Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
23 февраля – День защитника Отечества. И, конечно, это повод вспомнить не только о событиях 1918 года, но и о военных подвигах других эпох, ярко воспетых нашими поэтами. Герой этой поэмы – Александр Суворов всегда был символом русской армии, её доблести, её победных традиций. Это слава на все времена.
У нас хорошо известна и собрана в антологиях поэзия 1812 года, созданная офицерами, ополченцами той великой войны, участвовавшими в Бородинском сражении, дошедшими до Парижа. Еще богаче литературное наследие фронтовиков Великой Отечественной.
И боевой путь Степанова, и его литературные увлечения, и поэма, которую он издал в типографии Московского университета 200 лет назад.
Эта необычная поэма, к сожалению, практически забыта. Лишь иногда ее упоминают – скромно, в примечаниях и комментариях к другим произведениям. Хотя её автора почитают как выдающегося политика, литератора, краеведа, просветителя. И иногда забывают, что он, будучи восемнадцати лет от роду, прошёл вместе с Александром Васильевичам Суворовым через все сражения и переходы 1799 года. Это – Александр Петрович Степанов (1781–1837). Его университетом стал славный лейб-гвардии Преображенский полк. Потом, совсем юнцом, он добился перевода в штаб Суворова, который складывался ранней весной 1799 года, накануне Итальянского похода.
К Суворову прапорщик Александр Степанов присоединился в Европе, в Вене. Ведавший суворовской канцелярией Егор Фукс сообщал, что
Правда, глядя на вечно смущавшегося юного офицера, о «вечности» можно было подумать только с иронией – тоже свойственной Суворову. Идеал суворовского штабиста – исполнительность, умение быстро мыслить и художественно излагать свои мысли, смелость – потому что командующий мог послать тебя в самое пекло. А в последние годы жизни Суворову было важно, чтобы помощник мог поразвлечь его остроумной беседой, поддерживая парадоксальный юмор полководца. Степанов это умел, преодолевая робость.
Случайных людей Суворов не приближал. Каждого проверял в своем стиле – засыпал неожиданными вопросами, узнавал о прошлом, о родне, о принципах человека… Ему нужно было как можно больше узнать о будущем соратнике.
Степанов так определил жанр своей вещицы: «лирическая поэма». Почему лирическая, а не героическая или, скажем, героико-лирическая? Для Степанова это был серьезный выбор. Он решился на субъективную поэму, главным образом, по собственным воспоминаниям. А это, в его понимании, и было «лирикой». В 1821 году Степанов писал о событиях 21-летней давности как о вчерашнем дне. Для него они оставались яркими и живыми.
В предисловии к единственному изданию поэмы Степанов признавался: «Воображение, пораженное присутствием и деяниями Суворова, настроило струны лиры моей при первом, так сказать, успокоении на полях отечественных. В течение многих лет по справедливости я мог бы исправить многое; но боялся прикоснуться к тому, что было первым излиянием пламенной души моей». То есть, он мог бы и отредактировать, и сократить поэму – но оставил её в первоначальном виде, пытаясь сохранить тот душевный перелом, который прочувстовал в альпийских горах и после похода. Отсюда несколько суматошный стиль поэмы – длинной, почти неподъемной для чтения в один присест.
В лучших строках поэмы ощущается, что автор прошел через испытания, о которых витийствует. В этом главная ценность поэмы, которая, на мой взгляд, просто бесценна для всех исследователей русской военной истории и литературы конца XVIII – начала XIX века.
Поэма начинается с опалы Суворова. Императору Павлу I великий полководец оказался не нужен:
- Суворов! где твой меч? где ты?
- Давно ли чуждые державы
- Своим царям порабощал?
- Давно ль народ тебя встречал,
- Покрытого деяньем славы?
- А ныне… старец удален
- От света и лица царева…
Степанов не мог быть свидетелем этих событий, но о многом слышал непосредственно от Суворова. Ведь Александр Васильевич любил поговорить с молодым пиитом и поклонником литературы. Впрочем, об императоре (хотя и давно покойном) Степанов рассуждает с положенным почтением, избегая острых углов. Далее – как в учебнике истории, Суворова призывают командовать союзными войсками, которые должны освободить от французов Италию.
С той немаловажной разницей, что Державину довелось участвовать только в сравнительно небольших стычках с пугачевцами, а Степанов действительно сражался рядом с великим полководцем – и подчас фиксировал события с дневниковой точностью:
- На холме, пред стенами Галла
- Суворов созерцает бой;
- Смерть огнекрылая шагала
- Чрез холм чугунною стопой;
- Но пагубный свинец страшится
- Бесстрашного отца штыков…
Показать суматоху, кровавую неразбериху боя, в которой только старый опытный «вождь» мог разглядеть логику.
Он неплохо знал античную литературу, и образами из греческих и римских мифов и поэм жонглировал с легкостью:
- Грудь Россов твердый есть эгид;
- Ужасен он врагам средь боев:
- Так некогда Персеев щит
- В утесы обращал героев.
Читал ли к тому времени Степанов «Илиаду»? Отрывки в переводе Кострова – наверняка. В оригинале – скорее всего, несколько позже, хотя частично, возможно, знакомился с поэмой Гомера еще подростком. В «Суворове» есть стремление подражать сложившемуся тогда представлению об идеальном Гомере. Он хорошо знал русскую поэтическую баталистику того времени – стихи Гавриила Державина, Ермила Кострова. Во многом следовал их возвышенному слогу, разумеется, заметно уступая знаменитым образцам. Почтительный эпиграф из оды Державина «На взятие Варшавы» задает тон поэме. Конечно, он не опередил время, старательно воспроизводил поэтические обороты того времени, но делал это уместно и с искренними эмоциями.
Для нас, конечно, самое ценное – личное знакомство Степанова с Суворовым и со всеми его выдающимися спутниками в тех походах – начиная с великого князя Константина Павловича, Петра Багратиона и Михаила Милорадовича. Милорадовичу Степанов дал такую характеристику – достаточно цепкую, без идеализации:
- Он томным, но кичливым взглядом,
- С природы свойственным ему,
- Окинул быстро место брани,
- Он пылок, молод, сановит,
- Любовью собирая дани
- C красот, сбирать c врагов спешит
- Победой, честию и славой.
Понравились ли генералу эти строки? Неизвестно. Но Степанова он неплохо знал, это бесспорно. Однако вернёмся к главному герою. Автор (и в этом некоторая суматошность его стиля) галопом промчался по всей судьбе Суворова, начиная с побед в польской войне против конфедератов. Рассказывал ли об этих сражениях полководец Степанову в личных беседах? Хочется на это надеяться. Лучшие строки, посвященные прошлому Суворова, пожалуй, эти:
- В Крыму герой бойницы строил,
- Приморский укрепляя брег,
- И если он свой меч покоил;
- То умственных деяний бег
- Его не оставлял средь мира.
- Но долго ль мира ясный свод
- Екатеринин зрел народ?
Здесь очень точно сформулирован образ «первой шпаги империи» – Суворова, который действовал в те годы, когда Россия воевала беспрестанно, расширяя свою экспансию. И он успевал всюду. Стремительность – главная черта и суворовского характера, и его тактики. А точнее – три понятия: быстрота, глазомер, натиск. И такого Суворова мы, если приглядеться, увидим в старинной поэме Степанова. Это его самое очевидное достижение. Как очевиден и промах: в поэме не ощущается последовательность сюжета, слишком много отступлений – путешествий в прошлое, в античность и т.п. Сюжетной цельности поэме не хватает.
Но сюжетная логика нередко теряется. Он сам признавался, что справиться с эпическим размахом повествования ему не удалось. В поэме есть длинноты, множество излишних отступлений в мир античной мифологии. Это мешает современному читателю, возможно, мешало и в 1821-м. Что ж, будем преодолевать помехи.
Но вот кульминация, самые трагические часы походов, о которых писали многие историки и мемуаристы, начиная с Егора Фукса и Николая Бантыш-Каменского. Под конец Альпийского похода армия смертельно устала и почувствовала себя в ловушке. Голод, скользкие, узкие тропинки, смертельная опасность на каждом шагу. В какой-то миг по солдатским шеренгам пошел ропот: «Дальше идти не можем». И Суворов обратился к ним с патриотической речью, из которой крылатыми стали слова: «Похороните меня здесь». Настроение солдат изменилось, они снова были готовы идти за своим полководцем. Степанов так продолжил этот сюжет:
- Но лишь едва сказать успел,
- В долине всадника узрел —
- И Кушников явился взору.
- Вещал Герою: "Там, вдали,
- Где гор вершины подлегли,
- Под свод небес седым навесом
- Поставил Мелас знамена
- В ущелине за синим лесом.
- Коль Россов твердая стена
- Подвигнется, тогда громами
- Поведаешь о томгорам;
- И он сокрытыми путями
- Приближится по высотам.
- Другой удар — и он вступает
- В кровавый с супостатом бой".
Интересное свидетельство участника событий! Ведь Степанов находился рядом с Суворовым. И хорошо знал Сергея Кушникова, предложившего спасительный маневр. Этот полковник много лет был любимцем Суворова, его правой рукой. «Ему поручались все важные дела, причем он исполнял их с неизменным усердием и неутомимостью, чем и заслужил от меня полное одобрение. Вот почему я от всего сердца пожелал бы ему отличия…» — писал Суворов. Храбрый, расторопный, остроумный. Да и просто не по годам мудрый. Вероятно, он был образцом для Степанова.
Но вот преодолены все препоны. «Суворов тверд, не изумлен». О последних месяцах жизни полководца, о его болезни и новой опале Степанов не пишет. Он прерывает поэму в долину, в которую спустились изможденные солдаты после альпийских переходов. Большей славы и быть не может.
Это единственная поэма Степанова. Всё понятно и объяснимо: самое яркое событие жизни натолкнуло его на самовыражение в неподъёмном жанре эпопеи.
Совершить вторую попытку он не смог. Да и ничего равного тем подвигам в его жизни не было.
Читателей у степановского «Суворова» нашлось до обидного немного, поэму не переиздавали с 1821 года, ровно 200 лет. Вот мы и решили вспомнить об этой эпопее «двести лет спустя».
Не так уж много в нашей поэзии столь насыщенных личными впечатлениями баталистики.
Единственного поэта, громившего французов при Адде, Треббии и Нови и прошедшего вместе с русскими чудо-богатырями по альпийским тропам.
После этой поэмы Степанов редко возвращался к поэзии. Cекреты стихосложения он превзошел не до конца. С годами всё чаще обращался к краеведческой прозе, которая принесла ему славу и Демидовскую премию.
То, что эта уникальная поэма наконец напечатана в современной русской орфографии, с сокращениями, помогающими лучше воспринимать её нынешним читателям – большая наша победа. Наша – то есть тех, кто «болеет» за честную славу Суворова в XXI веке. В армии таких людей всегда было немало.
