Текст: Борис Кутенков
Фото: Александр Пустоваров/cultura24.ru
Пока книжное дело в нашей стране переживает тяжёлый кризис, пока Сергей Шаргунов подписывает обращение к Правительству о «крике книг», а Галина Юзефович продолжает свою героическую теорию «малых дел» (о чём мы подробно писали в предыдущем обзоре), — выходят журналы, а в них — великолепная поэзия. И как недавно мудро заметил один молодой коллега в ответ на мои тревоги по поводу пандемии, «я думаю, всем поэтам стоит говорить и думать сейчас о быстром и благополучном исходе, ибо к кому, как не к нам, может быть, Бог и прислушается». С этой не очень наивной, может быть, надеждой — и с целью немного оттенить катастрофические разговоры — посвятим наш новый обзор лучшему из того, что вышло в апреле в поэтических разделах журналов и интернет-изданий.
Начнём с яркого дебютанта. В «Урале» — стихи Ксении Аксёновой (Липецк), тонко чувствующей и глубину ассоциативного слова, и необходимость уступить в нужный момент поверхностному слою реальности. В стихах Аксёновой аронзоновское предвестье «будущего рая» сочетается с поэтическим проживанием жизни, опасно скользящей по контуру, «странной», «смешной», «непрочной»:
наугад, смешно, непрочно
жизнь идёт — и ладно,
дышит ветром водосточным,
тёмно-виноградным,
и глядит за горизонты,
странно замирая.
словно чудится ей контур
будущего рая.
В новом «Формаслове» — подборка Кати Капович с предисловием редактора Яны-Марии Курмангалиной: «Здесь присутствует многое от повседневной разговорной коммуникации, притом что за каждой строкой, за каждым словосочетанием чувствуется богатая языковая основа, широкий диапазон поэтического инструментария». А ещё — работа с символистским наследием (прежде всего в смысле лексики) и умелая работа со штампом; в этом Капович отсылает к одному из главных своих учителей — Борису Рыжему, но привносит к его нездешнему свету и мудрости интонацию спокойного и взвешенного разочарования:
Там окно зажжётся в утренней квартире
в винограднике второго этажа.
Возвращайся на места, где мы любили
больше, чем любили нас, моя душа.
Возвращайся в опустевшие аллеи
посмотреть, как проплывают облака,
потому что утро вечера мудрее
и великое видней издалека.
Там же - Альбина Борбат с предисловием Евгении Ульянкиной, чудесно объясняющей их видимую статичность и «незаметность», их полное отсутствие авторского эгоцентризма - и ненастаивание на себе: «Стихотворения в этой подборке по преимуществу статичны: здесь много намерений, инфинитивов, фиксации уже произошедшего, но почти нет собственно событий. Но это только на первый взгляд. На самом деле здесь полным-полно очень маленьких движений: тут стремительная перемена пейзажа, тут медленно плавится плёнка, а тут пробегает лиса. Альбина Борбат замечает эти микродвижения и фиксирует замедленной макросъёмкой, оставаясь при этом одновременно внутри и извне мира, в котором всё происходит…»
Вышел новый номер «Плавучего моста», где среди хорошего и разного стихи Василия Нацентова — прекрасные своим негромким, пронзительным, вибрирующим вслушиванием в пространство; мир Нацентова перенаселён отзвуками, шёпотами и жестами, разрастающимися до (по Андрею Таврову) поэтики Больших Букв:
Нащупать спинку стула.
Облокотиться.
Дождь среди ночи будто бы невозможен —
потому что невидим,
потому что зимний.
И всё же он есть,
слушай его, слушай.
Как ты перед Богом,
маленький и холёный,
так дождь, ломая коленки,
перед тихой землёй январской:
сказать — страшно,
промолчать – не имеешь права.
В новом номере «Эмигрантской лиры» — подробная статья Юлии Шокол о русскоязычной поэзии Австрии: «И пускай границы порой всё ещё разделяют людей, но у поэзии нет границ, она сама — граница между известным и ещё не познанным, между доречевым гулом и первым словом, между человеком-поэтом и миром. Поэзия дышит, где хочет. И в Австрии тоже…» Стихи самой Шокол с их ритмической свободой, летящими и напряжёнными энергетическими потоками виртуозной звукописи — в «Интерпоэзии»:
не пролетайте мимо!
воздухом неделимым
веткой над витебском ветром по-над водой —
голубой-голубой
как лицо твоё
до краев наполненное бедой
Там же - два важных эссе о природе поэзии. Алекс Тарн: «Ученый, как и поэт, прозревает новую связь (закон, явление, свойство) и затем артикулирует ее, описывая в терминах формального языка и закрепляя таким образом еще один кирпичик зеркала, еще один штрих отражения мира Творца в мире слов. Отчего же, при всем уважении к Эйнштейнам, Пастерам и Резерфордам, поэт тем не менее главнее, ближе, чем они, к престолу Создателя? По одной причине: в отличие от ученого, поэт прозревает не только связи внешнего мира, но и связи внутри языка, поднимаясь на уровень второй производной высшей математики мирозданья…» Гениальная Марина Гарбер пишет о лирике Александра Радашкевича и, как свойственно этому критику, не ограничивается анализом поэтики - проговаривая небанальные вещи о навязшей в зубах проблеме «сложности» и «элитарности»: «Подобная избранность (вспомним цветаевское “гетто избранничеств” и её признание Пушкину: «Тебе я обязана своим первым осознанием возвеличенности и избранности…») исключает фанаберию, ибо тому, кто выше, не пристало кичиться ростом, ведь очевидное не требует доказательств, посему и элитарность эта — не приобретенного, а природного свойства. Так, соловей, поющий не громче, но изысканней и чище других пернатых, порхающих то в классических “ветвях олеандровых” (Г. Иванов), то”под сенью водосточно-архангельской трубы из серебра” (Радашкевич), не догадывается о красоте собственной трели, ибо ему не до самоанализа и самооценки: он всецело погружен в песню, точнее, во всепоглощающий процесс пения. Само по себе словосочетание «красота трели» было бы штампом, если бы не понятие красоты у Радашкевича, которое вмещает в себя не только гармонию, но и честь, и благородство, и верность, и чувство благодарности… Иными словами, красота для поэта — совокупность как художественных, так и духовных составных — из тех, которые человеку заземленному могут показаться излишне возвышенными, вычурными или же старомодными. Их упоминание то и дело вызывает искреннее недоумение у более “современного” собеседника, норовящего спросить: а Вы, простите, из какой эпохи? Из всех, — должен бы ответить поэт. “Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду”, — когда-то сказал Тарковский; “Вечность это — сейчас”, — говорит сегодня Радашкевич…»
Апрельский номер «Нового мира» представляет подборку Марии Марковой, вышедшую после долгого перерыва в публикациях поэтессы. Каждое стихотворение Марковой — событие в мире современной поэзии, каждое являет собой подтверждение главных черт поэтики, о которых нам уже приходилось писать, и трансформирует их. Среди этих черт — сочетание «будничности» и редкой в современной поэзии работы с бессознательным; цепкость наблюдательного, констатирующего взгляда, умеющего лицезреть окружающее пространство в реалистично-жёсткой перспективе; исключительность поэтического слуха, наделяющего обыденное силой воздействия. В нынешней подборке шедевры Марковой обретают едва ли не космическую суггестивную силу:
До и после прилива, городского прилива
я могу отыскать тебя, словно предмет.
Это ты на ветру среди лип терпеливо
собираешь раздробленный свет,
это ты, отстранившись от общей прогулки,
гладишь чью-то собаку в пустом переулке,
это ты откликаешься — времени вне,
и в любом твоём возрасте форма условна —
это ты рассыпаешься музыкой, словно
был рождён для себя в тишине.
Но когда расстояния мера известна,
я пишу тебе просто, открыто и честно
и надеюсь всегда на ответ.
Всё равно, что стоит за ответом, пугая,
если вслед за сиренью выходит другая,
искажённая, с рядом примет,
по которым и судят, реально ли это,
или где-то за зеркалом чёрного света
ничего настоящего нет.
Сразу три заслуживающих внимания подборки — в разделе поэзии апрельского «Знамени». Антон Бахарев-Чернёнок, чьи стихи радуют и детским взглядом на мир, и наследованием обэриутству в его натурфилософском изводе, и очаровательной непосредственностью на грани небрежности:
На мелкоречье рыбки-ландыши, подводным ветром наклонённые,
Как стая придорожных вандышей, с их головами-колокольцами,
Стучатся в ноги мне, беззвучные, бессмысленные, безответные,
Биологическое марево, филологическая блажь...
В некрепкой паутине облака трепещет птица и срывается,
И поднимает над деревьями, соря чешуйками соцветия,
Растение с живыми жабрами, малька с оборванными нитями,
С изогнутыми цветоножками — несёт в букет небесный свой!
Ирина Машинская с проходящей через стихи сквозной раной разъединения — отражающейся то в «кривой трещине во рту», то в «проводах за моря-долы», то в «приливах-отливах памяти», — стихи, превращающиеся в большой и цельный эпос распада и неузнавания:
Но я заспала этот час,
а годовщина совершалась,
И лодка чёрная неслась,
и дна песчаного касалась.
За нею след не заживал,
полоска узконожевая.
И, глядя в воду, ты сказал:
— Я кончился, а ты живая. —
И полетел тяжёлый снег
на свaи влажные вокзала,
но никого уже из тех,
кто был с тобой, я не узнала.
(…)
Новые и отчасти повторяющие книгу «Уральский акцент» (см. наш отзыв о ней в недавней «Волге») представляет в том же «Знамени» Олег Дозморов. Дозморову за последние годы удалось достичь той предельной естественности и прямоты высказывания, той правдивости и того обаяния, когда «сходят с рук» и глагольные рифмы, и лобовая публицистика. Одно из стихотворений построено как живое обращение к давно ушедшему собеседнику и другу — Борису Рыжему, сюжет взаимоотношений с которым (и человеческих, и поэтических, в т.ч. посмертных) давно стал одним из основных у Дозморова:
Как скушно было Кушнера читать,
как мы его с поручиком ругали
за сдержанность, за книжность, его мать,
за невозможность взять и зарыдать
или, наоборот, к хренам, заржать,
за эту вот идиллию печали.
Тут перечёл — великий, Борь, поэт.
Невероятный, повторю, великий.
Ни крупный долг, ни тяжесть эполет,
ни нобелевской пошлости улики,
а только что неугасимый свет,
последние, космические блики.
Пожелаем читателю новых - и каждый раз не последних - встреч с этим «неугасимым светом» и «космическими бликами» в современной поэзии.
