Текст: Ольга Разумихина
В прошлом учебном году мы уже рассматривали творчество поэтов Серебряного века — и рассуждали о пяти наиболее популярных в конце XIX — начале XX в. литературных направлениях, таких как:
- •символизм (размышления о вечном — о любви, времени, жизни и смерти; минимум юмора и конкретики, максимум иносказательности; среди авторов — А. А. Блок, К. Д. Бальмонт, Андрей Белый);
- •футуризм (призывы «сбросить с парохода современности» большинство классиков и выстроить кардинально новый язык, на котором будут изъясняться граждане вновь созданного государства — СССР; ярчайшие представители — В. В. Маяковский, Велимир Хлебников);
- •акмеизм («прекрасная ясность», исследование психологии героя через его портрет, жесты; рассуждение о глобальном через призму частного. А. А. Ахматова, Н. С. Гумилёв, О. Э. Мандельштам);
- •имажинизм (направление, призванное показать мир под другим углом, «расцветить» обыденность посредством словотворчества и использования большого количества литературно-изобразительных средств выразительности, в первую очередь метафор; идеолог — С. А. Есенин);
- •ОБЭРИУ (подчёркивание трагикомичности, абсурдности всего, что происходит с человеком; Д. И. Хармс, А. И. Введенский).
И так уж повелось, что почти все поэты Серебряного века принадлежали к той или иной творческой «тусовке». Иногда их встречи становились судьбоносными, как получилось, например, у Гумилёва с Ахматовой: будущие супруги познакомились, когда Николаю Степановичу было 17, а Анне Андреевне — всего 14 лет, и Гумилёв сразу же влюбился в юную чаровницу; но на его чувства она откликнулась, лишь когда они стали вращаться в одних и тех же литературных кругах. Иногда же, напротив, поэты одного круга яростно выступали против других: так, непримиримый революционер В. В. Маяковский, выступавший в образе «грубого гунна», по понятным причинам не принимал методы символистов и имажинистов. Впрочем, борьба эта была скорее идеологическая, а не межличностная. Тот же Маяковский впоследствии писал о С. А. Есенине: «Его очень способные и очень деревенские стихи нам, футуристам, <...> были враждебны. Но малый он был как будто смешной и милый».
Однако в тех же 1910-х и далее работали авторы, творчество которых не вписывается в рамки вышеперечисленных направлений. Самая узнаваемая фигура среди них — это, разумеется, М. И. Цветаева, а вторая — герой нашего сегодняшнего выпуска. Интересно, не потому ли Марину Ивановну и Бориса Леонидовича связывала такая чистая, искренняя дружба?
Впрочем, до этого периода в жизни поэта мы ещё дойдём.
Начало начал
Борис Пастернак появился на свет в семье, интеллигентнее которой найти сложно: отец, Леонид Осипович, — известный художник, академик, преподаватель в московском Училище живописи, ваяния и зодчества; мама, Розалия Исидоровна, — талантливая пианистка, уже в 12 лет начавшая выступать с концертами. Родители будущего классика живо интересовались всем, что было связано с науками и искусствами, а в дом к ним были вхожи такие знаменитые живописцы, как И. И. Левитан, В. Д. Поленов, Н. Н. Ге. Более того, семью Пастернаков не раз навещал Лев Николаевич Толстой — а отец будущего классика первым проиллюстрировал его роман «Воскресение»!
История знает многочисленные примеры мастеров с искалеченными судьбами, гениев, которые из-за постоянных занятий были лишены детства. Например, бедолагу Моцарта, который учился музыке аж с четырёх лет, а к шести его жизнь превратилась в череду бесконечных гастролей. Но супружеская чета Пастернаков отличались большим тактом и предоставляла детям свободу выбора — что, как ни странно, тоже было проблемой. Юный Борис никак не мог определиться, какой профессии обучиться: он мечтал о лаврах то композитора, то юриста, то философа. В поисках себя будущий классик поступил в Московский университет (ныне МГУ) — и, отучившись четыре года на историко-филологическом факультете, так и не забрал диплом, нашпигованный отличными оценками. К 1912 году он понял, что хочет посвятить себя словесности.
Творческая карьера Б. Л. Пастернака началась в 1913 году, когда он, вернувшись из-за границы, сблизился с кружком футуристов, вступил в литературное объединение «Центрифуга» и познакомился с В. В. Маяковским, входившим в другую футуристическую группировку — «ЛЕФ» («Левый фронт искусств»). В том же году Пастернаку удалось опубликовать первый сборник стихотворений, который имел самое что ни на есть футуристическое название — «Близнец в тучах». Вот одно из стихотворений оттуда:
- Встав из грохочущего ромба
- Передрассветных площадей,
- Напев мой опечатан пломбой
- Неизбываемых дождей.
- Под ясным небом не ищите
- Меня в толпе приветных муз,
- Я севером глухих наитий
- Самозабвенно обоймусь.
- О, всё тогда – в кольце поэмы:
- Опалины опалых роз,
- И тайны тех, кто – тайно немы,
- И тех, что всходят всходом гроз;
- О, всё тогда – одно подобье
- Моих возропотавших губ,
- Когда из дней, как исподлобья,
- Гляжусь в бессмертия раструб.
- Взглянув в окно, даю проспекту
- Моей походкою играть…
- Тогда, ненаречённый некто,
- Могу ли что я потерять?
В этом произведении ещё много подражания основоположникам русского футуризма — и в первую очередь, думается, Маяковскому, лирический герой которого часто предстаёт одиноким воином на улицах и площадях. Подобные мотивы легко обнаружить в таких стихотворениях Владимира Владимировича, как «Ночь», «Утро», «Из улицы в улицу» (все написаны и опубликованы в 1912-м, за год до «Близнеца в тучах» Пастернака) — и, конечно, в поэме Маяковского «Я», которая начинается следующими словами:
По мостовой
- моей души изъезженной
- шаги помешанных
- вьют жёстких фраз пяты.
- Где города
- повешены
- и в петле облака
- застыли
- башен
- кривые выи —
- иду
- один рыдать,
- что перекрёстком
- распяты
- городовые.
Однако, начиная с похожих антитез (творческая личность и толпа, истинное искусство и «поделки» на потеху публике, искренность и лицемерие), Владимир Владимирович и Борис Леонидович вскоре пойдут совершенно разными путями: Маяковский посвятит всего себя служению новой власти и прославится такими работами, как, например, «Стихи о советском паспорте», «Советская азбука» и поэма «Владимир Ильич Ленин», а Пастернак на некоторое время отстранится от политических тем — чтобы в конце концов создать корпус лирических произведений, якобы принадлежащих доктору Живаго, главному герою одноимённого романа Бориса Леонидовича.
Несколькими годами позже
Спустя четыре года после «Близнеца в тучах», в 1916 году, Пастернак выпускает ещё одну книгу — «Поверх барьеров». Однако самой знаменитой работой того периода, на протяжении которого Борис Леонидович продолжал линию футуристических экспериментов, является сборник «Сестра моя жизнь», вышедший в 1922 году. Именно здесь можно отыскать столь популярное в творческих кругах стихотворение «Февраль! Достать чернил и плакать...», а также входящее в школьную программу «Определение поэзии»:
- Это — круто налившийся свист,
- Это — щёлканье сдавленных льдинок.
- Это — ночь, леденящая лист,
- Это — двух соловьёв поединок.
- Это — сладкий заглохший горох,
- Это — слёзы вселенной в лопатках,
- Это — с пультов и с флейт — Figaro
- Низвергается градом на грядку.
- Всё, что ночи так важно сыскать
- На глубоких купаленных доньях,
- И звезду донести до садка
- На трепещущих мокрых ладонях.
- Площе досок в воде — духота.
- Небосвод завалился ольхою,
- Этим звёздам к лицу б хохотать,
- Ан вселенная — место глухое.
- 1917
Как и О. Э. Мандельштам, творчество которого мы рассматривали чуть раньше, Б. Л. Пастернак — человек с блестящим образованием: помимо Московского университета, он учился за границей, в немецком городе Марбург. Однако если стихи Мандельштама весьма доступны для понимания (если, конечно, обладает достаточными знаниями в области гуманитарных наук), то лирика Пастернака чудаковата сама по себе. Чтобы понять — или хотя бы попытаться — лирику Бориса Леонидовича конца 1910-х, нужно обладать не столько научными знаниями, сколько развитым образным мышлением. Представить «щёлканье сдавленных льдинок», когда человек после морозной ночи выходит из дома и протаптывает тропинку, не так уж сложно, — как и «двух соловьёв поединок». А попробуйте-ка вообразить, как ночь, словно волшебница, несёт звезду «на трепещущих мокрых ладонях»!
Но в том, по раннему Пастернаку, и очарование поэзии: в её непостижимости и неуловимости. И, пожалуй, всю красоту умело зарифмованных строк не дано постичь даже их автору: лирика имеет вышнее, божественное начало, а человек — не столько творец, сколько приёмник, слышащий музыку «слёз Вселенной».
Так или иначе, витиеватая ранняя лирика Пастернака воспринимается немногим легче, чем полная культурологических отсылок поэзия Мандельштама. Потому-то Марина Цветаева, с которой, как говорилось выше, Борис Леонидович находился в тёплых дружеских отношениях, называла его стихи «тайнописью» и «иносказанием», а однажды высказалась так: «Пастернака долго читать невыносимо от напряжения (мозгового и глазного), когда смотришь в чрезмерно острые стёкла».
Фразу эту можно воспринять как критическое замечание, даже недовольство, — но это не так: сложный текст — не значит плохой текст. Иначе мировая литературная общественность не приняла бы ни тех же ОБЭРИУтов, ни дадистов, ни деятелей театра абсурда, ни Кафку, Джойса и Элиота.
Но что до Бориса Леонидовича Пастернака, спустя много лет он всё-таки сменил курс — и стал писать несколько понятнее.
Тетради доктора Живаго
В прошлом учебном году мы уже разбирали роман «Доктор Живаго», за который Пастернак едва не получил Нобелевскую премию — но удостоился лишь жесточайших преследований со стороны властей и травли в прессе. Этот роман содержит небольшой сборник произведений, которые якобы написал главный герой книги, — но, думается, настроения вымышленного доктора были близки и самому Пастернаку. Вот одно из таких стихотворений:
Гамлет
- Гул затих. Я вышел на подмостки.
- Прислонясь к дверному косяку,
- Я ловлю в далёком отголоске,
- Что случится на моем веку.
- На меня наставлен сумрак ночи
- Тысячью биноклей на оси.
- Если только можно, Aвва Oтче,
- Чашу эту мимо пронеси.
- Я люблю Твой замысел упрямый
- И играть согласен эту роль.
- Но сейчас идёт другая драма,
- И на этот раз меня уволь.
- Но продуман распорядок действий,
- И неотвратим конец пути.
- Я один, всё тонет в фарисействе.
- Жизнь прожить — не поле перейти.
- 1946
На первый взгляд, это «европеизированное» стихотворение не слишком-то актуально для соотечественников Пастернака: тут и очевидная отсылка к трагедии Шекспира, и странные заимствованные слова типа «Авва Отче» (почему бы не сказать просто «Господи»?), и «фарисейство» (это и религиозное течение, распространённое два тысячелетия назад, и — в переносном значении — лицемерие, неотделимое от жестокости, ведь именно фарисеи добились распятия Христа). Но стихотворение не случайно завершается старинной русской пословицей: от ощущения одиночества, безысходности не спрятаться ни в одном уголке света, ни на одном участке пространства-времени.
Тяжелейшее внутреннее напряжение, которое испытывает лирический герой «Гамлета», было свойственно и доктору Живаго, с каждым годом терявшему всё больше близких людей, и самому Пастернаку, к творчеству которого в Советском Союзе относились настороженно и до номинации на Нобелевскую премию. Борис Леонидович мастерски описал сложное психологическое состояние героя: это богобоязненное смирение — но помноженное на отчаяние, на предчувствие беды. Из-за всего этого возникает неумолимое желание дистанцироваться, понаблюдать за собственной жизнью как бы со стороны.
В таком состоянии, думается, может оказаться каждый. Но будем всё-таки надеяться на лучшее — и завершим экскурс в творчество Бориса Леонидовича другим стихотворением, на удивление лёгким и светлым (и, кстати, порой попадающимся на ЕГЭ по литературе):
Июль
- По дому бродит привиденье.
- Весь день шаги над головой.
- На чердаке мелькают тени.
- По дому бродит домовой.
- Везде болтается некстати,
- Мешается во все дела,
- В халате крадется к кровати,
- Срывает скатерть со стола.
- Ног у порога не обтёрши,
- Вбегает в вихре сквозняка
- И с занавеской, как с танцоршей,
- Взвивается до потолка.
- Кто этот баловник-невежа
- И этот призрак и двойник?
- Да это наш жилец приезжий,
- Наш летний дачник-отпускник.
- На весь его недолгий роздых
- Мы целый дом ему сдаём.
- Июль с грозой, июльский воздух
- Снял комнаты у нас внаём.
- Июль, таскающий в одёже
- Пух одуванчиков, лопух,
- Июль, домой сквозь окна вхожий,
- Всё громко говорящий вслух.
- Степной нечёсаный растрёпа,
- Пропахший липой и травой,
- Ботвой и запахом укропа,
- Июльский воздух луговой.
- 1956
