Дневник читателя. Август 2019 года

Член жюри Премии Андерсена, заведующий отделом культурных программ РГДБ, поэт и страстный книгочей Денис Безносов

1. William H. Gass. Middle C

Vintage Books, 2013

Во втором и самом объемном романе Гэсса The Tunnel профессор истории Уильям Фредерик Колер, завершая труд своей жизни и пытаясь написать к нему предисловие, принимается рыть тоннель из подвала, где располагается его кабинет, чтобы спрятать рукописи, спрятаться самому и одновременно сбежать от окружающего мира. Третий (и последний) гэссовский роман Middle C столь же мрачен, но композиционно противоположен предыдущему: протагонист - тоже профессор, но теперь музыки Джозеф Шкиццен, в результате некоторых событий не вполне уверенный в своей идентичности, из крайнего отвращения ко всей человеческой расе принимается каталогизировать на чердаке свидетельства о преступлениях человечества против человечества. Но если Колер в определенной степени противопоставляет себя миру, то Шкиццен никуда не бежит от человечества, поскольку сам к нему примыкает. На протяжении всего романа он пытается сформулировать мысль, в исходном значении сообщающую: «страх, что человеческая раса может не выжить, сменился страхом, что в итоге человечество вынесет все». Процессы формулировки, перемалывания языка и исследования мельчайших частиц речи, подбора слов и словопорядка лежат в основе гэссовского стиля и, в сущности, эти же процессы формируют сознание главного героя.

Фундаментальный и вязкий Middle C демонстрирует высшую степень мизантропии,

сродни Свифту или Беккету, когда отторжение лишается экспрессивности, а принадлежность к обществу осознается как неотвратимая катастрофа (раз она неотвратима, то чего ж волноваться).

2. Philipp Meyer. The Son

Vintage, 2014

(На русском издана в переводе М. Александровой под названием «Сын»; М.: Фантом Пресс, 2018)

Творчество Майера заведомо вписано в канон большой американской литературы XX века. Для обретения там гарантированного места он следует устоявшимся правилам и игнорирует всевозможные эксперименты, как бы противоречащие классическому представлению об американской прозе. Более того, Майер настойчиво пишет именно так называемый Большой американский роман, причем пишет так, как писали в первой половине прошлого столетия, лишь изредка обращая внимание на дальнейшее развитие литературы. Если «Американская ржавчина» явно наследовала Стейнбеку, то The Son опирается на Фолкнера и Маккарти - особенно образца Blood Meridian (правда, без метафизики). От Фолкнера тут - история американской династии, тесно связанная с землей и историей, от Маккарти - всевозможные сцены жестокости и сухие диалоги.

Самого Майера за чужими голосами расслышать почти невозможно.

Роман настолько аккуратно вписан в традицию, что, если изъять из него некоторую датировку и кое-какие современные реалии, то никто никогда не догадается, что книга написана сейчас, а не около полувека назад. Будь такой художественный метод хорошо продуманной игрой в соответствующий стиль, The Son воспринимался бы совсем иначе - как минимум ярче, смелее и - главное - самостоятельнее. А так куда ни глянь - всюду заурядность, которая навязчиво бросается в глаза.

3. Roberto Bolaño. 2666 (translated by Natasha Wimmer)

Picador, 2009

Последняя книга чилийского классика на первый взгляд выстроена довольно просто: пять замкнутых частей, сфокусированных на отдельных персонажах и их сюжетных линиях, пять тональностей (и, возможно, жанровых структур) и некая сквозная тема, на которую нанизана вся конструкция книги. Роль связующего элемента играет биография писателя с причудливым псевдонимом Бенно фон Арчимбольди, каким-то образом связанная с жутким городком Санта Тереза на севере Мексики, где одну за другой жестоко убивают женщин, девушек и девочек. При более пристальном изучении становится очевидно, что кажущаяся простота 2666 скрывает под собой двойное, а то и тройное дно. Ни одна из частей (кроме, отчасти, первой), а также ни одна из вставных новелл и биографических зарисовок не имеет полноценной развязки. Финал же всего романа, подобно финалу Finnegan’s Wake или Infinite Jest, в сущности, завершается началом романа (писатель Арчимбольди отправляется в ту самую злосчастную Санта Терезу). Ко всему прочему мы так и не получаем ответов на поставленные вопросы, а жестокость, хладнокровная хроника которой приведена в четвертой части романа, вероятно, не прекращается и не прекратится никогда. Боланьо расставил все происходящее вместе с судьбами и переживаниями героев на ленте Мёбиуса, из траектории которой невозможно выбраться, разве что иногда остановиться ненадолго и передохнуть. В остальном же

в книге царит удушающая атмосфера, окунаться в которую иной раз становится по-настоящему страшно, как бы ни был обманчиво легок стиль повествования.

Боланьо постоянно путает читателя, но не столько для игры с ним, как Фаулз, сколько для наглядного смещения логики, чтобы не было понятно, что из сказанного существенно, а что бессмысленно. И смещение начинается уже с названия романа, над которым ломает голову весь мир.

4. Emma Cline. The Girls

Vintage, 2017

(На русском издана в переводе А. Завозовой под названием «Девочки»; М.: Фантом Пресс, 2018)

Обыкновенный первый роман, скроенный по правилам creative writing - незамысловатый по форме (хоть и с двумя временными планами и с не вполне надежным рассказчиком), и крайне предсказуемый по содержанию. Приблизительно по тем же лекалам снимаются современные драматические сериалы с закадровым голосом, затянутыми ретроспекциями и глубокомысленным разглядыванием стены или потолка. Решив взяться за столь непростой, многослойный, но вместе с тем весьма плодотворный материал, как повседневная жизнь «семьи» Чарльза Мэнсона и подобных ей сект, Эмма Клайн написала роман взросления на фоне трагических и жутких событий - историю осознания героиней своих желаний и их последствий. Никаких размышлений, выходящих за пределы такой банальной подростковой рефлексии, в The Girls нет, поскольку книга не ставит перед собой каких-то фундаментальных целей - скажем, исследовать жестокость подростковой психики (как Елинек в «Перед закрытой дверью») или зреющее внутри нее метафизическое зло («Зримая тьма» Голдинга). В романе Клайн просто, понятно и преимущественно линейно рассказывается частная история некой девочки, которая по свойственной ее возрасту максималистской глупости оказалась втянутой в опасную ситуацию и чудом избежала последствий.

Параллельно звучит обязательная для такой книги феминистская тема, но звучит не особо убедительно.

Не будь здесь пары-другой сексуальных сцен, а также сцены жестокости (кстати, довольно неуклюжей), вполне можно было бы рекомендовать The Girls подросткам. Тем более, во всей этой истории маячит очевидное нравоучение - не связывайтесь с плохой компанией, научат еще всяким гадостям.

5. Cormac McCarthy. Suttree

Picador, 2010

Корнелиус Саттри ведет отшельнический образ жизни на лодке, пришвартованной на реке Теннеси неподалеку от Ноксвилла, ловит карпа и сома, изредка - в основном чтобы сбыть улов - вступая в контакт с населением города, напоминающим жителей горьковской ночлежки. В отшельничество Саттри ушел сознательно, из мизантропических соображений - дабы вдали от социума обрести умиротворение, тишину и хоть какую-то гармонию. Однако как бы он ни старался самоустраниться, социум постоянно вмешивается в размеренный ритм его малопримечательной рыбацкой жизни. По некоторому стечению обстоятельств оказавшись в тюрьме, Саттри встречает там находчивого неудачника Джина Хэрроугейта, который впоследствии станет выдумывать сотни забавных способов разбогатеть и, конечно, все время будет терпеть неудачу. (Например, однажды разузнав, что для изготовления вакцины от бешенства местная больница платит за летучих мышей, умерших своей смертью, он ради увеличения прибыли травит стрихнином целых сорок две особи и искренне удивляется, когда их не принимают.) Хэрроугейт - своего рода Санчо Панса, а Саттри - уставший от странствий Дон Кихот, который никак не может отыскать ни Дульсинеи, ни покоя.

Suttree - пожалуй, самый необычный и самый человечный из романов Маккарти,

почти лишенный нарочитой притчеобразности, хладнокровной жестокости, сурового концентрированного пессимизма Outer Dark либо - наоборот - романтизации американского юга из Border Trilogy. К тому же это еще и местами довольно забавная книга, чего совсем уж не ожидаешь от классика.

6. Dave Eggers. The Monk of Mokha

Penguin Books, 2019

Необязательная и, откровенно говоря, непонятно зачем рассказанная история «маленького человека» из Йемена, бросившего работу швейцара в Сан-Франциско в надежде вернуть родной стране принадлежащий ей по праву статус места, где впервые заварили кофе. Скучно, пресно и совсем уж незамысловато Эггерс размышляет о кризисах на Ближнем Востоке, подозрительной агрессии Штатов к мусульманам после 11 сентября и в результате, разумеется, демонстрирует, что, несмотря на политические разногласия, каждый человек, независимо от его национальности и вероисповедания, имеет право на заветную мечту. В книге действительно трудно отыскать хоть что-то примечательное: стиль и структура упрощены донельзя (скорей даже оставлены безо всякого внимания), сюжет предсказуем до такой степени, что его можно пересказать, не дочитывая книгу до конца, а протагонист начисто лишен всякой индивидуальности и оттого не способен удержать на себе внимание. То есть повествования как бы и нет, есть похвальная нынче борьба за равноправие, подспудные призывы к толерантности и прочее морализаторство, изложенное спустя рукава.

В сущности, автор высказал свои мысли уже в предисловии (в том числе дежурную инвективу в адрес нынешнего президента США),

так что мог бы и не писать саму книгу.

7. Anne Enright. The Gathering

Vintage, 2008

Современная литература до сих пор любит старые добрые семейные драмы с хорошо известными скелетами в шкафах. Такие камерные трагедии, где давным-давно что-то произошло или рассказчик когда-то в девятилетнем возрасте что-то плохое увидел и теперь, по прошествии многих лет, за которые он обзавелся своей несчастливой семьей, прошлое стало всплывать и преследовать. Дальше возможны вариации - скажем, тогда по его вине тайна раскрылась и поломала жизни ни в чем не повинным людям или, наоборот, не раскрылась, и виновник остался ненаказанным, или события происходят в голове рассказчика, но он не уверен, что видел то, что видел, и правильно помнит то, что помнит. Что бы там давно ни произошло, обязательно нужен триггер (например, смерть одного из членов семьи или похороны друга, или курьер с письмом из прошлого) и желательно какой-то повод собрать - пускай и против их воли - персонажей вместе. И тогда готовы все условия для извлечения скелетов не только из шкафов, но и из гаражей и бабушкиных комнат.

The Gathering - именно такая скелетно-рефлесивная книга, какие нездоровой любовью любит Букер

(поэтому совершенно непонятно всеобщее удивление при получении автором премии). Единственное, что несколько выделяет Энн Энрайт - это действительно неплохое качество текста, по-модернистски красивый стиль и желчная интонация главной героини, для которой, кажется, трагедией стало само наличие у нее семьи.

8. Jeffrey Eugenides. The Virgin Suicides

Bloomsbury, 2002

(На русском издана в переводе А. Ковжун под названием «Девственницы-самоубийцы»; М.: Рипол-Классик, 2017)

Евгенидис написал неровный, чудовищно затянутый второй роман и безупречно слаженный, оригинальный первый. Что объединяет Middlesex и The Virgin Suicides - так это стилистическое мастерство высочайшего уровня и весьма необычные (конечно же, не совсем надежные) рассказчики.  Напряженная и жутковатая история излишне консервативной семьи Лисбон, где по неясной до конца причине одна за другой покончили с собой пять девочек, рассказывается от первого множественного лица. Все происходящее с сестрами Лисбон либо передано с чужих слов, либо подсмотрено с соседского участка, либо по прошествии нескольких лет почерпнуто из газет и опять-таки из чьих-то иногда довольно эксцентричных свидетельств. Причем заодно в паре-другой предложений - по-чеховски емко - пересказывается жизнь каждого персонажа, что-то сообщающего о семействе Лисбон. Тем временем не вполне точно понятно, кто эти «мы», что говорят с нами, и почему эти «мы» так одержимы девочками, зачем по соседским сплетням и домыслам они пытаются восстановить ход трагичных событий. Евгенидис намеренно не дает четких пояснений, но дает массу поводов для интерпретации. Так, например, в дневнике тринадцатилетней Сесилии, обнаруженном после ее самоубийства, встречается наблюдение, что она и ее сестры неразделимы и слиты в единое целое. А чуть дальше уже сами рассказчики говорят, что чувствовали себя двойниками сестер Лисбон. Иными словами, быть может, речь в романе идет о едином «мы», а рассказчик на самом деле все та же Сесилия, с которой и началась серия самоубийств. Впрочем, это лишь одна из множества возможных интерпретаций шедевра Евгенидиса. Можно подобрать другие, а

можно, в конце концов, просто прочесть потрясающе глубокую историю о подростках, диктаторствующих родителях и полубезумном обществе вокруг.

9. Howard Jacobson. J

Vintage, 2015

Xотите понравиться читателю - напишите антиутопию, по возможности - о постапокалипсисе. И чтобы в ней обязательно подразумевалась, но напрямую не называлась какая-то реально случившаяся трагедия. Даже если задумка оставляет желать лучшего, а заложенные в нее размышления не блещут оригинальностью, вас непременно станут сравнивать с Оруэллом и Хаксли, отыскивать в книге пугающие предсказания и вчитывать в ваши метафоры самые неожиданные смыслы. Чем загадочнее и причудливей будет изображен мир недалекого будущего, тем охотнее критики станут отыскивать там черты нынешней современности. Все это, конечно, учел британский писатель Говард Джейкобсон и создал свою неуклюжую антиутопию, компенсируя шероховатости и недодумки абсурдистской атмосферой в духе лантимосовского «Лобстера». Причиной возникновения антимира будущего по Джейкобсону стало некое событие, которое «ПРОИЗОШЛО, ЕСЛИ ПРОИЗОШЛО» и о котором никто почти ничего не помнит. Теперь многие культурные явления прошлого не то чтобы запрещены, но скорей игнорируются за ненадобностью (например, из музыки остались одни баллады). Люди постепенно лишаются способности эмоционально реагировать, воспринимать любые непрямые высказывания, даже шутки и комплименты. На таком бледнеющем фоне разворачивается неинтересная история взаимоотношений двух неинтересных главных персонажей, а также такого же неинтересного расследования убийства, к которому они имеют некоторое отношение.

Несмотря на небольшой объем и модный жанр, а также на многочисленные потуги рассмешить и поиронизировать, Джейкобсону все же удалось написать невероятно нудную и утомительную книгу.

https://godliteratury.ru/public-post/denis-beznosov-dnevnik-chitatelya-may-2019

https://godliteratury.ru/public-post/dnevnik-chitatelya-iyul-2019-goda