Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Люблю почитывать пьесы. Не только смотреть. И искусство Михаила Шатрова для меня, признаюсь, не пустой звук. Он был разным: искатель и баловень успеха, политический публицист, но и знаток театра, находивший изящные ходы для революционных этюдов. В них есть культура, которую мы успели утратить, а чем ее заменили – лучше и не задумываться.
Речь пойдет о лениниане. Почти все пьесы Шатрова относятся именно к этому жанру.
Пьесы о Ленине вроде должны были составлять основу советского репертуара в любом театре. Но больших удач после трилогии Николая Погодина («Человек с ружьем», «Кремлевские куранты», «Третья патетическая» - действительно красота!) не попадалось. Хоть с фонарем ищи.
И он подхватил падающее знамя. И – без преувеличений – на шатровскую лениниану пошел зритель.
В театре «Современник» гремела пьеса «Большевики», которую не так уж просто оказалось пробить к 50-летию Октября. Шатров сделал оригинальный ход: это революционная драма в отсутствие главного героя.
Ленин ранен, он лежит где-то неподалеку, в соседней комнате, к нему мало кого пускают, время от времени мы узнаем, что ему чуть лучше или чуть хуже. А соратники – под председательством Якова Свердлова, в отсутствие Иосифа Сталина – не только вспоминают самого человечного человека, но и решаются на жесткие меры против врагов, по существу – на «красный террор». В финале все вместе – включая зрителей – убежденно поют «Интернационал». По сцене проходят и самые настоящие кремлевские курсанты, стоящие на страже ленинского Мавзолея. Словом, получилось неожиданное и эффектное действо. Шатрову и режиссеру Олегу Ефремову действительно удалось перенести нас в «боевой 1918 год».
«Свердлов ставит на поименное голосование декрет о красном терроре. Первое слово за Луначарским. Евстигнеев великолепно играет паузу: ему нелегко принять такое решение. Рука Луначарского медленно, вяло идет вверх и, достигнув какой-то точки, вдруг обретает жесткость линий. Выбор сделан. Для Луначарского — Евстигнеева вынужденный террор — еще и личная драма, которую надо преодолеть», - писал в «Юности» Евгений Сидоров. Действительно, «слом» Луначарского получился у Шатрова и Евстигнеева убедительно (позже эту роль играл Александр Вокач, его вы можете увидеть в сохранившейся телевизионной версии). Это кульминация пьесы – темпераментные и практичные товарищи убеждают мягкотелого интеллигента в необходимости чрезвычайных мер. Михаил Козаков, игравший в том спектакле Юрия Стеклова, редактора газеты «Известия», попутно основавшего «Новый мир», сложил в те годы такую эпиграмму:
- Вливаясь в хор всеобщих од,
- Подняв на сцене мощный ор,
- Сегодня, братцы, ровно год,
- Как голосуем за террор.
Неплохо? Но это богемный юмор. Люди – в том числе московская интеллигенция – в то время в Ленина верили.
Прошло почти 15 лет – и тот же Ефремов, но уже во МХАТе принялся ставить пьесу «Вам завещаю!» - документальную политическую драму о Ленине. Потом ее нарекли «Так победим» и – даже – «Так победим!», с восклицательным знаком. Нервный Ленин в исполнении Александра Калягина – настоящий политический танк, который нередко вынужден работать вхолостую. И это мучительно. Дискуссии, споры, крики – на фоне благостного брежневского политбюро ленинские манеры выглядели экзотически и притягательно. Пьесу могли запретить, но она, напротив, шла с размахом. И даже Брежнев – совсем уже старенький – побывал на этом шедевре ленинианы – ультрасовременном, как самосвал «Белаз», пожертвовав любимым хоккеем.
Ефремов и Шатров сумели удивить публику. Достаточно вспомнить, что Ленина играл Александр Калягин – актер, ни по манере говорить, ни по комплекции не напоминавший классического Ильича советской сцены. Впрочем, в то время режиссеры доверяли Калягину, как никому другому. Он играл одну за другой главные роли, легко преодолев свое изначальное комическое амплуа. В его исполнении мы увидели нервного Ленина, живущего на износ, в режиме постоянного кризиса. Шатров соединил несколько узловых, трагических сюжетов из его послереволюционной жизни. Трудно забыть гроссмейстерскую паузу Калягина после слова «Сталин», которую он выдержал, диктуя свое письмо к съезду, в котором отхлестал всех своих возможных преемников, включая милейшего Кобу. Публика ждала именно этой многозначительной паузы. Считалось, что Ленин предвидел и «культ личности Сталина», и «большой террор».
Брежнев гордо восседал в ложе, но пьеса не добавляла ему вистов. «Демократический централизм» его времен не предполагал дискуссий (в особенности – публичных) по центральным политическим вопросам. В то время исторические фигуры – Ленин, Жуков, Сталин (последние двое – по фильмам о войне) выглядели выигрышнее орденоносного Леонида Ильича. Достоинства «развитого социализма» общество сумело оценить несколько позже, не раньше конца 1980-х и, конечно, после смерти Брежнева.
Добавим и почти дружеские отношения с США, которые, по их замыслу, должны были наступить после усмирения гонки вооружений – и мы получим представление о том, что он проповедовал в годы гласности. При этом, например, Солженицына, с его яростным неприятием всей советской практики от раннего Ленина до раннего Горбачева, Шатров считал своим оппонентом. И не изменил этого мнения, когда оно вышло из моды.
Когда Перестройка началась всерьез – а это случилось накануне 70-летия Октября, – Михаил Филиппович энергично занял трибуну «властителя дум». Конечно, далеко не единственного, но одного из. И он написал, как казалось, свою главную пьесу, в которой столкнулись мнения разных сил, участвовавших в событиях осени 1917 года. Каждый выступал с манифестом – Ленин, Сталин, Деникин, Милюков, Свердлов… По существу, они судили революцию, а главное – Сталина, как человека, эту революцию оседлавшего. Получилась драма, в которой товарища Кобу бранили Дзержинский, Свердлов, Ленин – и это выглядело несколько натянуто, но занятно. При этом критики в основном упрекали Шатрова за недостаточный пиетет по отношению к Ленину, который брал на себя ответственность за то, что не остановил сталинизм. Это выглядело смело и требовало одобрения самого главного ленинца современности. Именно поэтому одним из первых читателей этой рукописи стал генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев. Он прочитал и задумчиво произнес: «Рано, еще рано это ставить».
Потом пьеса получила название – «Дальше, дальше, дальше…», ее опубликовал журнал «Знамя» (помню этот зимний номер). Она стала сенсацией первой половины 1988 года; историки, журналисты и просто читатели наспорили о ней на целый том, который Шатров оперативно издал и потом еще раза два переиздавал. Финальная ремарка пьесы стала крылатой: «Очень хочется, чтобы Сталин ушел. Но пока что он на сцене». А постановка так и не состоялась. Сначала слишком многие мечтали поставить эту пьесу – понимали, что будет событие. Потом ее начали репетировать во МХАТе, об этом даже рапортовала пресса, но до премьеры дело не дошло.
А потом, пока режиссеры раскачивались, «хороший Ленин» вышел из моды – и ставить «Дальше, дальше, дальше…» уже никто не стремился. Театрального действа так и не получилось, если не считать одного далекого от столиц театра. Еще недавно шатровские пьесы шли в десятках театров, а тут… И очень жаль! Пьеса, конечно, слишком тенденциозна, но политический темперамент бурлит в ней эффектно, да и глубину там можно высмотреть. Но она так и осталась событием литературной и общественной жизни, но не театральной. Несправедливо. Какой повод для спора мы потеряли!
К числу лучших пьес Шатрова я отнес бы «Шестое июля» и «Брестский мир». По мотивам первой кинорежиссер Юлий Карасик снял очень удачный фильм, вторая, увы, достойного воплощения на сцене не получила (Михаил Ульянов в Вахтанговском сыграл вождя, на мой взгляд, уж слишком в стиле парвеню – как Ричарда III). В фильме «Шестое июля» Юрий Каюров, сыгравший Ленина в десятках кинолент, превзошел себя. Он был суров, вспыльчив, несколько фанатичен, напоминал воспаленный нерв – при этом оставался интеллигентом. Интеллигентом, который, в случае необходимости, готов с оружием в руках защищать свою идею. И это была настоящая документальная драма. Да почему была? Пересмотрите ее, не пожалеете.
Отмечу и многолетнее содружество Шатрова с историком Владленом Логиновым. Их совместная книга «Февраль» (она в свое время публиковалась в «Юности») и в наше время читается с интересом. Никто так и не написал о Февральской революции увлекательнее. Фильм по этой книге так и не сняли.
Шатров не сдал позиций и после 1991 года. Правда, мало кто узнал о такой его верности своим идеалам: он отошел в сторону. Творческая жизнь одного из властителей перестроечных дум завершилась, когда Михаилу Филипповичу было 59. Нередкая история для этого поколения: многие надорвались от слишком радикальных перемен. Они о социализме с человеческим лицом подумывали, о «Ленине, которому больно» – а тут президент страны прямолинейно говорил о похоронах коммунизма.
Он несколько раз обещал, что напишет новую пьесу о Ленине и судьбах революции – «Вопросы остаются», докажет, что этот герой еще актуален. Но этой рукописи, кажется, так никто и не увидел. По крайней мере, в итоговом пятитомнике драматурга (к сожалению, неряшливо составленном – видимо, не самим автором) такой пьесы нет, хотя словосочетание «Вопросы остаются» мелькает – в интервью, в публицистике. И ведь точно сказано – действительно, вопросы остаются, да какие!
Он не отказывался от Ленина, от своего – восторженного – понимания НЭПа. И это немало. В те же годы «ленинист» Егор Яковлев превратился в такого «правака», что сам Франко позавидовал бы. Да и Евгений Евтушенко – социалист в душе – не написал и не произнес ни одного доброго слова о Ленине после «отмашки» 1991 года. И для социал-демократа Михаила Горбачева сразу вдруг стали не слишком важны товарищ Ульянов и Октябрьская революция, которой он так восхищался еще в 1988-м.
У мэтра ленинианы появилась синекура – культурно-деловой центр «Красных холмы». Когда-то он мечтал построить там настоящий творческий центр, площадку для всяческих дискуссий и искусства. Получилось, кажется, только с концертным залом. Остальное – коммерческие квадратные метры. Сверхбогатым человеком Шатров не стал, его роль в этом проекте оставалась почетной.
Нет, он не ушел в бизнес, да и мало в нем понимал, оставаясь лишь респектабельным господином при большом деле. Драматург, многое вкусивший, он тосковал по славе, по влиянию на умы, грустил, что почти забыт, что театры не ставят его пьес. В разговорах иногда подстраивался под новую конъюнктуру, но в глубине души считал, что все мы еще вернемся к Ленину – и эта его потаенная вера проскальзывала. Он все-таки остался товарищем, не превратился в господина, хотя внешне слегка напоминал буржуя с плаката. И энергию сохранил до последних лет. Но – увы, после многих лет большого успеха остался вне театра и кино.
Сегодня его пьесы можно перечитывать с ностальгией. Становится всё яснее, что если в нас остались какие-то неболезненные клетки – то это из тех времен, когда Шатров (далеко не он один, конечно) царил на сцене.
Пружина слабовата. Да и по части эрудиции до рубля 90 копеек не хватает.
Вы думаете, сегодня Шатров никому не нужен? А поставьте «Так победим!» по-серьезному, как политическую трагедию, в которой вопросов куда больше, чем ответов. Поставьте. Необязательно с теми же акцентами, которые ставил сам Шатров. Но – поставьте. Тогда и поговорим.
