Текст: Михаил Визель
Фото обложек с сайтов издательств
Лина Вульфф. «Любовники-полиглоты»
Пер. со швед. В. Петруничевой
М.: АСТ, 2020. – 208 с.
Итальянец Итало Кальвино в 1979 году озадачил поклонников романом со сложным названием «Если однажды зимней ночью путник», содержание которого сводилось к тому, что герои – Читатель и Читательница, ищут уже купленный ими роман, который всё время от них ускользает: то экземпляры оказываются бракованными, то его выкрадывает восточноевропейская разведка, а то вообще оказывается, что искомый текст фальсифицировал недобросовестный переводчик. Так где же она, искомая книга?
У Лины Вульфф, можно сказать, происходит нечто подобное. Три героя – простая деревенская женщина Эллинор, изысканный писатель-полиглот, швед испано-итальянского происхождения Макс Ламас и наследница разорившегося итальянского аристократического рода Лукреция Латини Орси (намек на Орсини?) каждый на свой лад ищут существующую в единственном экземпляре рукопись под названием «Любовники-полиглоты» - и в ходе поисков и сама рукопись, и сопутствующие ее появлению и исчезновению обстоятельства обрастают все более и более удивительными подробностями.
От европейского романа с подобным названием и сложным нелинейным устройством нарратива ждешь описаний какого-то особенного изысканного ars amandi, и в каком-то смысле так оно есть. Автор устами своего героя-писатели Макса с удовольствием рассуждает о том, как изысканно звучат грязные словечки на романских языках, в отличие от шведского, и невозмутимо описывает шведский секс, одинаково стерильный от отрочества до старости. Языки любви действительно бывают разные, и владение ими позволяет по-разному взглянуть на привычный предмет.
Дина Рубина. «Одинокий пишущий человек»
Дина Рубина – один из самых профессиональных и техничных современных русских писателей. В том смысле, что сочинение многотомных, многофигурных и многовременных (и при этом успешных) романов-эпопей требует, безусловно, очень профессионального подхода. Неудивительно, что на волне всеобщего интереса к creative writing она тоже написала свой пухлый учебник писательского мастерства. Но неудивительно и то, что она написала его очень по-своему: на стыке с мемуарной прозой.
Природа дарования Дины Рубиной такова, что ей претят абстрактные правила и строгие схемы. Ее идеал, объясняет она с самого начала, – писатель, стоящий во дворе южного города (например, ее родного Ташкента), в домашнем одеянии и отвечающий на вопросы о стиле и приемах посреди вопящей ребятни, тявкающих собак, «густой-пахучей-разновсякой жизни».
Так и получилось: размышления о персонажах, сюжете, эротических сценах и обсценной лексике, любви и потусторонних силах перемежаются примерами из собственной обширной литературной практики и достаточно уже долгой жизни. Получилась настоящая книга Дины Рубиной. А если она еще кому-то поможет в качестве учебника писательского мастерства – вообще прекрасно.
Ань Юй. «Тушеная свинина»
Цзяцзя, тридцатилетняя бездетная пекинская дама, обнаруживает своего мужа, успешного «нового китайца», умершим в нелепой позе в ванне. И теперь ей, всю взрослую жизнь пробывшей за мужем как за каменной китайской стеной, необходимо срочно научиться жить своей жизнью: выстроить снова отношения с отцом, большим любителем этой самой тушеной свинины, и его женой, найти нового партнёра (мужа?), новую, более скромную квартиру, и, далеко не в последнюю очередь, – научится самой зарабатывать. Желательно – тем, к чему у нее всегда лежала душа, то есть художеством, которого ее муж не ценил.
И помочь в этих метаморфозах ей должен мистический «человек-рыба» - грубый рисунок, оставленный мужем на краю ванны и ставший героем то ли снов, то ли мистических прозрений Цзяцзя, увлекая ее сначала в воображаемый водный мир, а потом и во вполне реальный Тибет.
Читая эту переведенную с английского и, судя по уверенному американскому выговору автора в видеоролике на сайте ЭКСМО, и написанную на этом языке книгу, действие которой разворачивается в Пекине, а все герои – китайцы, понимаешь, во-первых, что такое истинная глобализация, а во-вторых, что Харуки Мураками – настоящий классик. Молодая американская китаянка использует многие его приемы: балансирование между мистикой и гротеском, далекие немотивированные путешествия, полутёмные бары, случайные судьбоносные встречи со странными людьми, изрекающими нечто глубокомысленное.
Читатель же то и дело чувствует себя в положении одного из героев:
Впрочем, может, это и есть «особый китайский путь»?
Анатолий Вишевский. «Хрупкие фантазии обербоссиерера Лойса»
Под невозможным названием этой книги скрывается подчёркнуто традиционный роман о конфликте между долгом и чувством. В данном случае – долгом честного ремесленника Жан-Жака Лойса, старшего фарфоровых дел мастера (так можно растолковать зубодробительное немецкое слово «обербоссиерер») Людвигсбургского фарфорового завода, в чью задачу входит создавать новые сюжеты, следить за раскраской фигурок и вообще за общим стилем продукции, и его же противоестественном чувстве к мальчишке – продавцу апельсинов. Причем противоестественном не в смысле сексуальной ориентации, неожиданно взыгравшей в почтенном 50-летнем артизане (эка невидаль в эпоху либертинажа…), а в том, что возникло оно по недоразумению: купив у паренька апельсин, Лойс предложил ему прийти наутро в гостиницу, чтобы слепить из него очередного прелестного пастушкà. Но сеанс по досадному стечению обстоятельств сорвался, и продавец исчез – по-видимому, светлейший герцог Карл Евгений забрал его на очередную войну. И эта нереализованная возможность сидела занозой в груди Жан-Жака, ставшего Иоганном Якобом, отравляя размеренную жизнь, пока, как обычно и бывает, не разрослась до размеров настоящей мании, поглотившей все его существо.
Такой конфликт, более подобающий классицистической трагедии с героями и наперсниками, в 2020 году может показаться архаичным. Но автор – страстный, как уверяют издатели, коллекционер мейсенского фарфора, идет на это сознательно. Или во всяком случае, из соображений чистоты стиля. Середина XVIII века явно интересует его больше, чем пятая часть XXI. Причем интересует в мельчайших бытовых и материальных подробностях, которые кому-то могут показаться излишне натуралистичными и даже отталкивающими. Например, хронический запор, мучающий всю жизнь доброго мастера. Но без подробностей не понять хрупкого искусства фарфоровых фигурок.
«Лев Толстой. Истории жизни»
Семь коротких графических историй, отрисованных разными художниками-комиксистами по сценариям Дмитрия Романова, представляют семь разных этапов жизни классика, от бурной молодости до величественной смерти. А в совокупности, как уверяет аннотация, является пилотным изданием проекта «Страницы биографий российских писателей XIX века – возрождение и популяризация в молодёжной среде культуры комикса», поддержанного Федеральным агентством по делам молодежи.
Примечательно, что «культура комикса», резко противопоставляющаяся совсем недавно «настоящим книгам», теперь сама нуждается в «возрождении». Впрочем, в эпоху тиктока и инстаграма удивляться этому не приходится.
