Том Вулф. Он один во всем белом

Текст: Андрей Мягков

Электропрохладительный кислотный тест: [роман]/Том Вулф; пер. с англ. В. Когана. — СПб. : Аркадия, 2018.

Костры амбиций : [роман] / Том Вулф; пер. с англ. И. Бернштейн, В. Бошняка. — СПб. : Аркадия, 2018.

Том Вулф, один из самых влиятельных и, что немаловажно, читаемых у себя на родине авторов, ушел из жизни в мае этого года - что служит пусть и печальным, но неоспоримым поводом снова обратиться к наследию именитого американца. Тем более что отыскать это самое наследие в российских книжных в последнее время было ой как непросто: относительно недавний «Голос крови» давно уже расхватали, а забронзовевшие вещи вроде «Костра амбиций» не переиздавались у нас уже добрый десяток лет. Петербуржцы из «Аркадии» первыми освоили незанятое поминальное пространство и отгрузили на прилавки сразу две книги Вулфа: уже помянутые «Костры амбиций» и томик с игривым названием «Электропрохладительный кислотный тест» - чего для первого знакомства более чем достаточно.

«Последний денди уходящего века» и «отец новой журналистики», Том действительно оказался во всех отношениях яркой фигурой - как следует поизучав американскую литературу в Йеле, он разминулся с грозившей ему академической карьерой, надел кипенно-белый костюм и подался в журналистику. Сейчас в этом ничего сенсационного не разглядеть, но для тех лет это было глубоко эксцентричной выходкой - журналистика в середине прошлого века представляла собой до неприличия пуританское зрелище из голых фактов и для литературного таланта - которым Вулф, несомненно, обладал - была столь же пригодна, сколь «Фольксваген Жук» для «Формулы-1». Молодого журналиста банально не воспринимали всерьез: так, работая в The Washington Post, Вулф даже успел получить премию за репортаж о Кубинской революции, но параллельно те же самые академики вручили ему награду за юмор - именно так перетянутые галстуками мужи воспринимали эксперименты Вулфа на стыке беллетристики и репортажа.

Чуть позже своим первым крупным текстом для Esquire о культуре форсированных ретроавтомобилей Том ярче некуда продемонстрировал это вопиющее профессиональное несоответствие: вместо набора безличных, но грамотно структурированных фактов да иллюзорной объективности в придачу журнал получил огромный расфокусированный текст, в котором ничему из вышеперечисленного места не нашлось.

Вулф нарушил все конвенции разом: текст пестрил диалогами, литературно выписанными сценами и образчиками ономатопоэи, дразнил лексической свободой с участием сленга и вульгаризмов, не стеснялся КАПСЛОКА и, самое главное, к чертям слал хваленую журналистскую объективность. Автор не только интерпретировал описываемые события с точки зрения их участников, но и не стеснялся высказываться сам - невиданная по тем временам дерзость. Тем не менее, главред Esquire Байрон Добелл отдал текст в печать, даже не сократив название - материал так и вышел под заголовком: «Ур-ра! Ур-ра! Вот она — та самая конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка». Публикация снискала такой успех, что через три года свет увидел почти что одноименный

сборник эссе «Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка»

(The Kandy-Colored Tangerine Flake Steamline Baby), а сам Вулф закрепился в статусе «отца новой журналистики». Вслед за ним - на худой конец, параллельным курсом - проследовали Норман Мейлер, Трумен Капоте, Хантер Томпсон, Джоан Дидион и не счесть сколько еще народу, из-за чего грань между журналистикой и художественной литературой размылась донельзя, а мы до сих пор можем читать репортажи, не боясь до смерти обзеваться.

Первым романом Вулфа стал «Электропрохладительный кислотный тест», работа над которым затеялась через год после выхода «…обтекаемой малютки». Правда, с жанровым определением, как водится, «все сложно»: на сайте писателя книгу и вовсе обзывают «журналистской одиссеей», а сам текст представляет собой документально заверенную историю Кена Кизи, автора известнейшего романа «Над кукушкиным гнездом», и образовавшейся вокруг него коммуны «Веселые проказники», обильно экспериментировавшей с ЛСД и другими, тогда вполне легальными, психоделиками. Действие книги мечется в промежутке с 1958 по 1966 год и успевает вместить в себя все значимые проказы коллектива с момента формирования до периода распада. Часть событий Вулф наблюдал своими глазами - эти кусочки стилистически дублируют его предыдущие эссе и доступно объясняют, что именно называли «новой журналистикой»; другую - большую часть - составляют драматические реконструкции со слов очевидцев и остальные романные финтифлюшки, сдобренные увесистой щепотью журнализма.

Стоит признать, «Аркадия» не прогадала с выбором: материал «…теста» образует удивительную синергию с автором, и едва ли у Вулфа найдется столь же увлекательная книга, способная в той же мере внятно рассказать о самом Вулфе и методах его работы. Местами довольно фрагментарный, текст, тем не менее, удерживается в седле благодаря фигуре Кизи - харизматичный вождь «Проказников» до поры до времени не позволяет расползтись ни своей коммуне, ни книжной истории, в которой поневоле оказывается. Но не менее важна здесь фигура ретранслятора - без то и дело прорывающегося в текст Вулфа Кизи бы не справился, и именно этот второй голос превращает репортаж в полноценный роман, нервически придает ему цвет и запах. От пикапа «веселых ребят», в первых строках прыгающего в ритме Сан-Франциско, до сарая с ироничным званием «Дом Космического Обогревателя», которым все кончается; сквозь ЛСД в пунше, митинг против Вьетнамской войны и автобусное паломничество «Далше» (как с мягким знаком, только без), насквозь через закоулки «божественного мира души», подножки от ФБР и побег от правосудия в Мексику - Том-журналист везде следует за стариной Кеном если не физически, то в качестве литератора.

Книга, при всем своем многословии и сбивчивости, остается стремительной, даже устремленной, словно летит в неясную, едва освещенную даль призрачного хайвея. Скупой, но безудержный, как лавина, язык Вулфа рельефен ровно настолько, насколько нужно, предельно выразителен именно в отсутствие средств выразительности как таковых - прежде всего за счет своей запредельной плотности и синкопированной ритмики. Эти и остальные стилистические выкрутасы, конечно, не были для Вулфа самоцелью: литературная рамочка, обрамляющая документальный материал, призвана была, по словам самого автора, «возбудить читателя не только интеллектуально, но и эмоционально» - такой вот хитрый и, пожалуй, удавшийся план.

«Костры амбиций» стали первым «настоящим» романом Вулфа - то есть первым, в разговоре о котором можно обойтись без слова «документальный», но которое все равно приходится держать в уме. Несомненно художественный, текст в то же время обладал завидной подкладкой из фактов: начиная от въедливо зафиксированного социального фона до героев, имевших прототипов за пределами страниц. В итоге по-настоящему выдуманными остались только частности да сюжетные ниточки - а еще язык. Может, разница и несущественна, может, крупинку ответственности стоит возложить на переводчиков, но в «Кострах…»

между Вулфом и жизнью словно воткнули шпалеру и увили ее виноградом -

кое-что видно, но всего не разглядеть. Каждое слово как будто покрылось литературным налетом, и увеличение массовой доли художественности неминуемо привело к потере резкости - во всех смыслах этого слова. Если только что озвученное замечание показалось вам критичным - это не так: по общепринятым меркам Вулф естественен до безобразия, и некоторое интонационное несоответствие бросается в глаза лишь из-за прошлых документальных опытов. Во всем остальном этот толстенный, около семисот страниц, роман, после которого Вулфа стали называть «летописцем своего века», - действительно внушительное чтение.

Сюжет кружит над Нью-Йорком восьмидесятых - в первой же сцене мэр получает «наполовину выеденной» банкой майонеза по лбу, и хотя персонаж он строго эпизодический, примерно так все оно дальше и пойдет. Сверяясь с вводным эпизодом по уровню человеческой какофонии, Вулф, как и обещает название, примется жечь своих героев в кострах их собственных амбиций - в прологе погорит мэр во время Гарлемской забастовки, а затем придет время Шермана Мак-Коя, Лоренса Крамера, Питера Фэллоу и всех-всех-всех.

Номинально главный герой здесь именно Шерман - удачливый финансист с Уолл-стрит, неудачно заехавший в криминальный Бронкс на своем новеньком «Мерседесе», и все бы ничего, если б его любовница случайно не сбила там безобидного чернокожего мальчишку. Но и для журналиста-пропойцы Фэллоу, решившего сделать на этой трагедии карьеру, и для снедаемого бытом прокурора Крамера, руководствующегося сходными мотивами, огня у Вулфа хватит. А через какое-то время и вовсе понимаешь, что по-настоящему главный герой здесь - объятый пламенем коллективный Нью-Йорк, этакий котел из белых и черных, бедных и богатых, англичан и американцев; котел, до краев забитый похотью, трусостью, жадностью и тщеславием. По-своему эквивалентным получился и сам текст - жесткий, беспардонный, местами циничный комментарий к социальным процессам, которые не завершились и по сей день, и в то же время клубок архетипичных историй о том, что человек человеку - ступенька.

Последнее, о чем стоит предупредить читателя, - обе книги, и «Электропрохладительный кислотный тест», и «Костры амбиций», издаются в классических уже переводах Виктора Когана и пары Владимир Бошняк/Инна Бернштейн соответственно. Первый много и усердно переводил битников вроде Берроуза и Керуака, которому в «…кислотном тесте» даже занимательное камео нашлось, так что попадание, как вы понимаете, стопроцентное. Ну а вторые по отдельности знакомили с русским Берджеса, Кормака Маккарти, Фолкнера, Айрис Мердок и еще вагон не самых последних писателей, так что мое брюзжание выше можно списать на погоду и довериться опытным проводникам в мир литературы. А вот ворох опечаток, которого в издающихся не в первый раз книгах могло бы и не быть, так просто не спишешь. Впрочем, поговорку про волков и лес вы и без меня знаете.