Текст: Михаил Визель/ГодЛитературы.РФ
Фрагмент обложки с сайта admarginem.ru
«Философы лишь различным образом объясняли мир; но дело заключается в том, чтобы изменить его» - заметил некогда немецкий журналист и экономист Карл Маркс. И британский журналист и экономист Пол Мейсон с ним вполне согласен (хотя в молодости был не марксистом, а троцкистом). Его вызвавшая в прошлом году много споров книга «Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему» (PostCapitalism: A Guide to Our Future) - не столько констатация того очевидного факта, что карикатурные толстый капиталист в цилиндре и измождённый рабочий в блузе, не дававшие спать Марксу, окончательно канули в прошлое, сколько попытка определить векторы развития ближайшего будущего человечества.
Согласно Мейсону, «цифровая революция» - компьютеры и разнообразные устройства генерации передачи информации - способны переопределить сами понятия «труда», «капитала», «прибавочной стоимости» и даже частной собственности. И это трудно отрицать: когда мы строчим в фейсбук - работаем ли мы при этом на Марка Цукерберга? С одной стороны, сама мысль об этом абсурдна; с другой - так оно и есть.
Но есть один немаловажный нюанс. Торжествующий манифест Пола Мейсона писался, очевидно, после 11 сентября 2001 года. Но еще до волны фанатического террора, поднявшейся в Западной Европе с 2015 года. Нет, не все еще решают умные машины.
Пол Мейсон. «Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему». Пер. с англ. Александра Дунаева - М.: AdMarginem, 2016, 416 стр
Введение
…в последние двадцать пять лет проект левых провалился. Рынок разрушил их планы; индивидуализм пришел на смену коллективизму и солидарности; значительно расширившиеся ряды трудящихся мира похожи на «пролетариат», но они не мыслят и не ведут себя по-пролетарски.
Если вы ненавидели капитализм и все это пережили, это было очень болезненно. Вместе с тем технологии проложили новый путь, по которому должны пойти оставшиеся представители прежних левых – и все силы, испытывающие на себе их влияние; в противном случае они погибнут.
Выясняется, что капитализм не будет упразднен форсированными методами. Он будет упразднен за счет создания чего-то более динамичного, что уже существует в рамках старой системы. Пусть это на первый взгляд и незаметно, но оно уже прорывается и перестраивает экономику на основе новых ценностей, поведенческих моделей и норм. Подобно феодализму пятьсот лет назад, отмирание капитализма будет ускорено внешними потрясениями и будет сопровождаться становлением человека нового типа. И этот процесс уже начался.
Посткапитализм возможен благодаря трем последствиям развития новых технологий в последние двадцать пять лет.
Во-первых, информационные технологии уменьшили необходимость труда, размыли границы между трудом и свободным временем и ослабили связь между работой и зарплатами.
Во-вторых, информационные товары разъедают способность рынка к правильному ценообразованию. Это происходит потому, что рынки исходят из принципа дефицита, тогда как информация присутствует в изобилии. Защитный механизм системы порождает монополии в невиданных за последние двести лет масштабах – а это не может продолжаться вечно.
В-третьих, мы наблюдаем произвольный подъем совместного производства: появление товаров, услуг и организаций больше не отвечает диктату рынка и управленческой иерархии.
Крупнейший информационный продукт в мире – Википедия – бесплатно создается усилиями 27 тысяч добровольцев, из-за чего уничтожается энциклопедический бизнес, а рекламная индустрия лишается ежегодных доходов в размере трех миллиардов долларов.
В нишах и пустотах рыночной системы целые пласты экономической жизни почти незаметно начинают двигаться в другом ритме. Параллельные валюты, банки времени, кооперативы и самоуправляемые пространства получили широкое распространение, хотя и практически ускользнули из поля зрения профессиональных экономистов. Зачастую это было следствием разложения старых структур после кризиса 2008 года.
Новые формы собственности, новые формы кредитования, новые законные контракты: в последние десять лет сложилась целая деловая структура, которую СМИ окрестили «долевой экономикой». Стали расхожими термины вроде «общественные блага» и «одноранговое производство», однако мало кто задается вопросом, что это означает для самого капитализма.
Мне кажется, что все это может стать решением – но только в том случае, если такие проекты, развивающиеся на микроуровне, получат поддержку и защиту за счет масштабных изменений в политике правительств. Последние, в свою очередь, должны зависеть от нашего изменяющегося отношения к технологиям, собственности и работе. Когда мы создаем элементы новой системы, мы должны быть способны сказать себе и другим: для меня это уже не механизм выживания и не убежище от неолиберального мира, а новый образ жизни, который находится в процессе становления.
В старом социалистическом проекте государство берет верх над рынком, управляет им в интересах бедных, а не богатых, и затем переводит ключевые производственные отрасли из сферы рынка в плановую экономику. Единственная попытка это осуществить, предпринятая в России после 1917 года, успехом не увенчалась. Могло ли это работать – вопрос хороший, но бесплодный.
Сегодня облик капитализма изменился – стал глобальным и фрагментарным, опирающимся на микрорешения, на временную работу и на множественность навыков.
Потребление стало формой самовыражения, и миллионы людей заинтересованы в существовании финансовой системы больше, чем когда-либо прежде.
В этом новом антураже старый путь утерян. Однако открылся новый путь. Совместное производство, использующее сетевые технологии для изготовления товаров и оказания услуг, которые могут существовать, только если они бесплатны, указывает путь отхода от рыночной системы. Для создания структуры ему нужно государство, и посткапиталистический сектор может сосуществовать с рыночным на протяжении десятилетий. И это уже происходит.
Сети восстанавливают «дробность» посткапиталистического проекта, т. е. они могут служить основой для нерыночной системы, которая воспроизводит саму себя и которую не нужно создавать заново каждое утро на мониторе комиссара.
В этот переход окажутся вовлечены государство, рынок и совместное производство за пределами рынка. Однако, для того чтобы это произошло, нужно перестроить весь левый проект, от протестных групп до ключевых социал-демократических и либеральных партий. Действительно, когда люди поймут безотлагательность этого посткапиталистического проекта, он перестанет быть собственностью левых, превратившись в намного более широкое движение, для которого нам, возможно, потребуются новые обозначения.
Кто может это осуществить? Раньше левые считали, что такое по силам промышленному рабочему классу. Более двухста лет назад радикальный журналист Джон Телволл предупреждал людей, строивших фабрики в Англии, о том, что они создали новую, опасную форму демократии: «Всякий крупный цех и завод – это своего рода политическое общество, которое парламентские законы не могут заставить молчать, а судьи не в силах распустить».
Сегодня все общество представляет собой фабрику – а коммуникационные сети, необходимые для повседневной работы и получения прибыли, быстро распространяют знания и недовольство. Сегодня эти сети, как и фабрику двести лет назад, нельзя «заставить молчать или распустить».
Конечно, можно закрыть доступ к Facebook или Twitter, да и вообще к интернету и мобильным сетям во время кризиса, и заодно парализовать всю экономику. Можно сохранять и отслеживать каждый килобайт информации, который мы производим. Но невозможно вновь навязать иерархическое невежественное общество, обрабатываемое пропагандой образца пятидесятилетней давности, если только, подобно Китаю, Северной Корее или Ирану, не решить вообще отказаться от ключевых сфер современной жизни. Как говорит социолог Мануэль Кастельс, это было бы похоже на попытку деэлектрифицировать целую страну.
Создав сети, включающие миллионы людей, которые подвергаются финансовой эксплуатации, но которым достаточно пару раз дотронуться до экрана, чтобы получить доступ ко всем достижениям человеческого разума,
информационный капитализм породил новый источник перемен в истории: образованных и связанных между собой людей.
Глава 6. К бесплатным машинам
Палаточный лагерь, шумная толпа, распыленный слезоточивый газ и кучка бесплатных вещей: так выглядел парк Гези во время протестов 2013 года в Стамбуле. Благодаря палаточному лагерю люди в течение нескольких дней могли жить так, как им хотелось. Бесплатные вещи были главным жестом надежды.
В первый день кучка была маленькой: упаковки салями, пакеты с соком, немного сигарет и аспирин. К последнему дню она превратилась в пирамиду всего чего угодно, которая грозила вот-вот обрушиться: еда, одежда, лекарства и табак.
Молодежь брала эти вещи охапками и гуляла по парку группами, уговаривая других что-нибудь взять. Конечно, на самом деле ни одна из этих вещей не была бесплатной. Их купили, а потом пожертвовали. Но они символизировали желание жить в обществе, где люди делятся некоторыми базовыми вещами.
И желание это давнее. В первые десятилетия XIX века левые, окруженные системой, которая пыталась назначить цену всему, создавали утопические общины, основанные на совместном пользовании, кооперации и сотрудничестве.
Большинство из них ждал провал по той причине, что тогда всего было мало.
Сегодня не так много вещей имеется в недостатке – и способность людей навалить гору бесплатной еды в таком городе, как Стамбул, тому свидетельство. То же самое можно сказать и о кучах мусора, отправляющегося на переработку в европейских городах. Помимо очевидного мусора, вы увидите людей, выбрасывающих вещи, которые вполне можно носить, книги без единого пятнышка, готовые к использованию электронные приборы – все эти предметы, когда-то обладавшие стоимостью, теперь не имеют продажной цены и либо отправляются на переработку, либо отдаются другим людям. Конечно, энергия по-прежнему дефицитна – вернее, энергия, которая добывается из углеводородного топлива и к которой мы так привыкли. Однако ключевой товар XXI века вовсе не дефицитен. Информация имеется в изобилии.
Этот прогресс от дефицита к изобилию – значимое явление в истории человечества и важное достижение четвертой волны развития капитализма. Но он также представляет собой серьезный вызов экономической теории. Капитализм приучил нас считать ценовой механизм самой органичной, спонтанной, основной чертой экономической жизни. Теперь нам нужна теория его исчезновения.
Мы должны начать с преодоления проблемы спроса и предложения. Спрос и предложение, очевидно, работают: если в Бангладеш открывается больше швейных фабрик, дешевая одежда становится еще дешевле. А если полицейские арестовывают торговцев наркотиками прямо перед тем, как открываются клубы, то экстази дорожает. Но спрос и предложение объясняют лишь то, почему цены колеблются. Когда спрос и предложение равны друг другу, почему цена не падает до нуля? Разумеется, это невозможно. В нормальной капиталистической экономике, основанной на нехватке товаров и труда, должна быть объективная цена, исходя из которой цена продажи движется вверх и вниз.
Так что же ее определяет?
В последние двести лет на этот вопрос были предложены два совершенно разных ответа. Лишь один из них может быть правильным. К сожалению,
