Текст: Валерия Пустовая
Фото: www.listread.ru, artife.com
Критика - дело позднее, созревшее, совсем взрослое. Недаром она в таком анекдотичном конфликте с наивным, так называемым простым читателем. Читатель, как ребенок, хочет иметь дело с первоосновой и ценит первые, базовые переживания.
Понравилось - не понравилось, увлекло - скучно, весело - боль, тепло - холодно, наелся - еще хочу.
И главная претензия к критику - вовсе не та, что критик злой или заумный.
А та, что он потерял контакт со своим детством.
Критик теряет читателя, когда утрачивает контакт со своим внутренним ребенком - внутренним наивным читателем.
Тем, кто уходил с головой в текст, игнорируя имя автора на корешке и издателя на авантитуле.
Тем, кто сладко замирал над книгой, боясь рассеять захватившее его волнение.
И с чистой совестью недочитывал, если скучно.
А критик - он с этими детскими навыками сознательно идет на разрыв.
И потом, ценой многих знаний и усилий, возвращается к первому переживанию литературы, которое теперь понимает куда сильнее, чем в детстве.
Критик - тот, кто научился понимать, почему понравилось.
Читатель интересуется историями, все равно когда, кем и в каком стиле рассказанными. Лишь бы «нравилось». Критик видит за отдельными произведениями - большое движение литературы, чей смысл пытается угадать.
Критика и время - одной природы: живы только здесь и сейчас, в незавершенной истории, пока никому не ясно, кто там, реально, будет царем в Македонии и классиком в России.
Задержаться в вечности, расписаться на скрижалях - остаться в завершенной истории - критик может двумя способами.
Угадать самое точное «хорошо» в искусстве и остаться в веках тенью вовремя распознанного мастера.
Или самому стать мастером - создав, подобно писателю, свой мир. Мир умственных приключений. Историю любви идей. Аналитическую балладу.
Сегодня мы вспоминаем критика Бенедикта Сарнова потому, что он сумел задержаться в вечности.
А вовсе не потому, увы, что он был критиком.
Да, у Бенедикта Михайловича Сарнова с читателем был контакт.
И в советское время, когда вместе с еще одним знаменитым коллегой-шестидесятником Станиславом Рассадиным вел популярные радиопередачи «В стране литературных героев» - до сих пор, выпущенные в книгах, встречаемые читателем с благодарностью и увлечением. («Думаю, если бы в школьные годы попалась эта книга, я бы с большим вниманием и тщательностью читал классиков», - нашелся сравнительно недавний отзыв на Livelib.ru.)
И в перестроечные и постсоветские годы - когда участвовал в полемических боях на страницах «Огонька» и выступал с циклом документальных телепередач по следам собственного многотомника «Сталин и писатели».
Выдвинулся, значит, в герои главные.
Сегодня блестящий путь Бенедикта Сарнова к широкому читателю, которому он умел донести самые основы литературной науки - осознанного восприятия произведений из школьной программы - и раскрыть одну из ключевых коллизий XX века - колдовского взаимного притяжения власти и интеллигенции, - сегодня этот путь видится не чем иным, как удавшимся побегом из критики.
«Я от этой профессии ушел отчасти бессознательно, отчасти сознательно, потому что в какой-то момент она потеряла свой смысл. Сейчас опять она получила свой смысл. А тогда, как-то в 70-е годы, когда литература кончилась и практически заниматься критикой... Слово «литературовед» мне кажется более отвратительным. Историк литературы - это более соответствует», - говорит Сарнов в беседе с Виктором Шенедеровичем («Радио Свобода» от 15 марта 2009 года).
И просит считать свои книги о Зощенко, Мандельштаме, Эренбурге и четыре тома о «Сталине и писателях» «книгами не ученого», а «свободного художника».
Иными словами, трудом писателя.
Сарнову удалось выйти в писатели. Тогда, в интервью, он пытается как-то оправдаться в этом: «Даже, вы знаете, я отчасти ставлю перед собой некоторые художественные, сюжетные задачи». Но сегодня, когда разница между литературой вымысла и литературой документа - нет, не стерлась, а наоборот, заиграла, став источником нового, уточненного и личного, языка искусства, - теперь-то труды Сарнова равноправно встраиваются в ряд с книгами авторов, которых он изучал.
Вот только из ряда критиков его приходится выстроить.
И признать, что критиком Сарнов был, пока служил пародистом в «Литературной газете».
Литературные пародии на современников-шестидесятников - изданные потом книгой «Липовые аллеи» в соавторстве с критиками Рассадиным и Лазарем Лазаревым, - оказались главной точкой подключения Сарнова к времени.
Эзоповым языком критики в эпоху, когда литературу пытались прикончить как процесс.
Власти нужны были писатели - но не нужно было самоуправное, живое, осознанное движение литературы в том русле, куда бы слову захотелось повернуть, где бы ему захотелось закипеть или разлиться.
Так и рынку сейчас нужны книги - но не нужна литература.
Шестидесятник Сарнов сумел создать свою аналитическую балладу, свою эпопею идей - закрутив для читателя историю вокруг того, что его поколению выпало переносить как самое важное испытание, главный бытийный конфликт.
В наше время конфликт писателя и власти рождает не эпопеи, а пародии.
Пожалуй, это главное постсоветское разочарование - что власть может и не быть ключевым сюжетом, рычагом, отмычкой и камнем на шее в писательской судьбе.
Что писателю и самому с собой - не пишется и плохо.
И что даже рынок так не душит, как ощущение ненужности новых слов.
Движение литературы сегодня происходит на такой глубине, что критика теряет смысл и чутье. Не видит большого сюжета, не понимает, куда мы движемся.
Речь ведь сейчас идет не о борьбе направлений, стилей и школ, а об изменении самого представления о том, что такое литература, зачем и как она может развиваться в мире, центром которого перестало быть слово.
В этих условиях заняться разбором книжных развалов - самый честный выход.
Наивный, «простой» читатель с благодарностью и увлечением встречает книжные рекомендации - и сам их пишет.
Избыточность критики в такой ситуации признают даже сами книжные обозреватели. Которым оставляют все меньше места для обоснования их указующего жеста.
В конце концов, для привлечения внимания к книге куда эффективней снимок обложки и пара эмоциональных, намеренно нечленораздельных фраз, нежели критический разбор.
Потому что, стоит критику сказать заветное: понравилось, и не могу, знаешь, брат, объяснить, почему, - читатель куплен искренностью и чует родную душу.
«Бери, не думай!» - таков мог бы быть лозунг новой критики, ставшей наконец эффективным инструментом пиара и продаж.
Но критика - знаешь, брат, она по-прежнему для тех, кто думает.
Скажу больше: критика сегодня - не профессия, а способ жизни.
Она утверждает ценность осмысленного существования.
Такого, когда ты берешь, подумав, и отдаешь себе отчет в том, куда движешься.
Когда понимаешь себя.
Контакт со своим внутренним ребенком, со своим «нравится» и «хочу» - и осознанность в реализации того, чего захотелось, - по мнению психологов, вот основа гармоничной жизни.
И критика - наглядное воплощение такой парадоксальной гармонии интуиции и ума, инстинкта и идеала.
Присмотритесь, кстати, к выборке книг у книжных обозревателей.
Ведь сегодня, когда нет единого большого процесса литературы, а книг выходит столько, что не хватит жизни прочесть, выбор книги - первый и самый принципиальный критический шаг.
Из этих шагов постепенно, уверена, сложится русло новой литературы.
Протоптанное скорыми и не глубоко пропечатывающимися в вечности стопами новейших критиков.
