Интервью: Андрей Мягков
Лауреатство «Лицея» – насколько оно важно лично для вас? Может, не чувствовали себя «писателем», а теперь чувствуете, или что-то в этом духе?
Алексей Колесников: Считаю, что основная функция премии – поощрительная. Для начинающего автора это очень важно. Ты публикуешь рассказы в литературных журналах, но твоя книжка не продаётся в магазине, её нельзя, например, подарить. А тут тебя зовут на Красную площадь, называют писателем и дают деньги. Это невероятно. Швыдкой и Шаргунов тебе кивают, а Алексей Николаевич Варламов жмёт руку. Это мотивирует и позволяет уверовать в то, что твои работы «нормальные». А писателем я считал себя и до премии, просто теперь я как бы более признанный писатель. Прежде был менее. Сам про себя я уже года три знаю, что пишу очень хорошо.
А когда начали писать? Что толкнуло в литературу?
Алексей Колесников: Помню, как подумал о написании книги лет в пять. В школе тайком писал стихи. В студенческие годы рассказы. Первый самый настоящий рассказ написал лет в двадцать. До этого думал, что писать мне нельзя потому, что я не живу в Москве или Петербурге и у меня нет в архиве написанного маслом портрета.
Я вообще очень люблю литературу. Творческая потребность – это естественная потребность человека, она как аппетит. Я свою решил реализовывать вот так – делать тексты.
Вы ведь юрист – как юриспруденция уживается с литературой?
Алексей Колесников: Я работаю юристом уже очень долго, но это никак не мешает и никак не помогает литературе. На работе я совсем не писатель, а работая над текстом, забываю, что юрист. Вообще работа как таковая соперничает с писательством. Она отбирает лучшее время дня. При этом работу я свою люблю и вообще работать – это правильно. Чехов утром вскрывал нарыв, а вечером писал рассказ «Тоска». Мне это нравится. Я не пишу на юридическую тему и не пользуюсь профессиональным юридическим языком. Читать книги о судах, адвокатах или о следствии не могу. Всё неправда и очень непохоже.
А сами не думали написать – так, чтобы было и правда, и похоже?
Алексей Колесников: В том то и беда: если взять за основу книги правоприменительную практику как она есть, то получится скучная журналистика. Ну или я просто не умею с таким материалом работать. Вот пытаюсь вспомнить удачный роман про полицию, суд или адвоката – и не могу. Мягкие крошки-детективы не в счёт. Это действительно именно так чудовищно, как об этом принято думать. Вспоминается сцена суда из «Братьев Карамазовых» Достоевского, но это совсем не то. Помню, как увлекла меня книга «Сажайте и вырастет» Рубанова. Не совсем подходящий пример, так как эта книга о СИЗО девяностых годов – но там и следователь, и адвокат похожи на тех, с кем мне приходилось общаться.
А не читали совсем свежую «(не)свободу» Сергея Лебеденко? Там автор тоже «в материале» – и судя по отзывам, получилось как минимум неплохо.
Алексей Колесников: К сожалению, еще не успел прочитать. Не накопилось еще достаточное количество положительных отзывов в моей личной «книге жалоб и предложений». Но вот вы упомянули, поэтому, наверное, прочитаю. Спасибо. Вообще, я очень жду, когда появится книга о Деле «Сети». Уверен, что кто-то её уже пишет. Не важно, какую позицию займет автор. Там такая фактура, что в любом случае будет интересно. Её можно сделать похожей на «День Шакала» Форсайта, но нужно обладать хоть какой-то информацией о следствии и суде.
Классический вопрос: любимые писатели, ориентиры?
Алексей Колесников: Самый классный вопрос. Я мог бы составить список из пятисот авторов, но ограничусь только теми, кого не раз перечитывал. И только прозаиками, хотя поэзию я обожаю, быть может, ещё больше, чем прозу.
Учиться писать нужно у всех, а вот перечитываешь только любимое. У меня это Лермонтов, Толстой, Платонов, Булгаков, Горький, Олеша, Гайдар, Шолохов. А ещё Томас Манн, Хемингуэй, Фолкнер, Сартр, Гарсиа Маркес. И современные: Маканин, Лимонов, Быков, Елизаров, Пелевин, Иванов, Сорокин, Масодов.
А читали кого-то из ваших коллег-финалистов? Можете кого-то выделить?
Алексей Колесников: Я пока не читал прозу, но начать хочу с Екатерины Манойло. Ей дали первое место. Там что-то личное. Я такое люблю. Мне очень понравились стихи Дениса Балина. Я ему даже потом написал: ты крутой поэт!
Часто встречаю мнение, что рассказы – это некий «черновик». Мол, пишешь сначала рассказы, а потом до романов дорастаешь. Как человек, ставший лауреатом «Лицея» как раз со сборником рассказов – как относитесь к такому?
Алексей Колесников: И удачи, и неудачи в рассказе лучше видны. Чтобы оценить нового автора, я старюсь прочесть сначала рассказ. Если понравилось, то читаю роман или повесть. Чехов только рассказы и писал. И до сих пор он в этом деле первый. Следом Шукшин, а потом долго-долго никого.
Каждый мой рассказ – это герметичная, осознано именно так придуманная вещь. Растянуть их в роман или повесть не получится. Не выдержит фундамент. При этом я соглашусь с тем, что до романа я пока не дорос. Мне проще написать тридцать хороших рассказов, чем один плохой роман. В общем, сами по себе рассказы – это круто, это как блоху подковать, а вот то, что у меня нет большого текста – это мой писательский недостаток. Но я учусь и стараюсь.
В вашем сборнике «Ирокез» есть очень разные стилистически – да и тематически во многом – рассказы. А есть среди них какой-нибудь один, который особенно вам дорог?
Алексей Колесников: Просто там собраны рассказы, которые я написал как на самом первом ученическом этапе, лет в двадцать, так и те, которые родились, когда я уже вовсю публиковался в литературных журналах. Думаю, это заметно. Я вижу свои недочёты в ранних текстах и вижу преимущества в зрелых. Именно поэтому собрал их в один сборник. По нему можно проследить подрастание автора.
Я очень люблю рассказ «Ну?». У Солженицына «Один день Ивана Денисовича» – хроника лагерного дня, а у меня, в пределах суток действует такой же «Иван Денисович», только он не в лагере, а на воле. И это ещё страшнее. По сути, это репортаж из ада. Дорог он мне по нескольким причинам. Во-первых, я попытался стилизовать текст под речь персонажа – там от его имени ведётся повествование. Во-вторых, нужно было как-то показать экзистенциальный кризис, который случается с героем, это сложно и, кажется, в самом конце рассказа я смог решить эту задачу. Ну и в-третьих, самое главное, что там все люди настоящие, все они писались с натуры, я их хорошо знаю. И место действия мой родной посёлок – Ракитное.
Вы ведь из Белгородской области, граничащей с Украиной – и судя по вашим рассказам, то, что сейчас вылилось в <спецоперацию>, вы ощущали задолго до того, как оно приобрело такую форму. Но все-таки ощущать и видеть своими глазами – разные вещи. Сейчас, после 24 февраля, вы бы писали и составляли этот сборник по-другому?
Алексей Колесников: Сборник был бы таким же. Ничего нового по поводу случившихся событий я сказать не могу, как писатель. В моих текстах всё уже есть. Реальность догнала мои тексты. И, как водится, перегнала. Последний рассказ сборника – на одну страничку – как раз про то, как писатель вымучивает великий текст, надеется показать его людям, а когда у него всё получается, в Чёрное море падает бомба. После этого тексты становятся попросту не нужны. Литература всегда вторична по отношению к жизни. Составляя сборник сегодня, быть может, я бы написал рассказ о том, как весной над моей головой взорвалась ракета в самом центре Белгорода ночью. Просто это очень впечатляет. Звук, вспышка, взрыв чуть выше деревьев, искры и дымок в чёрном небе. Стоишь, трясёшься и ждёшь вторую ракету, только уже по голове. А нет, тишина. Можно дальше идти в магазин или куда там.
Зачем вообще тогда писать художественную литературу?
Алексей Колесников: Это попытка украсить мир, как-то его скорректировать. У Бродского хорошо:
- «И если за скорость света не ждешь спасибо,
- то общего, может, небытия броня
- ценит попытки ее превращенья в сито
- и за отверстие поблагодарит меня».
Вот хочется дырочку в небытие просверлить. Ну и вообще, быть писателем – это круто, круче, чем юрист. Был такой юрист Лев Николаевич Толстой, но о нём мало кто знает. А писателя читает весь мир. Меня лично Толстой сделал лучше. Вообще всем лучшим в себе – если такое есть – я обязан книгам.
А зачем читать ваш сборник рассказов «Ирокез»? Попробуйте убедить потенциального читателя в нескольких предложениях.
Алексей Колесников: Это тексты очень молодого человека, который родился и вырос в современной постсоветской России. Это может быть кому-то любопытно. На молодых писателей у нас дефицит. Что бы ни писал Чехов – он писал про своё время, а Пушкин про своё. И Андрей Битов тоже. Современным писателям все-таки по 50 лет. А мне нет и 30. Я вижу всё по-другому. И ещё: я занимаюсь только современностью, а не периодом раскулачивания, реформами Петра, Олипиадой-80, что там ещё? Только современность с её уродством и красотой.
