САЙТ ГОДЛИТЕРАТУРЫ.РФ ФУНКЦИОНИРУЕТ ПРИ ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКЕ МИНИСТЕРСТВА ЦИФРОВОГО РАЗВИТИЯ.

Бахрома. Книги, о которых вы не слышали: ноябрь

Анна Жучкова рассказывает о двух неоднозначных и по-своему страшных книгах – «Горгоне» Валерия Бочкова и сборнике рассказов «Колдовство», в котором особо выделяется текст Дарьи Бобылевой

Коллаж: ГодЛитературы.Рф. Обложки взяты с сайтов издательств
Коллаж: ГодЛитературы.Рф. Обложки взяты с сайтов издательств

Текст: Анна Жучкова

Почему проект называется "Бахрома"?

Жуть жуткая

Валерий Бочков «Горгона» – Т8, 2020; Дарья Бобылева «Любимый» // сборник «Колдовство». – М., АСТ, 2020

Мне понравилась «Обнаженная натура» Валерия Бочкова (Эксмо, 2017). Отражая теорию литературы через живопись, Бочков с легкостью объясняет то, о чем сложно писали М. Бахтин и В. Тюпа. Двойное зрение писателя и художника настолько завораживает, что книге можно простить и трэшевый финал (герой убивает натурщиц), и банальный месседж (искусство выше жизни).

В «Латгальском кресте» (ArsisBooks, 2020) этой пластичности и живописности я не нашла. Но «Крест» хорошо сделан, крепко сбит: яркие мизансцены, динамичный сюжет, немного психологии, понятные аналогии. Книга балансирует на грани искусства и продукта, высокой литературы и массовой. Что само по себе достойно уважения: скрестить голливудщину и серьезный разговор об истории ХХ века мало кому удается.

Так что за «Горгону» (Т8, ноябрь 2020) бралась с интересом. Героиня – женщина с раздвоенной личностью, ассоциирующая себя с Медузой Горгоной. Главным событием ее жизни стало изнасилование. Роман держится на цепи изнасилований, запараллеленных с мифом о Медузе Горгоне, изнасилованной Посейдоном в храме Афины. Бочков недоумевает, почему разгневанная Афина наказала за святотатство не насильника, а Горгону, превратив ее прекрасные волосы в змей и наградив взглядом, убивающим мужчин: «происходит логический диссонанс: наказание получает не насильник, а жертва». Писатель «восстанавливает справедливость»: его книга начинается тем, что жертва мстит насильнику, и заканчивается тем же. Месседж таков: жестокость мужчин делает женщин медузами-горгонами, и пощады от них не ждите.

Логично? Да. Но есть одно но – я книге не верю.

Не верю, что после изнасилования героиня тридцать лет живет в страхе и отчаянии. Что за эти тридцать лет, которые в романе опущены – белое пятно, – она не смогла ничего изменить в своей жизни, так и жила, застыв в одном чувстве, как муха в янтаре.

Не верю, что «впервые испытала полноценный оргазм», взорвав мотоцикл (одна из мстей). Вообще не верю автору, говорящему за девочку. Девочка не получилась.

Не верю эпизодам: незнакомая тетка в электричке поворачивается к героине и говорит: «Два мужа у меня было. И обоих похоронила. Четыре раза в абортарий ложилась. Я ему – Лёлик, ну вымай ты, когда спускаешь. А он мне – ах ты манда татарская. И в морду».

Не верю в фон – его просто нет. Отдельные детали восьмидесятых верны (комиссионный магазин «комок», научно-исследовательский институт «Мосспецпромпроект»), но проступают словно из тумана. У романа нет «задника» – атмосферы и духа времени, лишь голая схема: герои и перипетии.

Не верю в коллизию: пахан насилует девочку и кастрирует мальчика за то, что они не развели лоха, не продали пустые коробки из-под часов. Вернее, продали, но взамен получили куклу. Денег в итоге никто не потерял, и зачем уничтожать эффективную банду – непонятно. Объяснение: пахан доказал, что он «туз, а не сявка» – неубедительно так же, как и его мистическая проницательность тридцать лет спустя: «Ведь знал, что придешь! Чуял! Всю ночь ждал!»

Не верю в центральную идею, что в горгон женщин превращают мужчины. Ибо в ретроспективе сказано: главный злодей с двенадцати лет служил женскому «божеству» – старшей сестре, «шалашовке и трипперной гадюке»: «...лижешь как мурзик сметанку лижет. А она раскинется, лярва, да еще за вихры прихватит – туточки, вот туточки подсоси мне, зайчонок! Туточки!». Вот и вырос поэтому таким ущемленным: «Согнуть курву, сломать – чтоб пятки лизала, сучка! Паскуда ежовая – во как! Чтоб ползала! Ползала – тварь! Вот где сладость!». Так что кто кого в чудовищ превращает – непонятно.

А за цитаты извините, такая книга: прежде яркие и чувственные, образы Бочкова сползли в телесный низ и пахнут гнилью.

Итожу. Отсутствие вторых и третьих планов всегда было фирменным приемом писателя. Так он добивался контрастности и яркости. Но здесь упрощение зашло слишком далеко. Выхолощен даже миф о Медузе. В угоду модному виктимблеймингу автор опустил важные элементы – лечебную и охранительную функции Медузы. У Грейвса читаем: «мужчине грозила смерть за снятую без согласия владелицы эгиду – вот почему на ней изображена Горгона», «...кровь, взятая из левой части тела Горгоны, оживляла людей, взятая из правой части тела Горгоны – мгновенно умертвляла». Интересная аналогия с живой и мертвой водой...

На то и миф, чтобы иметь множество прочтений, чтобы прорастать из прошлого в будущее – и всегда оставаться актуальным. Подобной многомерности ждешь и от литературы. В данном случае – зря. Лучше всего роман характеризует цитата из него же: «Сначала звезды и планеты действительно походили на настоящее небо. Но уже через минуту, когда глаза привыкли к темноте, стали видны швы на тряпке, обтягивающей купол... Пафос лектора, его поучительный тон, вкупе с откровенной фальшью... делали происходящее глупым и даже стыдным».

Вторая книга обзора – сборник рассказов «Колдовство» (АСТ «Самая страшная книга», 2020). Мистика, фэнтези, хоррор – все эти жанры ориентированы на миф, интерес к которому сегодня очень высок (вселенная Марвел, Ведьмак, Мартин, Лавкрафт, сериалы и игры). Чем был бы «Гарри Поттер» без мифологем, вшитых в ткань его текста? Серенькой школьной историей. Но миф оживляет все, даже модные сценарные техники: «интересно, подозревал ли Владимир Яковлевич [Пропп] в 1928-м году, что он пишет не монографию для исследователей фольклора, а учебное пособие для будущих сценаристов?» (А. Молчанов).

Но важно помнить, что миф не сказочка, не волшебство, не картинка. Миф – универсальная концепция бытия, объяснение мира в его целостности.

Если же автор играет в бирюльки, спекулирует на мифе, получится не литература, а страшилка про гроб на колесиках. Именно таков сборник «Колдовство»: «среди трупов домашних животных скрючились и их владельцы, в приступе кровавого безумия загрызшие друг друга. Закостеневшие тела вращали мертвыми глазами».

Ведьма на спицах вывязывает детей – а когда они вырастают, непослушных распускает на нитки, кровавые толстые нитки (А. Матюхин «Вязь»). Пожилая тетка варит мыло, а к тем, кто им намылится, приходит голая в ванну: «Ярик увидел огромную грудь, покрытую морщинками, набухшими синими венами, увидел потрескавшиеся торчащие соски, с которых капала пена» (А. Матюхин «Обмылки»). У Проппа читаем: «Из избушки выскочила баба-яга, костяна нога, ж… жилена, м… мылена». На этом обмылке мифа и держится рассказ, остальное малоосмысленно: мыловаренный завод в параллельной реальности, мыльные лужи в коридоре коммунальной квартиры, в которые нельзя наступать.

Детская игра в «нельзя наступать» –– ведущий мотив рассказа Е. Щетининой и Н. Волочаевской «Перепечь». Коготок увяз, всей птичке пропасть, – скажет старуха-ведьма, когда маленькая Кира попадет сандаликом в кучку г..., которую сама и наложила ведьме под дверь. Из-за «коготка» ведьма получит власть над девочкой и, когда Кира вырастет, заберёт ее тело. А все потому, что в Кире с детства была «гниль», объясняют авторы. Серьёзная заявка на понимание законов мироздания, ничего не скажешь.

Интуитивное стремление к упорядоченности мира (как основе мифопоэтики) у авторов сборника проявляется в том, что почти в каждом тексте есть участковый.

В одном даже женщина-участковый. Но в целом к женщинам сборник недружелюбен. В абсолютном большинстве сюжетов нечистая сила – женщина: старуха-ведьма, молодуха-ведьма или даже девочка-ведьма, последняя вообще дикая тварь из дикого леса, которая зачем-то ест людей (Е. Шиков «Голодные»).

Для чего нужны эти нелепые страшилки без начала и конца, не включенные ни в какой контекст? Чтобы почувствовать вкус жизни? Ну не знаю. У меня такая инстаграмная, клиповая «литература» вызывает только досаду.

Хотя два осмысленных рассказа из двенадцати (почему их не тринадцать, кстати?) я нашла.

Л. Львова («Удержаться на хавсиду») сопрягает мировоззрение городского человека с верованиями северных народов. От этого сближения становится очевидно, что горожане забыли истинный облик мира, потеряли системную связь с природой и духами. Но незнание законов не освобождает от ответственности. И отрицающий духов герой оказывается вовлечен в круг их перерождений и игр. Неплохой рассказ, жаль, его портят лубочные отсылки к Бажову.

Дарья Бобылева в рассказе «Любимый» вписывает хоррор-контент в рамки реализма, детерминируя мистику психологией. Метод Бобылевой – сопрягать формульные жанры (хоррор, фольклорные былички) с высокой прозой. Результат получается интересный.

Саня женился на однокласснице Нике, «славной, отзывчивой» девочке с русалочьими глазами. Уже через год Ника «обзавелась халатом и бесформенной прической. С утра первым делом спрашивала у Сани уютным голосом, что сегодня приготовить». Сане не нравилась «пресная и потускневшая» Ника. «Потихоньку они начали ссориться. И удивительное дело – пострадавшей и обиженной из перепалок всегда выходила Ника, а вот здоровье портилось у Сани». Так и жил герой, тянул лямку ради семьи – бабушки Ники, матери Ники, самой Ники и маленькой дочки Верочки. Но чем дальше, тем больше мерещилось ему, что эти женщины ведьмы. Даже дочка русалочья, холодная, неродная как будто. «Все крепче и больнее ввинчивалась в голову Сани мысль о том, что дальше так невозможно, невыносимо, что надо как-то это прекратить, вырваться из семейного круга, в котором он крутился уже столько лет, точно на колесе сансары меж костров страданий. Даже ночью он просыпался от ужаса, что так и прокрутится всю жизнь и умрет здесь, на этой самой постели… И чувствовал на потном лбу холодный вздох, и кто-то пристально вглядывался в него из темноты».

Пробовал Саня что-то изменить, наладить в своей жизни? С Никой поговорить? Завести свои порядки в доме? Нет, конечно, нет. Одна мысль у Сани – бежать! искать новую женщину взамен старой.

Очень точно передан в рассказе образ мальчика, но не мужа. Чем меньше берет он на себя ответственность, тем больше чертовщины вокруг мерещится.

Или чертовщина и вправду творится? Второй, мистический план рассказа – про русалок, неуемных в сексе, душащих, по фольклорной традиции, своей «любовью», и жестоких – выписан не менее достоверно, чем первый.

И если в физическом мире Сане побег удается, то в потустороннем – нет. А нельзя уходить из семьи, еще Пропп об этом писал: только захочет сказочный герой второй раз жениться, как тут же появится первая жена «оттуда».

«Светлые русалочьи глаза смотрели на Саню со скорбным осуждением, с неизбывной обидой, а в меняющихся чертах лица вдруг отчетливо проступила юная красивая Ника... Непрошеная жадная тяжесть нагрубла у Сани под животом, и тварь, почуяв это, молниеносно обхватила ногами его бедра. Внутри она была такой же, как снаружи – состоящей из режущих углов и сдирающих кожу граней. Голодная мясорубка, обтянутая бархатной шкуркой. Дергаясь под ней, Саня выл и ревел, но не мог остановиться, не мог прервать нарастающую судорогу боли и мучительного удовольствия».

Д. Бобылева рассказывала, что при создании кульминационной сцены в писательской резиденции Вентспилса и во всем городе вырубился свет. Когда я перечитывала эту сцену – сломалась читалка. Энергетика в рассказе что надо! Реальности мерцают, перетекают одна в другую. Не отличишь, где правда, где миф. Потому что живой, настоящий миф прорастает в любую реальность.

Вот и современным мужчинам непросто – столько вокруг женщин с «полными бабьей покорной печалью русалочьими глазами». Не каждому ведь Василисы достаются. Лишь тем, кто способен три пары сапог железных стоптать, три хлеба железных изгрызть. Тот же, кто на готовое и сладкое рассчитывает, будет напоен, накормлен и спать уложен. Чего же еще? «... не надо, любимый. Не бойся. Я же тебя все равно люблю и прощаю за все. Все хорошо будет, я тебя не брошу».


Почему "Бахрома"?

Мы решили назвать наш проект «Бахрома», взяв на себя таким образом смелость буквально перевести важнейшее для современной англоамериканской культурной жизни словечко fringe. Именно так называются спектакли, музыкальные альбомы, книги, не ставшие мейнстримом, но создающие питательную среду для него. Чем гуще и качественнее эта бахрома – тем добротнее основная ткань. Каждый месяц, несмотря на все трудности, на русском языке выходят десятки новых художественных произведений. А если прибавить к ним те, что публикуются в толстых литературных журналах (не говоря уж о литературном самиздате), то счет пойдет на сотни. Между тем в «зону особого внимания» пиарщиков и маркетологов, отвечающих за раскрутку и продвижение, попадают лишь единицы – за что их трудно упрекать, ибо количество рук их не безгранично, в отличие от количества выпускаемых книг. Раньше эти «ножницы» вполне эффективно компенсировало «сарафанное радио», но с тех пор, как оно переехало в телеграм и подобные платформы, настройка его заметно сбилась. Мы попросили Анну Жучкову делать обзоры новых русских книг, не попадающих обычно в поле внимания обозревателей. К величайшему их сожалению, – но и они не стрекозы с фасеточным зрением. Хотим особо подчеркнуть: это не история про жемчужные зерна в известной куче. Это скорее другая известная история – про то, насколько мы ленивы и нелюбопытны.