Сталина по радио. Йену было уже двадцать три года, и он работал фоторепортером в новосибирской газете. Собственной комнаты он себе позволить не мог и по-прежнему жил вместе с Софи в ее скромной барачной хибарке. Он вспоминает, что в этот день ощущал не только горе, но и страх: как дальше пойдет жизнь без всемогущего и устрашающего «бога»? «Я ревел, — неохотно признавался он позже, — все ревели». Кто разберет, были это слезы счастья или горя.

Ни Йен, ни его мать не надеялись, что их судьба переменится. Софи никогда не видела связи между собственной ссылкой и жестокой политикой этого маленького старикашки с низким лбом и хитрыми глазками. Она считала ссылку возмездием за те бедствия, которые ее народ принес России.

Софи не плакала. Но и облегчения не чувствовала. Ведь был еще Берия, одно упоминание о котором заставляло советских граждан содрогаться и который в надгробной речи пообещал защищать права народа, декларируемые сталинской конституцией. «В худшую сторону или в лучшую, кто знает — но в любом случае что-то изменится», — так считала Софи, и этого мнения придерживались многие.

На следующий день после похорон люди стали возвращаться к повседневным заботам. Эренбург видел, «как дворники усердно подметали улицу Горького, как выгружали во дворе ящики, как мальчишки озорничали. Все было знакомым, и я говорил себе: как неделю назад… Вот это и было неправдоподобным: Сталин умер, а жизнь продолжается».

Вскоре в судьбе Софи наступили крутые перемены, но не из-за смерти Сталина, а из-за того, что ее сын Йен женился на Тамаре — она была тремя годами его младше и некогда посещала кружок рукоделия. С самого рождения, а особенно с того дня, как их отправили на вечное поселение, Софи, как наседка, согревала своего Бубку в их гнездышке. А теперь он собрался из этого гнездышка улететь.

Тамара изучала педагогику и английский язык. Светлые волосы, раскосые зеленые кошачьи глаза — настоящая сибирская красавица. Эту красоту не могла не замечать и Софи. Девушка училась у нее не только тому, как с помощью иголки и нитки создать настоящее произведение искусства — под руководством Софи Тамара узнавала многое об искусстве жизни. Как и другие ученицы Софи, она восхищалась строгой, но доброй учительницей и почти ее боготворила. Но став ее невесткой, она узнала Софи и с другой стороны.

Софи гнала от себя мысль, что ведет себя точно так же, как ее собственная мать — когда Софи и Пауль Кюпперс только-только поженились, Матильда не желала мириться с счастьем молодых и даже пыталась ему помешать. Теперь Софи ревновала к женщине, которая хотела отнять у нее Бубку. Но предотвратить это было не в ее силах.

В 1955 году в Новосибирске Йен и Тамара зарегистрировали брак и наконец-то смогли снять отдельную комнату в коммуналке, расположенной в уродливом типовом доме, которых так много строилось при социализме — зато всего в паре кварталов от жилища Софи. Йен продолжал заботиться о матери. Он был послушным сыном. А Тамара старалась стать хорошей невесткой. Это значило по возможности не спорить с Софи, восхищаться ею, учиться у нее. Через год на свет появился сын Тамары и Йена — Сергей.

Софи тем временем полностью сосредоточилась на внезапно объявившейся московской внучке Ольге. Пусть ее мать — горничная, но она наверняка унаследовала отцовский ум, думала Софи, — вопреки своей бедности, она так и не смогла избавиться от высокомерия богачки. С этой прелестной девочкой, которая, словно пересохшая губка, впитывала знания Софи, ей было интереснее, чем с вечно орущим и ревущим младенцем.

Всего месяц спустя после смерти Сталина началась политическая оттепель — Никиту Хрущева назначили первым секретарем ЦК КПСС. Группу еврейских врачей, которые якобы убили нескольких членов правительства, под шумок реабилитировали. Так начал развенчиваться миф о величии товарища Сталина. Начиная с августа 1954 года мало-помалу стали ослабевать суровые запреты, наложенные на миллионы ссыльных. Софи и Йен могли теперь забыть о первом и пятнадцатом числах — об этих черных днях календаря, которых они так страшились. Больше не нужно было отстаивать длинные очереди в комендатуре. Не нужно бояться, что комендант, в руках которого находится их судьба, окажется в плохом настроении. И Софи больше не должна ставить закорючку напротив имени Софья Лисицкая.

3 января 1956 года ссылка для Софьи Христиановны Лисицкой и Йена Лазаревича Лисицкого была официально отменена Главным управлением внутренних дел по Новосибирской области. Весной Софи впервые за двенадцать лет съездила в Москву. Совершенно легально, не боясь, что ее поймают и разоблачат. Но она по-прежнему чувствовала себя узницей в отлаженной системе слежки и доносов, исправительных лагерей и ссылок, она по-прежнему несла, как крест, грехи своей родины.

Москва встретила ее холодно и мрачно, зато на вокзале с букетом цветов ждала подруга — Пера Эйзенштейн; они тут же пошли в кафе, где подавали зерновой кофе, который Софи так любила — горячий и черный, сладкий от сахара.

Затем — первая встреча с Ольгой на квартире у шурина Софи, Рувима. Волшебный миг! Софи пристально разглядывала девочку, которая, застенчиво потупившись, стояла перед ней. «Боже мой, тогда, в Мюнхене, я была точно такой же!» — воскликнула она, не смея поверить собственным глазам. Потом она расплакалась и обняла Ольгу. «Оленька, моя Оленька, ты так похожа на моего Гани». Хотя в Ольгином свидетельстве о рождении отец указан не был, Софи в тот момент отбросила последние сомнения.

С этого момента между бабушкой и внучкой завязалась активная переписка, но инициатива в большей степени исходила от Софи: она страдала от одиночества, и вот в ее жизни вновь появилось живое существо, которое она могла опекать и наставлять.

В Новосибирск она вернулась из судьбоносной московской поездки как раз вовремя, чтобы попрощаться с Йеном. Он не оставлял надежд войти в мир кино, но в городе, где он жил, имелась одна-единственная маленькая студия, на которой снимались документальные фильмы. Вместе со своим другом Евгением, окончившим московский институт кинематографии, Йен собрался на Дальний Восток. В Хабаровске — городе, который расположен неподалеку от китайской границы, на реке Амур, одной из величайших водных артерий России, — друзья нашли работу на студии, где делались документальные фильмы: Евгений — как режиссер и оператор, а Йен — как его ассистент. Позже Йен ухватился за представившийся ему шанс возглавить выездную студию в Комсомольске-на-Амуре в качестве корреспондента сибирского телевидения. Он сделался «успешным человеком», хотя все, что он писал и снимал, подвергалось цензуре. Среди его работ были сюжеты для еженедельного киножурнала и собственные документальные фильмы, он теперь имел машину с шофером, ассистента и, самое главное — две комнаты в коммунальной квартире. Он смог перевезти к себе Тамару и маленького Сергея. Но даже там, почти на краю света, до него дотягивались длинные руки КГБ. Все осталось по-прежнему — что в Москве, что в Новосибирске, что в Комсомольске. Телефоны, как и раньше, прослушивались, в этом никто не сомневался. А молодые парни, которые словно без дела слонялись то перед одним, то перед другим домом, даже не пытались скрыть, зачем они на самом деле тут торчат.

Однажды и к Йену заявился кэгэбэшник. Его интересовала переписка, которую ассистент Йена вел с неким английским адресатом. Дескать, Йену будут признательны за помощь. Йен объяснил, что, к сожалению, совсем не знает английского. А ассистенту порекомендовал поискать себе другую работу в одной из больших студий Хабаровска. Причину не назвал. Но молодой человек, разумеется, мгновенно все понял и быстренько собрал вещи.

Софи тоже готовилась к переезду. Йен и Тамара неоднократно приглашали ее перебраться к ним в Комсомольск, ведь в их квартире всем хватило бы места. Теперь Софи сворачивала свое маленькое хозяйство в Новосибирске. Большую часть картин, оставшихся от Лисицкого, она продала Третьяковской галерее и Государственному архиву в 1958 году, когда Софи во второй раз ездила в Москву. Хотя имя Лисицкого еще помнили, его творения принадлежали искусству прошлого — и потому пылились в запасниках. Стоили они, конечно, недорого. Но Софи и не надеялась выручить за них много денег.

Некоторые предметы обстановки, книги и произведения искусства, среди которых было небольшое полотно Клее, она отдала на хранение в семью друзей. С собой прихватила только африканскую статуэтку да шкатулку Швиттерса. Софи уже перевалило за шестьдесят, но она не боялась оказаться еще на шесть тысяч километров дальше от Европы и опять начать новую жизнь. Ее родина там, где живет ее Бубка.

Комсомольск-на-Амуре — город, где Сталин хотел воплотить в жизнь один из своих безумных прожектов: в тридцатые годы сюда вовсю заманивали молодых комсомольцев, чтобы те построили город своей мечты. Им предоставляли отдельные квартиры и зарплату сулили более высокую, чем в других регионах Советского Союза. Со временем на смену добровольцам сюда стали привозить все больше заключенных — Комсомольск-на-Амуре превратился в огромный ГУЛАГ. Светлую мечту советской молодежи вытеснили из города отчаяние и безнадежность каторжан, которых отправляли сюда со всей концов страны.

Когда Софи приехала в Комсомольск, это, конечно, уже не ощущалось. Ее взору предстал типичный советский город, стремительно выросший из-под земли и лишенный архитектурного своеобразия — Эль Лисицкому, художнику и архитектору, наверняка захотелось бы его перестроить. Климат здесь был более умеренный и мягкий, чем в Новосибирске. Два больших оборонных завода — один для нужд флота, другой для нужд авиации — обеспечивали рабочими местами множество людей. Для прочего населения все, что происходило за их стенами, оставалось тайной за семью печатями. Даже Йен, работавший ни много ни мало на советском телевидении, не мог попасть туда со своей камерой.

Скоро разразилась и первая домашняя буря. Тамара считала, что теперь у них наконец-то появилась бабушка, которая будет сидеть с малышом, пока она сама трудится переводчицей на сибирском телевидении. Софи была возмущена: «Так вот зачем вы меня пригласили! Но я не русская бабушка, я все еще немецкая женщина. И у меня есть свои собственные интересы». Она изо всех сил противилась той роли, которая навязывалась русским женщинам, когда их взрослые дети обзаводились потомством. От собственной жизни они уже ничего не ждали и с удовольствием погружались в заботы о внуках. Софи об этом и думать не хотела, несмотря на то, что маленький Сергей рос славным, смышленым мальчонкой и она часто читала ему вслух Вильгельма Буша.

Он напоминал ее Бубку в ту пору, когда тот составлял счастье своего отца, но она не могла себе в этом признаться. Она вам никакая не бабушка, и баста!

Йену досталась незавидная роль посредника между двумя поссорившимися женщинами. Он часто бывал в разъездах со своей съемочной группой. И когда Софи однажды громко потребовала: «Она или я. Выбирай!» — он выбрал Тамару. Через пару лет их брак распался, но уже по другим причинам.

Софи, вне себя от злости, пустилась в тяжелый путь — обратно в Новосибирск. Она была так раздражена, что даже забыла маленькую статуэтку, о которой всегда говорила, что она очень ценная и ей самое место в музее.

На два года связь между матерью и сыном прервалась. И оба от этого страдали. «Господи, должен же он был наконец-то перерезать пуповину и оторваться от этой сильной, авторитарной женщины, — говорила Тамара, когда позднее вернулась в Новосибирск, — но к этому времени он уже был неспособен привязаться к кому-то еще». Она не переставала восхищаться Софи: «Я любила ее за то, что она давала мне и другим людям, за ее познания и мудрость. Поэтому после развода я никогда не могла злиться на нее всерьез. С каким достоинством переносила эта женщина свою тяжкую долю!»

Когда жизнь Софи на прежнем месте более-менее вошла в колею, в гости к ней приехала Ольга. Она училась на горного инженера и проходила в Сибири практику. Впоследствии Ольга стала первоклассным взрывником и в двадцать четыре года руководила бригадой, состоявшей из одних мужчин, которые очень ее уважали. Все это она рассказывала бабушке, которой подобные отчеты были словно бальзам на душу. Ольге разрешалось называть Софи «мамочкой» — особая привилегия, ведь этим ласковым прозвищем ее называл Лисицкий и иногда она так подписывала свои письма к нему.

Позже Ольга вспоминала, что свои последние годы Софи прожила в комнате площадью около пятнадцати квадратных метров.

Комната была обставлена очень просто, но в ней всегда царил порядок. Даже зимой на подоконнике стояли цветы. А над диваном висела картина, написанная Эль Лисицким. Бабушка вставала рано. У открытого окна она мылась холодной водой и щеткой терла тело. Ольге это казалось странным. Но пускай — все-таки ее бабушка из другого мира!

А потом Софи подарила ей кольцо! Черный камень в золотой оправе. Если поднести его к свету, можно разглядеть на камне искусно вырезанный женский силуэт. Это была Агриппина, римская императрица. Она сидела, положив руку на кувшин, где находился прах ее мужа, императора Клавдия, которого она отравила. Из другой руки на ее голову сыпался пепел. Софи купила этот камень в мюнхенской антикварной лавке, когда сама была примерно в возрасте Ольги. Овальный камень вставили в золотую оправу, и она подарила его своему жениху Паулю. После его ранней смерти она сама носила это кольцо.

«Теперь носи его ты», — сказала Софи внучке.

По воспоминаниям Ольги, Софи всегда была очень аккуратной. Ни следа русской неряшливости. Когда они ели за маленьким столиком, который стоял перед диваном и на самом деле являл собой застеленный платком сундук, Софи совала ей в руку квадратную досочку: «Собери крошки со стола», — просила она. Кухонная доска, вспоминала Ольга, была расписана желтыми и зелеными треугольниками и квадратами, а между ними виднелись маленькие елочки или что-то в этом роде. Что это подлинная работа Клее, она в ту пору, конечно, не догадывалась. Скорее предполагала, что доску расписала и подарила Софи одна из ее учениц.

Сметать крошки работой Клее! Возможно, Софи это доставляло мрачное удовольствие: дескать, только на то и годится в Сибири ничего не стоящее современное искусство; возможно, она тоже утратила все свои иллюзии… Мы можем только гадать. Но правдивость этой истории подтвердили и Йен, и Тамара.

Ее «картинка для крошек» — картонка размером 37,5 на 34 см, которую Пауль Клее в 1920 году расписал масляными красками и назвал «Кубической композицией» — ныне висит в Метрополитен-музее Нью-Йорка.