Текст: Наталья Лебедева

Коллаж: ГодЛитературы.РФ

Дебютный роман Екатерины Рубинской с провокационным названием «Псих» стоит прочитать «трудным» подросткам и их родителям. Что значит жить с ярлыком «психа»? И кто решил, что псих именно ты, а не весь мир вокруг тебя сошел с ума? Рано или поздно каждый молодой человек задает себе главный вопрос: «Кто я и куда иду?» Ответить на него удается не всем, и даже повзрослев, ответ найти непросто. А что уж говорить о подростке, который находится под постоянным прессингом родителей и общественного мнения.

Екатерина Рубинская вместе со своей главной героиней откровенно говорит на сложные темы и разрушает стереотипы. Этот роман - стопроцентный young adult, который точно вызовет живой отклик в молодых сердцах и умах и, возможно, заставит поспорить с автором.

О том, как родилась идея этой книги, мы расспросили саму Екатерину. А насколько ей это удалось, судить вам по отрывку из книги.

Когда писали книгу, представляли своего читателя? Может, это девочка-подросток, которая борется с миром, или это послание родителям, которые слушают, но не слышат, или это попытка самоанализа?

Екатерина Рубинская: Всякая книга, наверное, начинается как разговор с собой - но в любом случае через нее ты хочешь найти похожих на себя. Я была бы очень рада, если бы девочкам-подросткам героиня «Психа» показалась близкой и помогла с чем-то справиться. Кроме того, мне кажется, книга может показаться близкой тем, кто чувствует внешнее давление - неважно, чье или чего. Иногда родители, желая добра, могут страшно давить. Иногда это может делать партнер, иногда начальство. Иногда мы давим на себя сами, пытаясь втиснуть себя в какие-то рамки - кажется, что, если мы просто сдадимся и начнем себя вести так, как от нас этого требуют, станет легче жить. Но это прямой путь к несчастью, причем абсолютно рукотворному. Я писала о том, что не надо бояться гнуть свою линию - это гораздо лучше, чем спрашивать потом себя: «Зачем я столько лет это терпел/терпела?»

По тексту чувствуется, что в основе лежит очень личная история. Насколько вы были откровенны с читателем? Не страшно было признаваться в своих психологических опытах?

Екатерина Рубинская: Поначалу страшно - как раз перед тем, как я начала писать «Психа», я несколько лет заводила и бросала блоги, мне очень тяжело было что-то начать писать от своего имени. Причем боишься обычно не столько злых комментариев, сколько собственных чувств. И если с биографической точки зрения «Псих» имеет со мной не так много общего, то с эмоциональной - там все мое и все честно. И чем больше я над ним работала, тем мне становилось легче. Кроме того, поскольку я сознательно не хотела превращать книгу в обыкновенный дневник, я могла переформулировать или как-то проработать историю из реальной жизни.

Что такое в вашем понимании литература young adult? Стоит ли ее разделять на «для мальчиков» и «для девочек»?

Екатерина Рубинская: Литература young adult, как мне кажется, - это в первую очередь литература о специфических проблемах взросления. Сейчас принято соотносить это направление с возрастными рамками 13—19 лет (что само по себе очень широко и может включать в себя очень разные по качеству проблемы), но, по-моему, иногда рамки могут быть и шире. Гендерного разделения молодежной литературы, если честно, мне бы совсем не хотелось, но я его ощущаю. Я сама с удовольствием читала книги и о девочках, и о мальчиках - главным критерием был интересный сюжет. Вместе с тем знаю много мальчиков и молодых людей, которые пренебрежительно относятся к литературе о девочках и женщинах (или считают, что это «не их» книги по умолчанию): даже слышала в адрес своих историй «хорошо, но для девочек». Это плохо и вредно.

В отличие от вашей героини вы становитесь старше. Наверняка сейчас вы уже готовы разрешить часть ее внутренних проблем и вопросов. Может, об этом будет следующая книга?

Екатерина Рубинская: Да, так совпало, что моя новая книга получается о следующем возрастном кризисе - 24—25 лет. К этому времени кто-то уже завел семью, кто-то делает карьеру, а кто-то вообще еще ничего не решил, но вне зависимости от ситуации очень мало кого в этом возрасте можно назвать устроенным человеком. В 17—18 лет все стоят на распутье, но, по-моему, важно помнить, что ни один выбор мы не делаем раз и навсегда - и почему-то это напоминание у меня и у многих моих знакомых снова всплыло именно в 25.

Если говорить о проблемах, которые не решаются, то все вертится вокруг классического «как перестать беспокоиться и начать жить». Но мне кажется, что если разумно относиться к своей жизни, то с возрастом она должна становиться только лучше, а не наоборот.

Они, разумеется, не удивлены, что у меня проблемы с личной жизнью. Ещё бы, мне ведь надо «перерасти». Родители пытаются впихивать меня в общество других лиц женского пола в надежде, что я собезьянничаю у них манеру красить глаза или просто заведу бойфренда, но этот номер не проходит. Я не выношу девушек. В школе и в университете учатся особенно невыносимые девушки. Они ещё большие психи, чем я, если говорить откровенно, но их идиотизм возведён в ранг изюминки. Я так не умею. Вы можете подумать, что я завидую другим девушкам, но я постараюсь показать вам, что это не так.

У каждой из них свой дамоклов меч, если можно так сказать. Одна работает с утра до вечера, чтобы не бывать дома; если она не переспит с работодателем, её уволят. Другая не переносит крик, но кричат у неё дома постоянно — мать-истеричка, отец-алкоголик. Третья вцепилась как паучиха в парня, который ей не нужен, который не нужен никому, но его радует даже иллюзия нужности. И они все красятся утром, как на парад, и идут учиться. Как будто в их голове есть место другому тексту, кроме постоянного самообвинения и обвинения других, как будто можно слышать другой голос, кроме голоса внутреннего критика.

Разговор с родителями

В эту игру играют родители (Р) и ребенок (р). Время и место абсолютно не имеют значения, потому что все равно все кончается одинаково.

р. Я…

Р. Милая, звонил твой доктор. р. Да, я…

Р. Он сказал, что есть какая-то конфликтная ситуация в университете.

р. Ну да, там…

Р. И что ты захочешь её с нами обсудить.

р. Естественно, захочу. Мне нужно…

Р. Милая, имей терпение дослушать взрослых до конца, когда они к тебе обращаются.

р. …

Р. Вот и славно. Он сказал, что в общем и целом вы с ним всё обсудили, и он считает, что для тебя никакой угрозы в случившемся нет.

р. То есть…

Р. Он был довольно убедителен, и мы с папой склонны полагаться на его точку зрения. Доктор ведь не будет советовать плохого, да, милая?

р. (молча пинает кроссовком стену)

Р. Так что ты хотела рассказать нам с папой?

Занавес.

— Ок, — говорю я наутро.

— Что «ок»? — интересуется мама, намазывая бутерброд маслом.

— Мне не нравится твой жаргон, милая.

— Давно ли это жаргон, — бормочу я под нос.

— Я не расслышала.

— Не страшно, — говорю я, — просто не надо говорить с филологом про жаргоны.

— Как скажешь, — покладисто отвечает мама. Она определённо ждёт от меня акции протеста против насильственного репетиторства. Как бы не так.

— Я говорю «ок» к тому, что я согласна.

— Согласна быть учительницей? — подозрительно спрашивает мама, капая медом на стол.

— Давай только не называть это «учительницей». Омерзительное слово. Плохо пахнет, плохо одевается и не спит с мужчинами. Впрочем, ладно, всё равно у меня есть условие.

— Какое же?

— Я больше не пью таблетки, — говорю я.

— Мне кажется, мы это уже обсудили.

— ВЫ — да, но вот только я не понимаю, почему ВЫ обсудили то, что отправляется в МОЙ организм.

— Девочка моя, — проникновенно говорит мама, — ты вряд ли в состоянии отвечать за свои поступки, поэтому…

— Поэтому вот то, что и требовалось доказать, — подытоживаю я.– Я в состоянии отвечать за свои поступки только тогда, когда это удобно вам и мировой медицине. А когда нужно пить химическую бесполезную дрянь, от которой меня рвёт дважды в неделю и от которой я не могу писать, влюбляться и видеть цветные сны в программе телепередач, так это сразу меняет моё состояние. Не пойдёт. Надоело. Короче, я бросаю пить таблетки и иду заниматься с умственно отсталыми. Если я кого-нибудь убью, привези мне мой плед в тюрьму, там вроде холодно.

— Но если…

— Но если кто-нибудь из вас проболтается об этом доктору и он будет заставлять меня пить таблетки снова, или опять попытается положить меня в свой электрифицированный санаторий для овощей, я заявлю о совращении несовершеннолетней. Меня, то есть. Пусть меня у вас заберут и отдадут каким-нибудь пожилым лысым одуванчикам.

Пока мама обдумывает мой спич, я задаюсь вопросом, почему не сделала этого раньше.

— А, и ещё, — говорю я, — не кроши мне таблетки в еду, мы это уже проходили. Представляешь, как меня будет плющить, если я ещё и есть перестану?

Не знаю, как мама, а я себе это уже представила. Я не пью таблетки уже почти неделю, и теперь у меня есть на это официальное разрешение.

Я неделю никуда не выхожу; вы не знаете, что такое ад.

Ад — это когда у тебя нет права закрывать за собой дверь комнаты. Она в любом случае будет распахнута

С криками, без криков, просто с тихим подозрительным шорохом звонить в реанимацию или уже поздно? Моя мама не верит, что бывают моменты, когда мне не хочется «об этом поговорить» (сколько можно говорить об одном и том же?). Иногда мне не хочется говорить вообще. Иногда хочется орать. Иногда хочется послушать громкую музыку. Самое главное, что этого бы хватило. Две, три минуты этого, и я могу нормально функционировать без таблеток.

— Что означает эта закрытая дверь? — иронически спрашивает мама.

— Эта закрытая дверь означает только то, что не надо её открывать, — говорю я.

Мне просто нужен покой, покой и сон, а вместо этого у меня электрический свет, распахнутая дверь комнаты днём и ночью; мои редкие телефонные разговоры внимательно слушают, поэтому я даже не стараюсь понижать голос. Упреждая ваши вопросы о моей плохой наследственности — мои родители не чокнутые, но вы поставьте себя на их место, а я отдохну пока. Я себя ставить на их место смертельно устала.