Текст: Ольга Лапенкова
Гоголь этим и занимался. Авантюрист Фёдор Иванович Толстой (умудрившийся пробраться зайцем на идущий в Америку корабль и заполучивший таким образом прозвище «Американец», которое прилепилось к нему на всю жизнь) стал прототипом Ноздрёва – скандалиста и безобразника из поэмы «Мёртвые души». Здесь Гоголю пришлось не приукрашивать черты реального барина, чтобы сделать его полноценным книжным персонажем, а наоборот, многое убирать: Ноздрёв у Гоголя получился шумным, но относительно безобидным, чего нельзя сказать о Фёдоре Ивановиче.
Ещё одним удивительным человеком с неординарной – и, увы, достаточно печальной – судьбой был Павел Петрович Свиньин, которого вся светская знать считала не более чем ловким врунишкой. И который действительно был таковым – но, помимо этого, собрал огромную коллекцию произведений искусства, покровительствовал талантам из простонародья, выпускал литературный журнал, был художником и занимался ещё тысячей интересных вещей, причём из чистого энтузиазма. Гоголевский же Хлестаков, увы, перенял только отрицательные черты своего великосветского «папы».
Я, знаете, в дороге издержался…
На случай, если кто-то запамятовал события «Ревизора», напомним, что из себя представляет главный герой. Молодой человек с говорящей фамилией Хлестаков – дворянин, без особенных способностей и без высокой цели в жизни, зато охочий до развлечений и обожающий сорить деньгами. В начале гоголевской комедии мы видим Хлестакова в гостинице уездного города (проще говоря, в глуши), застрявшего где-то между Санкт-Петербургом и Саратовом.
Молодой человек находится в крайне затруднительном положении: возвращаясь из шумной столицы в родные края, он теряет счёт деньгам – и вскоре обнаруживает, что финансов не хватит, чтобы доехать до отцовского имения. На последние средства он снимает номер, обеспечив себе хотя бы крышу над головой (и скудное пропитание: сердобольный хозяин каждый день кормит незадачливого гостя, говоря, что «в последний раз уж даёт»). Вечно так продолжаться, конечно, не может, но Хлестаков не осознаёт серьёзности происходящего – и не верит, что хозяин рано или поздно пожалуется на неплательщика городничему. Вместо этого незадачливый барин мечтает, как явится домой при полном параде, да ещё и в карете:
«Хлестаков. <…> Ужасно как хочется есть! <…> Да, если б в Пензе я не покутил, стало бы денег доехать домой. Пехотный капитан сильно поддел меня: штосы удивительно, бестия, срезывает. Всего каких-нибудь четверть часа посидел – и всё обобрал. [Имеется в виду, что Хлестаков играл со случайным знакомым в «штосс», также известный как «фараон». Про особенности этой сверхпопулярной в XIX в. игры мы говорили в статье о повести А. С. Пушкина «Пиковая дама». – Прим. О. Л.] А при всём том страх хотелось бы с ним ещё раз сразиться. <…>
Разве из платья что-нибудь пустить в оборот? Штаны, что ли, продать? Нет, уж лучше поголодать, да приехать домой в петербургском костюме. Жаль, что Иохим не дал напрокат кареты, а хорошо бы, чёрт побери, приехать домой в карете, подкатить этаким чёртом к какому-нибудь соседу-помещику под крыльцо, с фонарями, а Осипа сзади, одеть в ливрею…»
Однако судьба преподносит незадачливому путешественнику сюрприз: местные чиновники принимают его за проверяющего. После того как Хлестаков осматривает богоугодные заведения и училища, городничий устраивает домашний приём, на котором специально даёт «ревизору» побольше алкогольных напитков – чтобы гость проговорился и дал понять, действительно ли он настолько важный человек, как все думают. И тут Хлестаков начинает придумывать тако-о-ое!
«Хлестаков. <…> Я всякий день на балах. Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. <…> А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я ещё не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж… ж… ж… Иной раз и министр… <…> Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, – куда уехал, неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что, кому занять место? <…> И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры… можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! <…> «Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!»
Может показаться, что Хлестаков лжёт, чтобы придать себе вес, – но к тому моменту как городничий закатывает приём, никто из чиновников не сомневается, что перед ними важная «шишка». Более того, ложь Хлестакова настолько бесхитростна, что трудно понять: как окружающие вообще верят в эти бредни? А ведь они не только верят – они дрожат от страха, а городничий даже заговаривается!
Безусловно, чиновники ужасно напуганы, что их злоупотребления вскроются и всех их посадят в тюрьму, – но, думается, дело не только в этом, а в бешеной самоуверенности Хлестакова, в его удивительной манере самопрезентации. Это умение – беззастенчиво рассказывать небылицы – Хлестаков и унаследовал от П. П. Свиньина.
Свиньин в Бессарабии
В петербургском светском обществе 1830-х гг. часто вспоминали историю, как лет пятнадцать назад П. П. Свиньин во время деловой поездки в Бессарабию выдал себя за чиновника государственной важности. Как водится, история эта обросла множеством не особенно достоверных подробностей, однако сам инцидент, судя по всему, имел место. А уж после того как в 1836-м Гоголь опубликовал «Ревизора», все только и говорили что о Павле Петровиче (разумеется, в негативном ключе – и порой совершенно уничижительно, чего он не заслуживал; но об этом позже).
Более чем через столетие, в 1949-м г., в истории Свиньина решил разобраться литературовед Б. А. Трубецкой. В монографии «Пушкин в Молдавии» читаем:
«В журнале "Отечественные записки" за 1818 год, в примечании к "Предисловию", П. П. Свиньин пишет: "По предложению покойного фельдмаршала Николая Ивановича Салтыкова был я послан комитетом гг. Министров в 1815 году для обозрения и описания Бессарабской области". <…>
Почести, которые были оказаны в Бессарабии скромному по чину (коллежский асессор) петербургскому чиновнику, очевидно, вскружили голову честолюбивому, с хлестаковскими замашками, П. П. Свиньину, и он стал разыгрывать из себя видного петербургского сановника, облеченного большими полномочиями. О. М. Бодянский в своем "Дневнике" 30 сентября 1852 г. пишет: "Гоголь заметил, что первую идею к ‘Ревизору’ его подал ему Пушкин, рассказав о Павле Петровиче Свиньине, как он в Бессарабии выдавал себя за какого-то петербургского важного чиновника, и только зашедши уж далеко (стал было брать прошения от колодников [Арестантов, которые были закованы в колодки – деревянные изделия для фиксации рук и ног. – Прим. О. Л.]), был остановлен"».
Далее исследователь оговаривается, что Пушкин собирался сам написать историю мнимого ревизора, – но то ли перехотел, то ли не успел, то ли и то и то:
«С этим эпизодом, думается, связан пушкинский набросок плана (1833 – 1834 гг.) предполагаемого произведения, главным героем которого должен был стать тип, подобный Хлестакову. В плане читаем: "Криспин приезжает в губернию на ярмарку – его принимают за <…> – губернатор честный дурак. – Губернаторша с ним кокетничает. – Криспин сватается за дочь". <…>
Дело в том, что в наброске своего плана предполагаемого художественного произведения, главным героем которого должен был стать тип, подобный Хлестакову, Пушкин своею рукой дважды написал фамилию "Свиньин", затем исправленную на "Криспин"».
Следует отметить, что такой же сюжет мы встречаем у Пушкина ещё ранее, в прозаическом отрывке 1829 года <…>, где, повествуя о времяпрепровождении офицеров полка, поэт пишет: "Всего чаще посещали мы дом городничего. Он был взяточник, балагур и хлебосол, жена его, свежая, весёлая баба, большая охотница до виста, а дочь стройная, меланхоличная девушка лет семнадцати, воспитанная на романах и бланманже».
Мнения о том, какое впечатление произвела на Пушкина гоголевская комедия, расходятся. Кто-то утверждает, что Александр Сергеевич поделился сюжетом добровольно – и от того, что получилось, остался в восторге. Кто-то, напротив, считает, что поэт вовсе не собирался дарить Гоголю такую занимательную историю и, узнав о том, что Николай Васильевич «докрутил» пушкинский набросок, обиделся. Но вернёмся к Свиньину.
Коллекционер, патриот, благотворитель
Служа в Коллегии иностранных дел и в связи с этим много путешествуя (он изъездил пол-Европы и даже побывал в Америке), Павел Петрович Свиньин действительно любил, мягко говоря, приукрасить рассказы о своих трудовых буднях. А когда настала пора осесть в России, неугомонный Свиньин просто не мог позволить себе сидеть без дела. Как ярый патриот, он решил затеять журнал, в котором публиковались бы познавательные материалы о регионах России и всячески прославлялись достижения неизвестных самородков. Сказано – сделано: в 1818 году стал выходить журнал «Отечественные записки». Однако материалы, в нём напечатанные, вызывали у кого-то негодование, а у кого-то – насмешку.
Дело было в том, что, восхваляя правительственные меры (мягко говоря, не всегда достаточные) по благоустройству городов, а также рассказывая о незаметных, но чрезвычайно одарённых российских тружениках, Свиньин придерживался излюбленной манеры: витиеватый, слащавый тон, преувеличения, подтасовка фактов, мистификации. А. Митрофанов в статье «Павел Свиньин: затравленный благотворитель» пишет:
«"Отечественные записки" заполнились бесчисленными сочинениями о взращенных российской землей <…> мясниках-астрономах, купцах-механиках, однодворцах-химиках, дворовых-архитекторах, дворниках-инженерах <…> и даже историями о собственных Платонах, вроде купца Ершова. Последний, будучи воспитан на псалтыре, часовнике и лубочных сказках, на двадцатом году жизни стал "замечать ошибки в умозрениях Бюффоновых". Освоив арифметику вплоть до тройного правила, он написал "Историю о происхождении Вселенной", а затем "Мысли о происхождении и образовании миров" и ряд других сочинений в подобном же космологическом роде. Правда, под влиянием усиленных философских занятий Ершов "сделался задумчив, бросил наследственные по купечеству промыслы" (ну, вот!) и лишился рассудка…»
Стремясь вдохновить читателя и показать, насколько прекрасно его Отечество, Свиньин добивался противоположных результатов: его журнал стал образцом, как сказали бы сейчас, клюквенной пропаганды. Однако критики Павла Петровича не учитывали одного: он действительно – совершенно искренне – хотел как лучше. И штамповал свои журналы не столько ради чинов и наград, столько ради того, чтобы на всю Россию признаться в любви к своему народу.
И действительно, Свиньин делал массу вещей, которые служили всеобщему благу.
Во-первых, Павел Петрович посвятил долгие годы созданию «Русского музеума» – несравненного по своим масштабам собрания произведений искусства, ремесленных изделий, рукописей, монет, медалей и даже минералов. А. В. Корнилова и В. В. Корнилова в статье «П. П. Свиньин и его Русский музеум» объясняют:
«В первой половине ХIХ века Санкт-Петербург по праву считался столицей русской художественной жизни. Однако, обладая собраниями Эрмитажа, Академии художеств, а также частными коллекциями, хранящимися во дворцах старой родовой знати, он все же не имел ни одного общедоступного музея, посещение которого не было бы сопряжено для рядового человека с определенными трудностями. В Эрмитаж, помещавшийся в здании императорского дворца, можно было проникнуть лишь по специальному разрешению. Получить его даже художникам было совсем не просто, не говоря уже о любителях».
Именно этот огромный пробел попытался восполнить П. П. Свиньин: к 1829 году он собрал 82 полотна и 59 скульптур отечественных мастеров.
Во-вторых, Свиньин не просто писал о самородках их глубинки для своих «Отечественных записок» – он покровительствовал многим из них, помогая решать финансовые и организационные трудности. Безусловно, Павел Петрович нередко искажал факты из биографии своих героев. «Между тем, все эти люди были подлинными, и можно представить с каким трудом – в отсутствие-то интернета – Павел Петрович находил по всей России этих самородков-подвижников, 12 человек в год, – пишет уже упомянутый нами А. Митрофанов. – Мало кто из современников Павла Петровича так увлеченно и самозабвенно пропагандировал добро и добрые дела». В частности, именно благодаря труду Свиньина прославился на всю Россию механик-самоучка Кулибин, чьё имя вскоре стало нарицательным (а один из героев «Грозы» получил фамилию Кулибин).
В-третьих, что не особенно важно в исторической перспективе, но о чём также недурно было бы упомянуть, – Свиньин был добрым семьянином, и его дочь Екатерина вышла замуж за писателя А. Ф. Писемского (который тоже был не без причудинки, но это другая история).
Жертва насмешек
Увы, как это часто бывает, на благие дела Свиньина мало кто обращал внимания, а вот за привычку всё приукрашивать его не то что высмеивали – травили. В итоге репутация Свиньина была разрушена, иметь с ним серьёзных дел никто не хотел; у Павла Петровича начались финансовые трудности, и ему пришлось продать и обширную коллекцию «Русского музеума», и журнал «Отечественные записки». Тот самый, главным редактором которого через много лет стал Н. А. Некрасов; тот, где публиковались произведения Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева, М. Е. Салтыкова-Щедрина.
«Все это напоминало какую-то школьную травлю – <…> глупую и беспощадную. В которой почему-то участвовали первейшие и почитаемые по сей день соотечественники, – продолжает А. Митрофанов. – Павел Петрович умер в 1839 году, не выдержав этой собачьей травли. Хотя держался до последнего, виду не подавал, насколько всё это невыносимо для него. <…>
Сегодня Павел Николаевич Свиньин стоит в одном ряду с лучшими русскими просветителями первой половины девятнадцатого века. История часто бывает абсурдна».
Можно ли считать, что и Гоголь, создав на основе расхожей истории великое произведение, присоединился таким образом к травле? Скорее нет. Ведь всё-таки у гоголевского Хлестакова с его реальным «папой» не так много общего.
Однако Свиньину вряд ли было приятно смотреть комедию «Ревизор» – если он вообще на неё ходил. Познакомился ли Павел Петрович с Хлестаковым? Об этом история, к сожалению, тоже умалчивает.
Источники
- Трубецкой Б.А. "Пушкин в Молдавии".
- Корнилова А.В. и Корнилова В.В. в статье «П. П. Свиньин и его Русский музеум»
- Митрофанов А. "Павел Свиньин: затравленный благотворитель".