Сергей Капица — о Плисецкой, Сахарове и крабах

Текст: Лариса Кафтан/РГ

Фото: epitafii.ru

На днях в Академии наук президент РАН Владимир Фортов представил только что вышедшую в издательстве «АСТ» книгу Сергея Капицы «Мои воспоминания». Ученый с мировым именем, до своего ухода из жизни в 2012-м он вел легендарную программу «Очевидное — невероятное». Как сказал на презентации книги друг Капицы, "Сергей Петрович учил людей нравственности через науку".

Публикуем несколько отрывков из книги Сергея Капицы «Мои воспоминания».

О ЦЕНЗУРЕ

Меня часто спрашивают, была ли у нас цензура. И была, и не была. Я помню, например, что нельзя было показывать в кадре половозрелых крабов. Потому что тогда было разное законодательство, касающееся ползающих и плавающих морских тварей. Пока крабы плавают — они рыбы, а когда они ползают — это другое. И поскольку половозрелые крабы могут и ползать, и плавать, становится непонятно, что это такое и какие правила к ним применимы. Я столкнулся с этим, потому что в нашем подводном фильме были крабы. Когда меня пригласили работать на телевидение, мне сказали: «Вы все знаете про половозрелых крабов и прочем, и вы должны сами за все отвечать, а мы будем за вами смотреть». Это разумная система, и у меня практически не было затруднений с цензурой, разве что один раз с военными, когда я рассказывал про ускорители, тогда мощные ускорители рассматривали как космическое оружие.

Мне сказали: «Нельзя было об этом рассказывать». — «Ну покажите, что именно нельзя было говорить?» — «Нет, не можем, это секрет». На этом и разошлись.

ИСПУГАЛ МУХИНУ

Я часто бывал в доме у Веры Игнатьевны Мухиной. Она получила прекрасную мастерскую недалеко от Дома ученых. В то время шло строительство нового здания Университета на Воробьевых горах. На самом здании и вокруг него должно было располагаться множество скульптурных работ. Как-то раз она попросила меня посмотреть на список скульптур. Я стал читать вслух: товарищ Сталин, товарищ Ленин, товарищ Маркс, товарищ Энгельс. И потом: «Ископаемые чудища» Ватагина. Я прочел все это без остановки. Она безумно перепугалась: «Как вы можете так говорить?» — в этом контексте она сразу усмотрела нечто страшное для себя и всех окружающих.

ПОПРОШУ НЕ ВЫРАЖАТЬСЯ!

Майя Плисецкая приехала в Пушкинский музей, и съемки начались. Мы оба волновались, и вот первый кадр: проход по большой парадной лестнице наверх. А как рядом с такой роскошной женщиной идти? На шаг вперед? На шаг назад? Наконец команда «мотор!». К счастью, звук не записывался, только проход. Мы доходим до середины лестницы и вдруг «стоп!». Из бокового входа появилась уборщица с ведром и веником. Кадр был нарушен. Нас вернули на исходную позицию. Теперь нам уже легче, нам есть о чем поговорить. Майя мне рассказывает, что аналогичная история у нее была на съемках фильма в русской деревне. Режиссером был француз. Во время съемок на заднем плане появился некий незапланированный персонаж. Переводчик через громкую связь объявляет — ноль внимания. Режиссер настоятельно просит господина покинуть площадку. Снова ноль внимания. Тогда переводчик берет дело на себя и говорит:

«Эй, ты там, иди отсюда на...» — и это Майя рассказывает громко, четко артикулируя. Я говорю: «Знаете, Майя, один процент наших зрителей — глухонемые, которые умеют читать по губам...»

Этот кадр так и поставили в передачу, и мы получили десятки писем от глухонемых: «Как вы разрешили Майе Плисецкой так выражаться на Центральном телевидении!».

А потом мы снимали в Греческом зале, здесь шел разговор о традициях античного мира и о значении этих классических традиций для нашей художественной литературы и науки. Чтобы мы ничего не напутали, при нас были искусствоведы. И когда я начал передачу со слов, что мы будем обсуждать историю классической европейской культуры здесь, в Греческом зале (что звучало как пародия на Райкина), искусствовед вскочила, как кошка, и сказала, что не позволит, чтобы здесь так выражались.

Особенно удачно Майя смотрелась на фоне картин Модильяни. С каким азартом говорила Плисецкая о праве художника на эксперимент, поиск, отказ от привычных канонов во имя открытия новых возможностей.

САХАРОВА НЕ ПУСКАТЬ

На международной конференции в Риме по сверхсильным магнитным полям должен был делать доклад академик Сахаров. Нас провели к послу. «По независящим от нас обстоятельствам Сахаров не прибудет, и вам надлежит быть на этой конференции и взять на себя роль Сахарова».

Мы дружно, не сговариваясь, отвечаем, что изображать Сахарова не можем, да и вообще в этой области не работали. Директивы из Москвы совершенно ясные, участвовать в конференции надо, но мы настаивали, что заменить автора никак не можем. Сахаров представил очень интересный доклад, который произвел большое впечатление. Текст доклада был распространен в печатном виде... Потом я встретился с Сахаровым, он расспрашивал о конференции.

Я еще несколько раз встречался с Сахаровым. Как-то он позвал меня к себе на квартиру. Он незадолго перед этим овдовел и жил один, в довольно растерзанном виде, плохо одет, в кухне полно грязной посуды — все это производило грустное впечатление. Но разговор с ним был очень интересен. Последняя встреча была такая. Это было перед нашим вхождением в Афганистан и ссылкой Сахарова в Горький.

Елена Боннэр обратилась к отцу (известному ученому Петру Капице. — Авт.) с просьбой подписать письмо в защиту некоего диссидента. Отец отказался, сказав, что он никогда не подписывает коллективных писем, а если надо — пишет сам, кому надо. И отказал ей, но чтобы как-то смягчить это дело, пригласил их отобедать. И меня тоже позвал. Перед обедом возник этот вопрос про письмо. Когда обед кончился, отец, как обычно, позвал Андрея Дмитриевича к себе в кабинет поговорить. Елена Георгиевна моментально отреагировала: «Сахаров будет говорить только в моем присутствии». Потом, как в театре, была длинная пауза, все молчали. Они встали, сухо попрощались, отец не вышел с ними в переднюю, те обиделись, и я проводил их до машины. Отец был крайне удивлен. До этого он не раз встречался с Сахаровым и подолгу беседовал наедине, а когда возникала необходимость — выступал в его защиту.

СПАСИБО ВЫСОЦКОМУ

Появилась даже песня Высоцкого, посвященная нашей передаче, и мне было это очень лестно — замечательный артист, голос эпохи прореагировал на то, что я делаю. Я считаю, что это одна из самых высоких оценок той деятельности, которой я занимаюсь, и выражена она, бесспорно, в талантливой манере. Я помню, когда Любимов поставил «Бориса Годунова» с Высоцким, были страшные споры, и в конечном итоге спектакль был снят.

Я выступил на обсуждении и сказал, что уверен: эта постановка, несомненно, будет отмечена высшими наградами, и мы еще к ней вернемся на новом этапе нашей истории. На меня зашикали: «Как ты можешь такое говорить?», но в этом отношении я оказался пророком.

КОНКРЕТНО

Из воспоминаний академика Сахарова:

«4 декабря 1981 года, во время нашей с Люсей голодовки за выезд Лизы (жена сына Боннэр, с 1981-го живет в США. — Авт.), Петр Леонидович Капица послал письмо на имя Л.И. Брежнева: «Глубокоуважаемый Леонид Ильич! Я уже очень старый человек, и жизнь научила меня, что великодушные поступки никогда не забываются. Сберегите Сахарова. Да, у него большие недостатки и трудный характер, но он великий ученый нашей страны. С уважением, П.Л. Капица».

8 декабря Лизе был разрешен выезд в США».

ИЗ ПЕСНИ

Письмо в редакцию телепередачи «Очевидное — невероятное» из Канатчиковой дачи.

Владимир Высоцкий.

Дорогая передача!

Во субботу чуть не плача,

Вся Канатчикова дача

к телевизору рвалась.

Вместо, чтоб поесть, помыться,

уколоться и забыться,

Вся безумная больница

у экрана собралась.

Говорил, ломая руки,

краснобай и баламут

Про бессилие науки

перед тайною Бермуд.

Все мозги разбил на части,

все извилины заплел,

И канатчиковы власти

колют нам второй укол.

Уважаемый редактор!

Может, лучше про реактор,

Про любимый лунный трактор?

Ведь нельзя же, год подряд,

То тарелками пугают,

дескать, подлые, летают,

То у вас собаки лают,

то руины говорят...