Текст: Андрей Цунский
И вообще, зачем это знать! Какой-то древний поэт в какой-то далекой от нас Англии, в эпоху, затянутую метровым слоем паутины, – да мы и не знаем его…
Старый знакомый
Знаете. Нет, правда, знаете-знаете! Откуда? Ну, во-первых, его цитируют: прекрасный писатель один раз и удачно, а плохие журналисты постоянно и не к месту, так что цитата превратилась в штамп. Не вспомнили? А ну-ка, скажите, по ком звонит колокол? Да, это написал именно Джон Донн. А то, что сделали дурные щелкоперы с его словами, прекрасно подтверждает, что лучше всего звенит колокол в пустой голове и не по ком-то, а просто так.
Нет, Джон Донн – не пивная на Никитском! Это в честь него названа пивная на Никитском, но там не читают стихи, а смотрят футбол. Любил ли сам Джон Донн пиво? Ну, он же англичанин – а значит, любимый сорт наверняка у него был. Нет-нет, трезвенником он точно не был. Любил ли футбол? Ну, кто знает. Хотя «кальчо» – игру с мячом – итальянцы завезли в Британию за двести лет до его рождения, а гарпастум римляне вообще приперли на острова на рубеже тысячелетий. Так что, может, и сам играл. И между прочим, у вас с ним масса общих знакомых. Нет, совершенно серьезно!
Так, во-первых, он родственник Томаса Мора – да как не помните, доброго друга Эразма Роттердамского! И драматурга Томаса Хейвуда. Хейвуду Джон приходится внуком, а Мору мама Джона приходилась внучатой племянницей. Кстати, если вы не забыли – Томас Мор не явился на коронацию Анны Болейн из-за отхода Англии от католической веры. И вообще был чересчур строптив, по мнению короля. Как какого – Генриха VIII! Тот и приказал казнить Мора, а вообще их семья за веру еще не раз потом страдала. А Хейвуд и Мор были хорошими друзьями. Как какой Хейвуд? А «Весёлая сцена между монахом, продавцом индульгенций, священником и его соседом Праттом»? А «Весёлая сцена между мужем, женой и сельским священником»?
Всякое наследство можно промотать, но не дар остроумия! В случае с Джоном Донном это… все-все, не забегаем вперед.
Итак,
1572 год.
Между Англией и Голландией идет затяжной конфликт. Генрих Наваррский женится на Маргарите Валуа, уравнять в цене Париж и обедню он додумается позднее, лет через двадцать. В Париже – Варфоломеевская ночь. По степени зверства она сравнима с «хрустальной ночью» в нацистском Берлине – если не превзошла. Испанцы в Новом Свете наводят свои порядки: вице-королю Франсиско де Толедо удается прикончить ново-инкское государство Титу Куси Юпанки – его последний глава Тупак Амару казнен в июне. Но даже в двадцатом веке имя Юпанки забыто не будет, его возьмет аргентинский писатель и певец Эктор Арамбуро.
А в Риме Папой становится Уго Бонкомпаньи, болонский юрист. И вы его тоже знаете – как автора буллы Inter Gravissimas. Да вы просто забыли! Он принял имя Григория XIII. Реформа календаря! Это он ввел в календарь високосные годы и сдвинул даты на 11 дней – потому что всем уже стало смешно: равноденствие по календарю и перед глазами уже никак не совпадало. Впрочем – многим до сих пор нравится, а реальность до лампочки.
А у нас было не до календаря. На Москву в очередной поход собрался хан Девлет-Гирей, тот самый, который за год до этого уже Москву пожег и требовал сначала отдать ему Астрахань и Казань, а потом решил, что и всю Московию прибрать не худо. А Ивана Васильевича Грозного опричники очень подвели – увидев ханское войско, попросту разбежались. Если бы не князь Михаил Воротынский на Лопасне, худо бы пришлось. Так что календарем до 1917 года заняться было просто некогда.
А в Англии уже двенадцать лет правила добрая королева Бесс – Елизавета I (Иван Васильевич сватался к ней, но успеха не имел, как и все остальные женихи). Но величайшим гениям ее эпохи еще так мало лет: Шекспиру и Марло – по восемь, Фрэнсису Бэкону – одиннадцать, и даже будущему фавориту королевы, морскому разбойнику и поэту – сэру Уолтеру Рэйли – только шестнадцать, хотя он уже воюет во Франции на стороне гугенотов и, скрывшись в посольстве, видел ужас Варфоломеевской ночи. А другому фавориту – и того меньше, ему, Роберту Деверэ, второму графу Эссексу – семь. Королеве же сорок один, но она очень красивая и, судя по всему, еще долго такой останется.
А еще в этом году и родился Джон Донн. То ли 12 февраля, то ли 21 января, еще пишут «между двадцать четвертым января и девятнадцатым июня». Да уж, за календарь папа Григорий взялся очень даже правильно. А со всеми перечисленными выше людьми Джон Донн будет знаком, увидится. Будет читать их, а с графом Эссексом и сэром Уолтером Рэйли повоюет с испанцами в Кадисе и на Азорских островах и сходит в море под одними парусами.
Два портрета
Шекспир, та еще заноза – прицепится и не избавишься. «Вот два изображения – вот и вот». На этих двух портретах лицо одного и того же человека. Первый написан неизвестным художником. На нем мечтательный молодой человек двадцати с небольшим лет. Он только что отучился в двух университетах. Но диплома ему не видать – для католиков жесткие ограничения. Не бьют – и то слава богу. Хотя, как сказать: брат Джона, Генри, приютил у себя католического священника и угодил в тюрьму.
Молодой человек, который смотрит мимо нас с портрета, не заботится о деньгах (наследство получил, и приличное). Ему хочется путешествовать, воевать, открывать новые земли, посмотреть мир! И все это у него получится. А еще ему нравятся дружеские попойки, он вечно в кого-то влюблен, и вся жизнь – впереди. И он пишет стихи.
А вот второй портрет. Ах, какие кружева, ухоженная бородка, как гладко причесаны волосы! Но во взгляде веселый блеск, он солидный мужчина, успел побывать – дважды – членом парламента, изучить богословие, поработать адвокатом, счастливо жениться и стать отцом двенадцати детей! А умерли из них – только двое.
В ту эпоху – неслыханное везение. А еще – он разочаровался в католичестве. Дело не в политике и не в личных выгодах – он ушел из католиков в протестанты по причинам, которые нам неизвестны. Ну и ему постоянно не хватает денег. И все же он живет со своим немаленьким даже по тем временам семейством в просторных апартаментах на Друри-Лейн. Даже по тем временам место отличное! Как? Ну, не будем спешить.
Человек на портрете еще не знает, что все его невзгоды – на самом деле мелкие неприятности, что все у него прекрасно. И не знает, что очень скоро это кончится. И жизнь его будет совсем другой. И третий его портрет тоже будет другим.
Но – давайте обо всем по порядку. Сначала – о женитьбе.
Женитьба (совсем не так, как у Гоголя)
Об этом можно было бы снять фильм или целый сериал. Поэт и герой – молодой красавец и умница – возвращается в Лондон. За плечами войны и морские походы, у него прекрасное образование, а вокруг – эпоха Доброй Королевы Бесс! В эту эпоху человек не раб происхождения и знакомств, он может добиться успеха – если чего-то стоит сам. И перед молодым Джоном Донном – блистательные карьерные перспективы.
А он не только воевал – он предпринял поездку по Италии и Испании, изучил тамошние языки, обычаи, нравы и особенности власти и управления. И вот он уже помощник Лорда Хранителя Большой Печати сэра Томаса Эгертона! Лорд Хранитель Большой Печати – одно из первых лиц во властной иерархии, власть его огромна. Ему нужно обязательно понравиться – а уж тогда…
Но Джон Донн не умеет нарочно нравиться. Он умен, и человек дельный. Все у него на службе идет хорошо без лести и приспособленчества. Но…
Трудно сказать, в каком году впервые увидел Джон Донн Анну Мор и взгляды их встретились. Важно, что она была племянницей Лорда Хранителя Большой Печати, который уж точно не желал ей такого жениха. Политики большого масштаба всех юных родственниц рассматривают как средство для достижения политических целей брачными методами.
Но это было еще полбеды. У Анны Мор был и папа, а папа тоже состоял на госслужбе. И был он лейтенантом Тауэра. Лейтенанты Тауэра «обслуживали» весьма высоких господ, включая королеву Елизавету и ее маму Анну Болейн. Влюбленные пытались сохранить чувства в тайне, забыть о них, потом – как это и положено в их возрасте – раздумали забывать.
Джон и Анна тайно поженились на Рождество 1601 года. Такое долго утаить нельзя – и дипломатическая карьера кончилась, толком и не начавшись. А лорд-хранитель и его брат – новоиспеченный тесть – попытались исправить ситуацию. Тестюшка-силовик засадил беднягу Донна во Флитскую тюрьму, построенную еще в XIII веке, где держали должников и нищих. В стене была сделана клетка, через прутья просили милостыню несчастные, неспособные расплатиться с долгами и выйти хоть когда-нибудь на волю. Начальники, бывало, пытали заключенных, пытаясь выведать, не припрятали ли те какие-то деньги на воле. Хотя кое-какие публикации последних месяцев наводят на мысль, что у английских тюремщиков были проблемы с фантазией.
Донн писал из тюрьмы жене – и делал в конце писем приписки «John Donne, Ann Donne, Undone…» – «Джон Донн, Энн Дон – уничтожены». К тому же его мучила совесть – в тюрьму угодил и венчавший их священник Сэмюэл Брук, и его брат Кристофер, который на свадьбе был посаженным отцом, а теперь превратился в посаженного.
Но даже Лорд Хранитель Большой Печати и крутой начальник в политической тюрьме (такое старолондонское Лефортово) не могли (ха!) отменить законно заключенный брак и впаять ему бесконечный тюремный срок. Тем более что супруги оказались готовы принять любые невзгоды, но друг от друга не отреклись, а вот-вот мог проявиться результат их брачной ночи. Лорд приложил холодную печать ко лбу, а лейтенант Тауэра выгнал дочку из дома, выпустив на волю зятя. Зять добился освобождения священника и его брата – и удалился с женой в Пирфорд, деревушку в Суррее. Тесть злился на Джона и дочку еще восемь лет. Но полдюжины внуков и решимость супругов быть вместе сломили его гордость. В 1609 году Джордж Мур примирился с дочерью и зятем и даже передал им приданое дочери. А Джон и Энн почти каждый год сообщали ему о прибавлении количества внуков.
Друри-Лейн
В 1602 году Джон Донн, едва выйдя из тюрьмы, начал заново строить снесенную и втоптанную в пыль карьеру. Округ Брэкли в Нортгемптоншире представлял собой полтора десятка домов, базарную площадь у дороги да церковь – куда ж без нее. Но для человека с амбициями было важнее то, что от этого захолустья избиралось аж два депутата в Палату Общин. Одним из них немедленно стал Джон Донн, сумевший очаровать избирателей и ввиду малости округа почти ничего, кроме, наверное, пива – не потративший на избирательную кампанию.
Поэзию он тоже не бросал. В то время поэты не собирали стадионы и не выступали на улицах. Стихотворчество было делом интимным, а поклонники поэтов были участниками небольших сообществ, которое у нас назвали бы «кружкАми», а в английском языке – «крУжками». Это заимствованное из французского и более… мм.. откровенное название. Coterie, или коутери – до сих пор означает узкий круг, тесную компанию.
У каждого коутери должен был быть покровитель – и для защиты от напастей, и чтобы кружки в кружке не опустели. В 1610 году таким покровителем стал для поклонников Джона Донна сэр Роберт Друри. Для семьи Донна он выделил в своем огромном доме на Друри-Лейн те самые апартаменты и меблировал их за собственный счет. Да-да, улица тоже имени Друри, папы сэра Роберта, в конце этой улицы был его особняк. А в XVIII столетии на этой улице понастроят пивных и других, скажем мягко – развлекательных заведений. Сейчас – весьма престижное место. Театр Друри-Лейн и Ковент-Гарден недалеко. Делаем оптимистический вывод – искусство все же побеждает!
Джон Донн становится помощником сэра Роберта, сопровождает его в поездках. И в 1612 году он едет вместе с сэром Робертом и пышным посольством в Париж. И там его вдруг поражает видение. Сэр Роберт ужаснулся – такого лица у своего ассистента он никогда не видел. А тот ответил: «…моя дорогая жена дважды прошла мимо меня по этой комнате с распущенными волосами и мертвым ребенком на руках. Вот что я видел». Сэр Роберт постарался успокоить поэта – не бери в голову, тебе приснился дурной сон… А вернувшись в Лондон, поэт узнал, что именно в тот день его жена в муках родила мертвого ребенка, что едва не стоило ей жизни.
1617
В 1617 году жизнь поэта раскололась на «до» и «после». Его жена умерла, причем снова родами и снова произведя на свет мертвого младенца. В то время контрацепция и планирование семьи еще никому не были ведомы, а супруги так и не охладели друг к другу, это была одна из самых пылких и нежных привязанностей не только в мировой литературе – такое вообще редко встречается.
Джон Донн не ушел в себя, продолжал работать. Он читал проповеди, ставшие образцом ораторского искусства, они сохранились, и желающие могут их прочитать – и не без пользы для себя. Через год после смерти жены он получил степень доктора богословия, ездил с дипломатической миссией в Германию, наконец – стал настоятелем собора Святого Павла, про который вы учили в школе текст «Сэйнт Полс Кафидрал из зэ плэйс оф грэйт туорист аттракшн». На самом деле, собор Святого Павла – это нечто гораздо более важное.
Вот только стихов, таких как раньше, не писал он уже никогда. Нет, он не оставил поэзию. И даже написал еще три «Благочестивых сонета». Их сразу можно узнать.
- Противоречия взялись меня терзать,
- Во мне, рождая подлость и коварство.
- Я, от природы, чтивший постоянство,
- Стал благостным обетам изменять.
- Раскаянье, как и любовь моя,
- Приносят мне не радость а мытарства,
- В них холод, жар, страдая, как от пьянства,
- Мольбы и клятвы забываю я.
- (Перевод Николая Самойлова)
Третий портрет
А 25 февраля Донн прочитал перед королем Карлом Первым проповедь «Поединок со смертью». Современник и биограф Джона Донна Исаак Уолтон писал:
«Многие тогда, видя его слёзы и слыша его слабый голос, признали, что текст был выбран пророчески, и что доктор Донн прочёл проповедь на собственное погребение».
Перед смертью Донн заказал свой портрет в саване, с него сделано и скульптурное изображение, установленное над могилой Донна в соборе Святого Павла. Он умер 31 марта 1631 года. И это будет единственный памятник в соборе, который уцелеет во время Великого пожара в 1666 году.
И все же давайте послушаем те его стихи – которые дышат жизнью и озорством. А если придет время грусти… так ведь каждый знает, по ком звонит его колокол.
