Текст: Ольга Варшавер
Фото: ruspekh.ru
Больше всего Том Стоппард памятен нам сейчас как сценарист блистательного фильма «Анна Каренина» - сумев иронично и деликатно поместить обличительный толстовский сюжет в изящную постмодернистскую раму. Москвичи с благоговением вспомнят циклопический театральный проект РАМТа «Берег утопии» - три идущие подряд пьесы о русских радикальных мыслителях, которые предстают совсем молодыми людьми - Саша Герцен, Миша Бакунин, Жан Тургенев… Трудно также не вспомнить фильм «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», поставленный Стоппардом в 1990 году по собственной дебютной пьесе 1966 года. Этот манифест постмодернизма сам стал классикой. Как и сэр Том, написавший с того времени множество пьес. О том, почему и как это произошло, мы попросили рассказать Ольгу Варшавер, переведшую на русский язык четыре из них.
Вы знаете, как зовут этого человека на самом деле?
Великого британского драматурга сэра Тома Стоппарда на самом деле зовут Томаш Штраусслер, и родился он в городе Злин в Чехословакии в 1937 году. По национальности никакой он не англичанин, а чешский еврей. К началу Второй мировой его отец, военный врач, работал в Сингапуре, там же была и семья. Вторжение японцев — гибель отца — мать с сыновьями спасается в Индии и спустя какое-то время выходит замуж за британского офицера по фамилии Стоппард. Вот так у нас получился Том Стоппард, который впоследствии стал сэром Томом. По счастью, британская королевская семья удостаивает выдающихся людей за особые заслуги титулом вне зависимости от их происхождения.
Заслуги у Стоппарда действительно выдающиеся. Его называют самым великим драматургом конца ХХ века, хотя он кое-что написал и в XXI веке: «Берег утопии» (2002), «Rock’n’Roll» (2006) и пьесу, которая по-английски называется «The Hard Problem» (2015). Говорит — последняя. Надеюсь, что нет.
Стоппард — самый почитаемый и, кстати, самый читаемый драматург, потому что не всякая пьеса обладает притягательностью прозы, а он пишет не просто сценичные, но и очень интересные для прочтения тексты.
Некоторые вообще считают, что Стоппарда надо читать, а смотреть сложно — не успеваешь уловить все смыслы. Я с этим совершенно не согласна и готова спорить. Стоппард выстраивает слова и смыслы идеально, недаром его alter ego Генри в «Отражениях» говорит: «Мы стараемся писать так, как мастерят крикетные биты: чтобы слова пружинили и мысль не увязала». Ну а «смотрибельность» Стоппарда, на мой взгляд, напрямую зависит от мастерства двух людей: переводчика и режиссера. И каждая следующая пьеса для них — terra incognita. Мне посчастливилось перевести четыре, при этом мой опыт наверняка отличается от опыта, скажем, Бродского и Кормильцева. Просто очень разные тексты. Понять, что пьесу написал именно Стоппард, можно, зная кое-какую маркировочку (есть у него фишки, которые опознает опытный глаз), но в целом — тематика разная, лексика разная, логика разная, словно разные драматурги писали. Я об этом обычно напоминаю режиссерам. «Но я же ставил Стоппарда!» — возражают они. А я говорю или думаю: «Не считайте, что вы нашли ключ ко всему Стоппарду, поставив только один, пусть даже великий, спектакль. Нет на Стоппарда ни законов, ни управы, поверьте».
Еще два слова про биографию. Стоппард, представьте, не имеет высшего образования! Я это в нем очень ценю, потому что это — про незахламленность мозга.
Сэр Том открыт любой новой информации — у него не душа, а ум нараспашку.
Как только он узнает что-то новое — а он большой любитель естественных наук, это мы помним по пьесе «Аркадия», — его так и подмывает включить это новое в текст. Таких драматургов больше нет! Бывают такие писатели: идет работать в таксопарк и пишет роман про таксопарк, дальше идет в гостиницу или в аэропорт… У Стоппарда это происходит иначе, он не бытописатель совсем! У него это все преломляется в его собственные, достаточно тонкие, философские мысли, умозаключения… А потом — в диалоги!
Теперь немного о том, как Стоппард пришел в Россию. Непрямым путем, естественно. Пьесу «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» (РиГм) он написал еще в молодости, в 1966 году, и стал известен в одночасье. Он тогда еще пытался заниматься журналистикой, но его снедала жажда собственного творчества. РиГм — его первая полномасштабная пьеса. Корнями она, безусловно, уходит в «театр абсурда», а перевел ее Иосиф Бродский. Когда Бродского выдворили из страны, путь РиГм к зрителю закрылся очень надолго.
Стоппард был просто табуирован из-за Бродского.
Проходит примерно пятнадцать лет, начинается перестройка, и тут до театров, театроведов и даже до публики доходит, что за это время на Западе появился фантастически известный драматург! Он уже написал бог весть сколько хороших пьес, а мы про него по-прежнему ничего не знаем! В Театре Маяковского в Москве РиГм поставил Евгений Арье. Гильденстерна, кстати, сыграл Сергей Голомазов, ныне — худрук Театра на Малой Бронной. Очень любя Стоппарда, он, как только возглавил театр, а это был 2008—2009 год, тут же поставил «Аркадию», а до этого пьеса лежала у него под подушкой примерно лет десять.
Но вернемся в конец 1980-х. После того как вышел спектакль в Маяковке, все зашевелились. И журнал «Современная драматургия», который публикует много переводных и отечественных пьес в каждом номере, вдруг обратился ко мне с предложением перевести пьесу Стоппарда «The Real Thing». Я искренне считаю, что вытянула лотерейный билет, никаких заслуг у меня к этому моменту не было. Пьеса эта — совсем другая, к абсурдистам не имеет никакого отношения. Я в нее влюбилась сразу, но срок поставили, как обычно, — «вчера», и времени на то, чтобы пожить в обнимку с текстом, совершенно не было. Тогда я позвала мою подругу Татьяну Тульчинскую — она человек с театральной закваской, понимает диалог и специфику театра, поэтому выбор сопереводчика для меня был совершенно естественным. Так началось наше многолетнее сотрудничество. Очень слаженно, за две недели, мы с Таней перевели «The Real Thing» — абсолютно исповедальную, интимную, сердечно близкую самому Стоппарду пьесу. Она про него, конечно, и про его отношения с женщинами. Главный герой — драматург, обе его жены — актрисы. Наш перевод шел двенадцать сезонов в Петербурге, и вообще пьеса идет по стране, причем режиссеры ее называют по-разному, меняя название до неузнаваемости. «The Real Thing» — тяжелое для перевода название. Мы долго судили-рядили, исходя из содержания, ведь эта пьеса — «матрешка», там некая ситуация проигрывается несколько раз: зеркало отражается в зеркале, реальное в нереальном. В общем, пьеса у нас называется «Отражения, или Истинное». А вот под какими названиями она шла на постсоветском пространстве: в Театре Ленсовета спектакль назывался «Ты и только ты»; в Новосибирске, в театре «Старый дом», — «Карточный домик», и это очень точно; в Одессе — «Сквош в четыре руки».
А вот «Отражения» в Московском театре им. Пушкина.
Вторая пьеса, на которой мы остановимся подробнее, — это пьеса «Аркадия». Я ее переводила осенью 1995 года для журнала «Иностранная литература», и здесь мне тоже выпал лотерейный билет, потому что до меня несколько переводчиков от нее отказались. Может быть, почитали и оценили масштабы бедствия — пьеса-то безумно сложная! «Аркадия» имеет внутри текста процентов двадцать, если не двадцать пять, науки — самой разной. Кем мне только не пришлось быть, переводя пьесу «Аркадия»: и литературоведом, и ландшафтным дизайнером, и историком, и математиком, и физиком, и биологом… Все науки пришлось буквально взрыть. Между прочим, пьеса огромная, а срок на перевод дали никакой, месяц всего… Естественно, я нашла себе консультантов среди друзей-естественников, потому что там были вещи для меня совершенно недоступные!
Вот что это такое? Именно вокруг этого научного понятия закручена в «Аркадии» часть сюжета.
До «Аркадии» Стоппард тоже не знал, что такое итерация! Он ежеминутно делает собственные открытия и удивительным образом эти открытия преломляет. Вот монолог ученого из пьесы: «Если знать алгоритм и итерировать его, скажем, десять тысяч раз, на экране появятся десять тысяч точек. Где появится следующая, каждый раз неизвестно. Но постепенно начнет проступать контур листа, потому что все точки будут внутри этого контура. Это уже не лист, а математический объект. Но в нем разом сходится все неизбежное и все непредсказуемое.
По этому принципу создает себя сама природа: от снежинки до снежной бури… Знаешь, это так здорово. Аж сердце замирает. Словно стоишь у истоков мироздания…»
Что должен был прочитать Стоппард, за что он зацепился? Откуда, например, взялось «от снежинки до снежной бури…»? А вот откуда!
Вот так красиво выглядит эта идея, если ее геометрически выразить. Это так называемая снежинка Коха, фигура, которая наглядно представляет нам итерационный алгоритм, фрактал. Мне всегда интересно, какими путями шла мысль драматурга. И это важно для перевода.
Главная героиня, прототипом которой была Ада Лавлейс, дочь Байрона, фантастически опережает математику своей эпохи. В пьесе два временных пласта: первый — 1809—1812 годы, а второй — наше время, наши современники, которые пытаются понять, что произошло два века назад. И выясняется, что «…твоей Томасине просто карандаша не хватило и тетради». То есть она реально была первым программистом! Это Стоппарда абсолютно завораживало. Только ему нужна была драматическая коллизия, поэтому
героиня погибает, а ее работы пытается довести до конца отшельник, живущий в поместье Сидли-Парк во флигеле,
точнее в Эрмитаже — Hermitage — приют отшельника (по-англ. Hermit). На самом деле это был учитель Томасины, в которого она была влюблена и из-за которого (как он считает) она погибла во время пожара. После этого он сошел с ума, оставив много карандашных записей, в которых никто ничего понять не мог. Это — основной драматический ход пьесы, но там еще столько всего! И это основная проблема с текстами Стоппарда. Их надо прояснить, прописать до такой прозрачности, чтобы зритель мог воспринять текст с одного предъявления. Кому-то интересна наука, а кто-то будет пропускать науку мимо ушей, но в принципе — текст должен быть абсолютно понятен, прозрачен, потому что мысль у Стоппарда и так непроста.
Я в таких случаях вспоминаю Андрея Тарковского. В те времена, когда в нашей стране еще не было видеомагнитофонов, он сетовал, что нельзя остановить фильм, чтобы пересмотреть какой-то эпизод... Вскоре это стало возможно, ура технике. Но театр по-прежнему этого лишен! Мы можем перечитать страницу в книге или пересмотреть кадры фильма... А театральный спектакль — это такой живой организм, который, конечно, доступен в записи, но все равно это довольно ущербная история. Надо сидеть в зале, надо, чтобы справа, слева, спереди и сзади дышали люди, с которыми ты вместе ловишь энергию, идущую со сцены. Потому что театр — это не только текст, игра, декорации. Театр — это все в совокупности. И Стоппард это понимает лучше всех.
