Текст: Александр Соловьев
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Обложка взята с сайта издательства
Прежде всего привлекает внимание, что этот роман, как палимпсест, включает в себя подавляющее большинство всего, написанного Горалик до этого. Речь не только об "Устном творчестве жителей сектора М1", в котором описывается "маета" обитателей ада - и их способы существования (во "Всех, способных…" точно так же приводятся песенки и прибаутки обитателей эпицентра Асона, и все они, вне сомнения, маются). В романе возникают персонажи - Андрей и Агата Петровские - дети человека, от лица которого написано "Устное народное творчество". Кроме того - семья Петровских включена в мир "Бумажной церкви города Тухачевска", тотального художественного проекта Горалик. Та же Агата - персонаж ее сказок для детей (в личной беседе она предположила, что Сергей Петровский рассказывает дочери сказки о ней самой). О волшебном слоне Мартине в романе напоминает злобный слон-алкоголик, а о великой порнозвезде Афелии Ковальски из романа "Нет" - мельком проскакивающая в романе фамилия. Даже проект самой Горалик для Colta.ru "Пять историй о" превращается здесь в формат интернет-колонки одного из персонажей. При этом сам автор прыгает между разными режимами своего присутствия, то прямо глядя на героев, то оставляя в примечаниях википедийные выкладки из будущего, а то и вовсе раскрывая карты и объявляя все написанное вымыслом.
Такое количество совпадений не оставляет никакой надежды на случайность. Вне сомнения,
Горалик сознательно сделала "Всех, способных…" своим итоговым текстом - итоговым на определенном этапе, конечно же.
Этим же объясняется другая странная вещь. Любому, внимательно следящему за творчеством Горалик, становится ясно, что сострадание - ее главная тема, причем с самого начала, и в прозе, и в поэзии (чего стоят только стихи вроде "Как в норе лежали они с волчком" или "Стремительно входит вторая"). И тем не менее заговорили об этом, как по команде, только после выхода последней книги. Одних интервью, в заголовках которых присутствовало слово "эмпатия", было штуки три.
Интересно, впрочем, другое - каков метод эмпатии Горалик. Уже из тех текстов, что я перечислил, очевидно, что Линор - потрясающий антрополог. Как студент соответствующего факультета едет в поле изучать локальные сообщества, так Линор собирает руками своих персонажей фольклор обитателей ада. Или пытается вычленить антропологическую универсалию отдельно взятого поколения (в романе "Половина неба" в соавторстве со Станиславом Львовским), конструирует осмысление религиозной повседневности обитателей Тухачевска. Или, наконец, описывает сознание свидетелей апокалипсиса - а "Все, способные…", разумеется, эсхатологическое произведение.
Кажется, непонимание этого и вызвало нарекания некоторых критиков.
Однообразие новелл, составляющих роман, - не бедность авторской фантазии, а педантичность полевого исследователя.
Отсутствие столь же полноценного осмысления прочих бедствий Асона, помимо заговоривших животных, как, например, "буша-вэ-хирпа", "стыд-и-позор", песчаных бурь, вызывающих у человека экзистенциальный стыд, - лишь отражение взгляда "информантов" (хотя главки, посвященные "буша-вэ-хирпа" есть, и они поразительны).
Как уже сказано, Асон явно эсхатологичен по своей природе, нечто вроде современного откровения, одновременно подрывающего все базовые жизненные основания. И при этом Асон - полная противоположность другой катастрофы, Шоа. Если последняя вынуждает исключить из собственного мира все проявления Другого, то Асон, наоборот, заставляет смириться с присутствием Другого, избавиться от которого просто невозможно. Животные в романе то остаются животными, то внезапно начинают обретать человеческие свойства. Свидетели Иеговы (запрещенная в России организация) тщетно ведут проповедь между зверьми - их сознание не способно вместить идею Бога. И все же маленький уж, с которым ребе ведет долгие разговоры, так поражает его своими рассуждениями, что раввин готов назвать его цадиком. Безмозглые кролики остаются безмозглыми и после обретения речи, и в то же время летучие мыши начинают петь своим детям страшные колыбельные. Эта неясность - не социального статуса - но сознания животных, лишает и читателя уверенности в чем бы то ни было. В конечном счете, грань между животным и человеком исчезает окончательно - преступник-кот всерьез обещает мародеру "позаботиться о его самке", женщина из военного подразделения становится похожей на обезьяну. Персонажи романа и сами все время обсуждают эту границу - в финале солдаты расстреливают пантеру за некое преступление, обсуждая не что иное, как свободу воли, читай, природу звериного сознания.
Кажется, роман именно об этом, а не просто об абстрактной эмпатии. В конце концов, если бы это было так, то роман стал бы плоской, примитивной метафорой, отражающей актуальные проблемы, например, мигрантов, почему бы и нет. Но для Горалик животные - именно животные, не больше и не меньше, она не ставит перед читателем зеркало, подразумевая, что все и так знают, насколько кривы их рожи (недаром в тексте возникают надписи на арабском, носители которого стали в романе почти что фигурой умолчания: "мы тоже умеем говорить"). Она приглашает читателей к мысленному эксперименту, и именно поэтому роман столь интеллектуально объемен. Возможно ли смириться с существованием рядом с собой носителя сознания, схожего с человеческим, и все же нечеловеческого? Не использовать его, как инструмент, и не делать вид, что он ничем от тебя не отличается? Большинство персонажей Горалик оказываются на это неспособны - и потому характерно, что заканчивается он казнью. От Другого все же легче оказывается избавиться, чем наделить его субъектностью. Хотя, еще раз повторюсь, и к этому роман несводим -
разнообразие нарративных техник, персонажей и голосов, отдельные пронзительные истории, вплетенные в макросюжет, и делают роман столь многогранным - и чрезвычайно мучительным для читателя.
Остается только ждать новой прозы Горалик. "Все, способные" стал масштабной галереей всего, что она делала в прозе последние 15—20 лет, и, может быть, самым сильным и страшным ее произведением. Посмотрим, что будет дальше - после Асона.
