Текст: Ольга Разумихина
В прошлом учебном году мы обсудили несколько фельетонов — коротких юмористических рассказов, которые классик подписывал псевдонимом Антоша Чехонте, — а также пьесу «Вишнёвый сад». На этот раз мы поговорим о произведениях, вошедших в так называемую «Маленькую трилогию» и объединённых темой футлярности, или, иными словами, зацикленности на собственной персоне — и отсюда страха перед переменами, ограниченности, нежелания задумываться над больными вопросами и решать их.
В рассказах «Человек в футляре», «Крыжовник» и «О любви» Чехов вывел героев, которые, достигнув определённых успехов, получив профессию и обустроив быт, отказываются двигаться дальше: им, мол, и так хорошо. К сожалению, все они заблуждаются: жизнь устроена по-другому, и, сведя свои обязанности к тому, чтобы сохранить уже наработанное, человек рискует остаться совсем один. Он не заводит семью, не находит настоящих друзей — и, думается, скорбит об упущенных возможностях, хотя сам себе в этом не признаётся (или признаётся слишком поздно).
Авторская позиция Чехова здесь напоминает мораль сказки Салтыкова-Щедрина «Премудрый пискарь». Старательный школьник помнит, что в этом произведении мелкая рыбёшка решила провести всю жизнь в крошечной норе, куда ни щука не заплывёт, ни рак не проползёт. Но незадолго до смерти трусишка понял: если бы каждый речной житель поступал так же, как он, то пискарий род бы перевёлся… Не случайно А. П. Чехов в рассказе «Человек в футляре» добавляет прямую отсылку к творчеству Михаила Евграфовича:
«Вот подите же, наши учителя народ всё мыслящий, <...> воспитанный на Тургеневе и Щедрине, однако же этот человечек, ходивший всегда в калошах и с зонтиком, держал в руках всю гимназию целых пятнадцать лет!»
Увы, уроки классиков часто оказываются для нас бесполезны, сетует А. П. Чехов. Или наполовину полезны, что ещё хуже: прочитав Салтыкова-Щедрина, человек на словах проповедует свободу от предрассудков, а на деле…
Рассказчики
Все произведения, входящие в «Маленькую трилогию», построены по принципу «рассказа в рассказе». Каждую историю — про учителя древнегреческого языка Беликова, новоиспечённого помещика Николая Ивановича Чимша-Гималайского и семью Лугановичей — рассказывают, соответственно, следующие персонажи:
•Буркин, преподаватель в гимназии;
•Иван Иванович Чимша-Гималайский, ветеринарный врач, высокий, «худощавый старик с длинными усами»;
•Павел Константинович Алёхин, помещик-хозяйственник, «высокий, полный, с длинными волосами, похожий больше на профессора или художника, чем на помещика».
Буркин, Иван Иванович и Алёхин — старые приятели, которые вместе ходят на охоту. Всем им около сорока лет, что неслучайно: это тот возраст, когда кардинально поменять что-то в жизни, конечно, можно, но намного тяжелее, чем в молодости. Поэтому все три рассказчика хотя и осуждают, но отчасти понимают Беликова с его бесконечными футлярами и футлярчиками — и Николая Ивановича с двадцатью кустами крыжовника.
«Человек в футляре»
Рассказ начинается с того, что Буркин и Иван Иванович, «запоздавшие охотники», располагаются на ночлег в сарае сельского старосты. Приятелям не спится, поэтому они ведут досужие разговоры:
Между прочим говорили о том, что жена старосты, Мавра, женщина здоровая и не глупая, во всю свою жизнь нигде не была дальше <...> родного села, никогда не видела ни города, ни железной дороги, а в последние десять лет всё сидела за печью и только по ночам выходила на улицу.
Иван Иванович удивляется, как же так можно жить, — на что Буркин отвечает: люди, живущие в своей скорлупе, подобно раку-отшельнику, — не такое уж редкое явление. И вспоминает давнего коллегу по фамилии Беликов, который вёл себя, мягко говоря, специфически:
«Он был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком и непременно в тёплом пальто на вате. И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике <...>. Он носил тёмные очки, фуфайку, уши закладывал ватой <...>. Одним словом, у этого человека наблюдалось <...> стремление окружить себя оболочкой, создать себе, так сказать, футляр, который <...> защитил бы от внешних влияний. Действительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге, и, быть может, для того, чтобы оправдать эту свою робость, свое отвращение к настоящему, он всегда хвалил прошлое».
Казалось бы, Беликов — смешной персонаж, бесконечно отставший от жизни, но в целом безобидный. Однако вскоре выясняется, что этот человечек приносит куда больше вреда, чем кажется.
Во-первых, Беликов отнимает драгоценное время у своих восприимчивых учеников: он преподаёт древнегреческий язык, который принципиально отличается от той же латыни. Для будущих философов, юристов, биологов, фармацевтов знание латыни необходимо, более того — даже сейчас, в XXI веке, существуют печатные и электронные издания на этом языке. А вот предмет Беликова не имеет практической ценности: даже в самой Греции уже давно изъясняются на новогреческом, который принципиально отличается от старинного наречия. Максимум, что позволяет древнегреческий, — прочитать Гомера в оригинале. Конечно, есть немногочисленные филологи и лингвисты, занимающиеся подобными изысканиями, и их труд, безусловно, заслуживает уважения, — но тогда было бы логично, чтобы заинтересованные люди получали такие знания в институтах. А вот Беликов преподаёт в обыкновенной гимназии.
Во-вторых, из рассказа Буркина быстро выясняется, что смешной «антропос» стал в своём городишке настоящим тираном:
«Всякого рода нарушения, <...> отступления от правил приводили его в уныние, хотя, казалось бы, какое ему дело? Если кто из товарищей опаздывал на молебен, или доходили слухи о какой-нибудь проказе гимназистов, или видели классную даму поздно вечером с офицером, то он очень волновался и всё говорил, как бы чего не вышло. А на педагогических советах он просто угнетал нас <...> своими чисто футлярными соображениями насчёт того, что вот-де в мужской и женской гимназиях молодежь ведет себя дурно <...> и что если б из второго класса исключить Петрова, а из четвёртого — Егорова, то было бы очень хорошо. И что же? Своими вздохами, нытьём, своими тёмными очками <...> он давил нас всех, и мы уступали, сбавляли Петрову и Егорову балл по поведению, сажали их под арест и в конце концов исключали и Петрова, и Егорова».
«Как бы чего не вышло» — любимая фраза Беликова; этим принципом он руководствуется перед принятием любого, даже самого незначительного решения. Но в какой-то момент в городке происходит событие из ряда вон: в гимназию нанимают нового учителя, Михаила Саввича Коваленко, и в городок он приезжает с сестрой Варей. И в этот момент «забитое» окружение Беликова начинает как бы мстить человеку-в-футляре за годы молчаливой тирании. Коллеги решают непременно его женить — и ничего путного из этого, разумеется, не выходит.
В рассказе «Человек в футляре», в отличие от того же «Премудрого пискаря», осуждению подвергается не только Беликов, но и всё его окружение. В какой-то мере, утверждает Буркин (а вслед за ним и автор), все мы живём в своих скорлупках-футлярах — и сами себя за это ненавидим. Но поскольку предъявлять претензии к сами себе мы не любим и не хотим, наши отрицательные эмоции оказываются направлены на окружающих; вот и получается круговорот мелочных обид и претензий. Беда в том, что всё это может привести к по-настоящему трагичным последствиям.
«Крыжовник»
Ещё один персонаж, живущий в своём «футляре», — это младший брат Ивана Ивановича, Николай. Вот что рассказывает ветеринарный врач о своём семействе:
«Наш отец Чимша-Гималайский был из кантонистов [крепостных военнообязанных. — Прим. О. Р.], но, выслужив офицерский чин, оставил нам потомственное дворянство и именьишко. После его смерти именьишко у нас оттягали за долги, но, как бы ни было, детство мы провели в деревне на воле. <...>
Мой брат тосковал в казенной палате. Годы проходили, а он всё сидел на одном месте <...> и думал всё об одном и том же, как в деревню. И эта тоска у него мало-помалу вылилась <...> в мечту купить себе маленькую усадебку где-нибудь на берегу реки или озера».
Желание брата «запереть себя на всю жизнь в собственную усадьбу» Иван Иванович не одобрял, однако из интереса следил, как у того обстоят дела. Естественно, накопить на собственный домик, да с богатыми угодьями, простому служаке было очень трудно, почти невозможно. Но главный герой не отступался от заветной цели:
«Брат мой Николай, сидя у себя в канцелярии, мечтал о том, как он будет есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым часам за воротами на лавочке и глядеть на поле и лес. <...> Эти воображаемые картины были различны, смотря по объявлениям [в газетах], которые попадались ему, но почему-то в каждой из них непременно был крыжовник. Ни одной усадьбы, ни одного поэтического угла он не мог себе представить без того, чтобы там не было крыжовника. <...>
Жил он скупо: недоедал, недопивал, одевался бог знает как, словно нищий, и всё копил и клал в банк. <...> Мне было больно глядеть на него, и я кое-что давал ему и посылал на праздниках, но он и это прятал».
К сожалению, привычка к экономии, дошедшая до фанатизма, ожесточила Николая Ивановича. И когда представилась возможность разбогатеть ценой счастья и здоровья другого человека, главный герой не остановился... Иван Иванович сокрушается из-за того, что его брат прожил пустую, лишённую высоких устремлений жизнь, — и делает вот такой вывод:
Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда — болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других.
Размышления на тему
В конце XIX века А. П. Чехов утверждал, что все беды происходят из-за всеобщего замалчивания. Но во второй половине ХХ в. ситуация полностью изменилась: получили всеобщее распространение радио и телевидение, а вместе с ними — репортажи о стихийных бедствиях и терактах, сюжеты о людях, столкнувшимися с нищетой, голодом и тяжёлыми болезнями. В какой-то момент такой информационный фон стал настолько привычным, что люди в лучшем случае перестали обращать внимание на тревожные вести, а в худшем — успокаивать себя тем, что, раз в мире столько несправедливо страдающих людей, значит, надо всеми силами «цепляться» за собственное благополучие.
На это явление обратил внимание философ Жан Бодрийяр. В книге «Общество потребления» (1970) он написал:
«Ради миллионов людей, лишённых истории и счастливых этим, нужно лишить пассивность виновности. И именно здесь вмешивается зрелищная драматизация, осуществляемая средствами массовой информации (происшествие или катастрофа — распространённая тема всех посланий): <...> нужно, чтобы душевный покой частной сферы проявлялся как ценность <...>, постоянно находящаяся под угрозой, всегда рядом с катастрофической судьбой».
Иными словами, нынешний человек думает: «Люди бессильны перед судьбой; каждый из нас в любой момент может стать жертвой катастрофы. Но если конкретно мне повезло, раз у меня есть пища, одежда, жильё, возможность учиться, работать и развлекаться, — значит, надо в полной мере наслаждаться этим!» К сожалению, на этом мысль часто обрывается, о помощи ближнему речь уже не идёт.
«О любви»
Заключительное произведение трилогии — рассказ «О любви», история из жизни самого Алёхина. Судьба этого человека складывалась нелегко, но он всегда был наделён умом, стойкостью, требовательностью к самому себе, что вызывает неподдельное уважение. Вот что Павел Константинович — с изрядной долей самокритики — рассказывает о самом себе:
По воспитанию я белоручка, по наклонностям — кабинетный человек, но на имении, когда я приехал сюда, был большой долг, а так как отец мой задолжал отчасти потому, что много тратил на моё образование, то я решил, что не уеду отсюда и буду работать, пока не уплачу этого долга. Я решил так и начал тут работать, признаюсь, не без некоторого отвращения. <...> Я не оставлял в покое ни одного клочка земли, я сгонял всех мужиков и баб из соседних деревень, работа у меня тут кипела неистовая; я сам тоже пахал, сеял, косил и при этом скучал и брезгливо морщился, как деревенская кошка, которая с голоду ест на огороде огурцы; тело мое болело, и я спал на ходу. В первое время мне казалось, что эту рабочую жизнь я могу легко помирить со своими культурными привычками; <...> я завёл так, что после завтрака и обеда мне подавали кофе с ликёрами и, ложась спать, я читал на ночь «Вестник Европы». <...> [Но вскоре] я мало-помалу перебрался вниз, стал обедать в людской кухне, и из прежней роскоши у меня осталась только вся эта прислуга, которая ещё служила моему отцу и которую уволить мне было бы больно.
Через пару-тройку лет Алёхина назначили на должность мирового судьи, и он стал «наезжать в город», где познакомился с супругами Лугановичами. Сорокалетний Дмитрий был простодушным, но, в сущности, пустым человеком; а вот его супруга Анна Алексеевна, женщина добрая, умная и красивая, с первого взгляда привлекла внимание Алёхина. Вскоре он с ужасом обнаружил, что безнадёжно влюбился — и что Анна, скорее всего, испытывает те же чувства. Но разве Павел Константинович, будучи человеком чести, мог разбить чужую семью, увести жену доброго друга? Но даже если и так, разве Анна Алексеевна будет с ним счастлива? Одно дело редкие визиты в город, чаепития, досужие разговоры, и совсем другое — жизнь в скучном доме, где Алёхин только и делает, что хлопочет по хозяйству…
Ситуация, в которой оказался Павел Константинович, — одна из самых сложных и самых спорных. С Беликовым и с Чимша-Гималайским всё более или менее понятно: вред, который они причинили окружающим, очевиден, — и то, что поступки этих героев были во многом неосознанными, не оправдывает ни первого, ни второго. Но, перелистнув последнюю страницу рассказа «О любви», читатель вряд ли сможет однозначно решить, насколько правильно поступил Алёхин — и, если нет, как стоило бы повести себя на его месте.
Или, возможно, в жизни существуют такие ситуации, когда верного решения нет в принципе?..
