Страдала ли Сафо от «настоящей любви»? Каким образом монахиня Х века весело прославляла целомудрие? Какая из авторов «женских романов» обогнала по тиражам Льва Толстого?
Профессор кафедры мировой литературы Института Пушкина, литературовед Галина Якушева размышляет о литературном творчестве женщин и о главной теме этих исканий во все времена - теме любви.
Текст: Галина Якушева (доктор филологических наук, заслуженный профессор Государственного института русского языка им. А. С. Пушкина)
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
«Любовь и жизнь женщины» – так называется цикл стихотворений знаменитого ученого-натуралиста XIX века, участника русских кругосветных экспедиций, француза по происхождению и немца по языку, писателя-романтика Адельберта фон Шамиссо. Главным образом он известен благодаря острой и печальной повести о напрасной продаже дьяволу своей тени – «Необычайная история Петера Шлемиля». А еще – благодаря именно этому циклу стихов, не забытому и в нашем столетии. Не в последнюю очередь потому, что его положил на музыку Роберт Шуман.
Но романтическая – а значит, загадочная, таинственная, до конца непознаваемая – связь для женщины любви и жизни стала известна гораздо раньше. Из стихов и из самой жизни древнегреческой поэтессы Сафо (или Сапфо), жившей в VII веке до нашей эры на острове Лесбос. Практиковали ли там то, что впоследствии получило название «лесбийской любви» – вопрос очень спорный; Сафо создала школу для девушек, где юные прелестницы обучались не только наукам, но и музыке, пению, танцам, искусству обхождения. Как тут не предаться взаимному восхищению, не воспеть красоту подруг, не проникнуться печалью предстоящей разлуки… При этом нежная и страстная Сафо испытывала самые настоящие, хорошо известные всем любящим на протяжении веков страдания от «настоящей любви»:
Лишь тебя увижу – уж я не в силах
Вымолвить сло́ва,
Но немеет тотчас язык, под кожей
Быстро легкий жар пробегает, смотрят,
Ничего не видя, глаза, в ушах же –
Звон непрерывный…
(Перевод В. В. Вересаева)
Поэзия Сафо пользовалась признанием во все времена. И хотя в Древней Греции было немало певцов любви (Алкей, Архилох, Анакреонт) – именно женский голос Сафо выводит первую ноту европейской любовной лирики.
Но это – Древний мир, жизнелюбивая Античность. А что же было в литературе Средневековья, где женщина явно отступала на второй план, в лучшем случае мелькая эпизодической фигурой, как это было с невестой героя в широко распространенном по всей Европе французском героическом эпосе «Песнь о Роланде»? Либо, в худшем случае, являя собой образец греховного соблазна.
«Главное – остерегаться коварства жен, ибо женщина – существо низкое, зловредное и подлое»,
– гласит одно из средневековых поучений:
Она глупа, она слаба
И нрава своего раба:
Ее пустяк развеселит
И он же – повод для обид.
Она то плачет, то смеется,
Бранится и в любви клянется,
И я б не пожалел полцарства,
Чтоб избежать ее коварства!
(Перевод Ф. де Ла-Барта)
Но жизнь берет верх над догмами. Средневековье знало и вполне эмансипированных женщин. «Продвинутых» настолько, что для активного жизнеприятия им вполне доставало духовных практик и интеллектуальных радостей, - делающих избыточными плотские утехи. Такова была энергичная и жизнелюбивая монахиня Хросвита Гандерсгеймская (Hrotsvit von Gandersheim), жившая в Германии в X веке.
Она искренне полагала, что плотское сближение унижает людей, уподобляет животным, искажает божественную природу человека. И написала множество фарсов, масленичных пьес-фастнахтшпилей, шванков-анекдотов и тому подобных произведений, где стремилась, по ее собственным словам, «в том же роде сочинительства, в котором воспевают блуд, прославить целомудрие». До сих пор с удовольствием читаются ее остроумные пьесы-сценки, героини которых – не только целомудренные, но еще при этом и веселые, находчивые девицы, которые с большим юмором «проучивают» своих незадачливых кавалеров, ставя их в такие нелепые ситуации, что каждому ясно: воздержание – это совсем не скучно! Это ничуть не лишает ощущения полноты бытия, а, напротив, доставляет подлинное удовольствие от сознания собственного душевного здоровья, внутреннего согласия с самим собой!
Впрочем, далеко не все – в том числе умные, волевые и образованные женщины согласятся с сестрой Хросвитой. Дочь совсем другой эпохи, высокого Возрождения – Маргарита Наваррская (XVI век) пишет изящные любовные стихи и навеянный «Декамероном» Джованни Боккаччо сборник новелл «Гептамерон» («Семидневник»), который сопровождает многообещающим подзаголовком: «История о счастливых любовниках».
О, любовь – это целая наука, это целый свод приличий, этикетных правил и рекомендаций и в поведении, и в речи, и в одежде!
Об этом вам лучше всего расскажут посетители знаменитого французского литературного салона XVII века – Отеля маркизы Рамбуйе. Этот салон просуществовал более полувека; его деятельность, в которой участвовали лучшие умы Франции, сыграла важную роль в истории становления французского языка и французской литературы. Однако соответствующие периоду барокко причудливость все дальше уводили завсегдатаев Отеля Рамбуйе от элементарного здравого смысла. Входя в кричащее противоречие с укрепляющимся строгим классицизмом.
14 ноября 1659 года в парижском театре «Пти Бурбон» впервые шла одна из лучших комедий Мольера «Смешные жеманницы». Зал стонал от хохота, когда две юные провинциалки объясняли свой отказ от вполне приличных женихов, подысканных почтенным буржуа – отцом одной и дядей другой из них:
«Подумать только! Эти молодые люди начали прямо с разговора о браке! (…) А ведь все должно быть, как в романах.
Встретиться надо впервые в церкви или на прогулке. Он должен в меланхолии скрывать страсть от предмета своей любви, мучиться, вздыхать и страдать. Когда же наступит день признанья (что непременно должно произойти где-нибудь в аллее сада), оно должно вызвать внезапный гнев, который скажется вспыхнувшим на лице девушки румянцем и который потребует, чтобы возлюбленный на время удалился… После этого начинаются всевозможные приключения: родители ставят препятствия, является ревность, основанная на лживых свидетельствах, потом жалобы, отчаяние, бегство. Вот как поступают в порядочном обществе!.. И какое убожество в костюме! Это просто возмутительно! Я заметила, что их кружева не от первых торговых домов, и они на целую четверть аршина у́же, чем следует!»
(Перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник). Так острым словом и сценическим образом был нанесен последний удар по барочной прециозности, которую сменила непреодолимая сила естественных чувств.
Таких, какие встречаются, например, в «Федре» Расина. Поскольку мы сейчас говорим о «самораскрытии женских сердец», уместно вспомнить и близкую ему по духу современницу и почти ровесницу – Мари Мадлен Лафайет с ее психологическим романом «Принцесса Клевская». В нем отражена душевная драма женщины, сначала из-за осознания своего нравственного долга не смеющей нарушить супружескую верность, а затем сомневающейся в постоянстве возлюбленного и вообще в возможности построить брак, основанный на любви.
Вслед же за мадам Лафайет как не вспомнить одну из умнейших женщин Нового времени, которую Байрон называл «первой писательницей этого, а может быть, и любого века». Это Анна Луиза Жермена де Сталь, автор двух популярных в свое время романов, «Дельфина» и «Коринна», о женщинах новой формации: образованных, умных и при этом глубоко любящих. Они не мыслят себя без сильных страстей и при всех своих познаниях идут за Руссо с его культом сердца, а не за входящими в моду во времена Сталь прагматиками-утилитаристами. Почти так же, как ее последовательница и соотечественница Аврора Дюпен, по мужу Дюдеван, вошедшая в мировую литературу под мужским псевдонимом Жорж Санд. Та, которую Белинский называл «Иоанной д’Арк нашего времени», Иван Сергеевич Тургенев – «одной из наших святых» и о которой Достоевский писал, что она основывала свой социализм, свои убеждения, надежды и идеалы на нравственном чувстве человека, на стремлении его к совершенству и чистоте.
В многочисленных романах Жорж Санд (самые известные – «Индиана», «Жак», «Лелия», «Консуэло», «Графиня Рудольштадт») одна из главных или главная тема – женская эмансипация. Прежде всего – эмансипация в сфере чувств, которые должны быть и свободными, и ответственными. Совсем как в известной максиме «Маленького принца» Антуана де Сент-Экзюпери: «Мы отвечаем за тех, кого приручаем». Женщина, как и мужчина, свободна в любви, – но так же, как и мужчина, она отвечает за счастье своего возлюбленного. Известно, что писательница была такой не только в своем творчестве, но и в жизни. Яркий пример – ее забота об одном из своих возлюбленных, Фредерике Шопене, страдавшем от болезни легких.
Сильные страсти, самоотверженность, страдание – все эти чувства, известные нам по тысячеликой «мужской» любовной лирике, мы находим и в женских стихах о любви. Например, в стихах лауреата Нобелевской премии по литературе 1945 года, чилийской поэтессы Габриэлы Мистраль. В молодости ей пришлось пережить трагедию – самоубийство жениха, обстоятельства и мотивы которого так и остались неясными.
В своих «Сонетах смерти» Мистраль находит примирение с жизнью в памяти о возлюбленном, которая ее никогда не покинет. Тонкий, страдающий психолог, чилийская поэтесса высоко ценила русскую литературу, которую считала самым ярким явлением в мировой словесности. Это и неудивительно. Разве не поражают нас, в числе прочего, стихи о любви Анны Ахматовой, Марины Цветаевой, Веры Инбер, Ольги Берггольц, Елизаветы Васильевой (Черубины де Габриак), Беллы Ахмадулиной, Юлии Друниной, Риммы Казаковой? И, уже в наше время, кумиров интернета Веры Полозковой и Солы Моновой, такой умной и иронично-женственной?
А русская женская проза? Целомудренно, сдержанно и мощно сцепляет растворенная в ней любовь мысли, чувства и события в произведениях наших соотечественниц – обращаются ли они к повседневности или истории, войне или миру, жизни сердца или социальным процессам. Любовь, далеко выходящая за пределы влечения одного человека к другому, но охватывающая жизнь во всех достойных ее проявлениях: разве мы не прочтем этого в произведениях Мариэтты Шагинян и Галины Николаевой, Веры Пановой и Виктории Токаревой, Натальи Ильиной и Татьяны Толстой, Людмилы Петрушевской и Людмилы Улицкой? Писательниц очень разных по характеру мировосприятия и стилевым предпочтениям, эстетическим ориентирам и уровням художественного воздействия, но всегда так или иначе захваченных стихией всепроникающей любви.
И не о ней ли рассказывает одно из самых ярких отечественных произведений последних лет – роман Марины Степновой «Женщины Лазаря», где самым впечатляющим является образ Маруси, Марии Никитичны Чалдоновой, самой большой любви гениального физика Лазаря Линдта, жены его учителя – академика Чалдонова, которая была несколькими десятками лет старше Лазаря, но покорила его вечно новой «вечной женственностью»: бесконечной добротой и самоотверженной заботой о ближних. Бездетная домохозяйка, Маруся, воспитанная в потомственной священнической семье, была особенной, лучшей человеческой породы, уходящей корнями в раннехристианские времена, – и потому в их доме бывало так хорошо и взрослым, и детям, и кошкам, и канарейке в клетке, и всему приблудному нищему люду, без которого, полагает автор, может быть, и вообразить нельзя ни русскую жизнь, ни служение русскому Богу.
Если говорить, конечно, о Боге любви, сострадания и милосердия, который и есть сердцевина того «вечно-женственного» («das Ewig-Weibliche»), которое искал и Гете в «Фаусте», и вслед за ним – русские философы Серебряного века, и, с особенным взыскующим напряжением, наши сегодняшние современники «играющей», суетной эпохи постмодернизма. Эпохи, настолько наполненной многоточиями и вопросительными знаками, что вряд ли кто из нас поручится, что в ней не найдётся наследниц писательниц совсем иной ориентации.
Таких, например, как требующая не только лично-семейной, но и креативно-идейной свободы Елена Ган – рано скончавшаяся современница Пушкина, которую Белинский причислил к «примечательнейшим талантам нашего времени» (мать, кстати, известной теософки Елены Блаватской). Или Анастасия Вербицкая, своими многочисленными «женскими» романами конца XIX – начала ХХ веков («Ключи счастья» и другие произведения) обогнавшая по тиражам Льва Толстого. Провозгласившая «новую мораль» своего творчества не как свободную любовь, а как свободу от любви, как
провозглашенную Фридрихом Ницше свободу от внушенного традициями, религией или государством обязанности тех или иных форм устройства собственного бытия. Оттого, уверяла многодетная мать (с ранних лет замужем, трое сыновей) и феминистка, по-настоящему свободны и сильны душой только одинокие женщины и «только им принадлежит будущее» (роман «Первые ласточки», 1900).
Но Анастасия Вербицкая скончалась в 1928 году, она не читала Габриэля Гарсиа Маркеса и плохо представляла себе трагедию и тоску даже всего только ста лет одиночества… Так что вопрос о соотношении любви и жизни остаётся открыт. И, хочется надеяться, останется таковым всегда.
