Текст: Руслан Козлов (писатель)
Саша Николаенко. Муравьиный бог: реквием. — М.: АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2022. — 576 с.
- Ни ночью, ни днем
- Не хочу быть муравьем!..
Может быть, муравьи пытаются с нами говорить. Пытаются до нас докричаться, допищаться, дошуршаться, докусаться – если уж ничто другое не действует. Может, помощи у нас просят. Или мудрости. Или чтоб не обижали хотя бы. Мы не знаем, не слышим. И никакого диалога у нас с муравьями нет. Вот спросите кого-нибудь: «Тебе муравьев жалко?» А он: «Чего? Кого? Муравьев?..» А может, вот так же и ангелы-архангелы, небожители-вседержители: «Чего? Кого? Людей?..» Мы-то думаем, что у них и забот других нет, как печься о нас, мелких ползунах. А с чего бы? Чем мы можем быть им интересны в нашей пошлой суете-возне-грызне?.. Но мы все-таки молимся им, надеясь хоть на какой-то ответ. Не на диалог, конечно. Хотя бы на слабый, неясный знак – что наш писк различим там, наверху, в космическом гуле и в скрежете небесных сфер.
Тут, понимаю, всплывает возражение: да кто вообще сейчас ищет и ждет этого ответа свыше? Сколько их – тех, кому важно поговорить с небожителями? Немного, наверное. Но каждый человек хоть раз в жизни пытался докричаться, дошептаться, достонаться до бога. Особенно в детстве, когда так остро было понимание, что без защиты, без помощи, без доброй, любящей силы – не выжить. Бог воспринимался как один из взрослых, только всесильный. И детское отношение к нему было гораздо более простым, честным, требовательным: «Если ты – всесильный, почему ты не сделаешь так, чтобы всем было хорошо? Почему ты меня не слышишь, не понимаешь?» Дети не боятся задавать богу острые вопросы, обижаться, злиться, негодовать, даже богохульствовать – конечно, во взрослом понимании. Право на это им дает их живая, еще не умершая и не окаменевшая вера. Ведь тот, в ком вера умерла, считает бессмысленным взывать к кому-то там глухому, слепому, равнодушному, кого, может, и нет вовсе. А тот, в ком вера окаменела, не смеет раздражать бога острыми вопросами, потому что от веры в нем не осталось ничего, кроме страха... И вот, получается, что дети ближе к богу, чем взрослые. В них нет неверия и страха, нет пиетета и робости. И всё в них протестует против муравьиного статуса человека, против того, что бог переступает через нас, не замечая, а то и давит со злости своими всесильными пятками.
Несмотря на это, до недавних пор считалось, по крайней мере в литературе, что общение с богом – дело исключительно взрослых. Поэтому и не было по-настоящему откровенного разговора с ним. Даже Великий Инквизитор, сотворенный Достоевским, говорил вроде как дерзко и надменно, но, по сути, пытался оправдаться, униженно каялся в людском убожестве. А уж смелее и острее, чем он, с богом не пытался говорить никто.
Но вдруг три года назад появился «Небесный почтальон Федя Булкин» – роман, написанный Сашей Николаенко. И в нем ребенок заговорил с Богом со всей откровенностью, до которой так и не смогли подняться взрослые.
Здесь «Бог» впервые написан с заглавной буквы. Потому что именно для ребенка Бог – не что-то далекое, непознаваемое, безответное, а добрый, понимающий... Человек? Ну да, Человек! Такой же, как папа, мама, дедушка, бабушка. Тот, с кем можно общаться почти на равных. И это общение совсем не оскорбляет Его! Наоборот – кажется, именно такого общения Он сам жаждет, устав от нашего унылого раболепного писка.
Кто-то захочет возразить – мол, да что такого по-настоящему серьезного может спросить у Бога ребенок с его детскими мыслишками? На самом деле именно у ребенка в этом важном деле (а я искренне считаю, что нет ничего важнее, чем отношения человека и Бога), именно у ребенка есть огромное преимущество. Мы, взрослые, не можем решиться даже на такой простой вопрос: «Бог, Ты вообще-то добрый или злой?»
Но должен ли вообще Бог держать ответ перед людьми? Дети – например, Федя Булкин – считают, что должен. А Господь ведь сам дал детям высшие права, сказав: «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие. Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него». А главное – детям прощается дерзновенное обращение к Богу не из снисходительности, а потому что уверовать в реальность Божьего Царства можно только уверовав в доброту и праведность Бога. Но мы же все такие – маловерные, не решающиеся на прямой и откровенный разговор с Богом. А ну как Он рассердится и раздавит наглеца!.. Вот тогда-то и приходят на помощь бесстрашные дети.
- – Добрый он, бабушка?
- – Кто?
- – Бог-то твой?
- – Добрый, Феденька.
- – Просто глухой и старенький, слепенький?
- – А?
- – Как ты, бабушка?
- – Что?
- Ничего не слышит...
- Вот и Бог, наверное, так же.
- Может, и виднее Богу, да что-то уж очень много несчастливых последнее время развелось на земле...
Но задать Богу важные вопросы это, как вы понимаете, полдела. А получить Его ответы – кажется, вообще из области нереального. Но вот здесь-то у детей – еще большее преимущество. Опять-таки потому, что ребенок не зашорен неверием и раболепием, еще не заткнуты его уши догмами.
- – Вот что я скажу тебе, бабушка, все-таки о справедливости... Бессмертным должен был сделать Бог человека! Почему не сделал бессмертным человека Бог? Побоялся! Потому что, сделай он бессмертного человека, не осталось бы тогда у него перед человеком ни единого преимущества!
- – Человек, Федь, бессмертен в детях своих, во внучкáх, вот как ты у меня... И в делах бессмертен человек, доброй памятью.
- – И злопамятью, бабушка, живуч человек... Например, был Гитлером, так Гитлером навсегда и останешься, и в живых, и в мертвых, и в вечности. Здорово! То есть, страшно! Хорошее наказание. По заслугам. Был фашистом, убийцей, мучителем, злодеятелем, истязателем человечества, и уже не исправишься никогда... А если был при жизни Гагариным, Менделеевым, Пушкиным, вечно будешь для человечества Гагариным, Менделеевым, Пушкиным – навсегда! Вот тебе и бессмертие... Ладно уж... что уж тут... справедливо... Хоть какое-то облегчение...
И вот, если ребенок дошел до этого – несомненно направляемый Богом, почувствовал эту справедливость не как каменную догму, а как руководство к жизни, то пойдет он всегда не в сторону Гитлера, а в сторону Пушкина... Только откуда же появляются всё новые и новые Гитлеры? Да оттуда, что взрослый мир только и делает, что вытравливает из детских душ подобные откровения, которые в свое время получает каждый ребенок. Каждый! Потому что, как это ни печально, не нужны взрослому миру, в котором мы пресмыкаемся, подобные откровения. Не нужны божественные ответы! Человек давно думает, что он – сам с усам. А оказывается что не «с усам», а просто с мерзкими усиками и мерзкой челкой (не важно, что при этом он, к примеру, может быть гладко бритый и без особой на голове растительности)... И не спасти, наверное, бедным детям наш мир полученными от Бога ответами. Нет, не спасти, к великому сожалению.
Поэтому – реквием.
Поэтому – другой мальчик, Петруша, и другая бабушка, живущие в «Муравьином боге». Поэтому «бог» опять с маленькой – муравьиной – буквы. И человек в этой книге – с маленькой. Этот человек – ребенок, который не смог устоять перед муравьиной кислотой взрослой ненависти. А ненависть была садистски-изощренной, замешанной на самом горючем веществе, какое только может быть в детской душе – на гибели папы и мамы. По-хорошему, жить бы им, Петруше и его бабушке, тихо делясь друг с другом душевной болью, и было бы им легче. Но страдание перекипело в бабушкином нутре не в сострадание, а в ненависть. И надо было на кого-то эту ненависть изливать, надо было найти виновного. Так родилась в ней ядовитая тема, страшный рефрен, раскаленные пыточные клещи: «Петруша-убийца».
- – Петруш, да посмотри, што баба-то нашла... Хляди, билеть...
- – Ба, ты сама тогда его купила...
- – Как не купить, когда сам бес из ангела просил?.. «Купи, ба-ба! Купи, ба-ба!..» Узнал – бери...
- – А я, ба, знал, что будет?..
- Он отступил, зажав в кулак счастливый лотерейный, автомобиль для папы с мамой выигравший билет.
- – Я же не чтоб они на ней убились!..
Это что же делается, Господи! Она ведь и внука учит превращать скорбь в ненависть! И, может быть... Странное оправдание для нее, но всё же... Может быть, судя по себе, она думает, что так легче вынести невыносимое? Но ему-то куда девать ненависть? На кого направить? И происходит самое страшное – то, что и должно было произойти...
- – Не я!
- – Не ты, так хто?..
- – Да бог твой – вот кто.
- – Што сказал?..
- – Он их убил. Он, баб, нас всех убьёт...
Так что же? Петруше не повезло с бабушкой? А остальным миллионам, которых с малолетства учат ненависти – им с кем не повезло? Со всем нашим миром? И что – муравьиный бог и муравьиный лев – одно и то же? Вот муравьиный лев делает в песке подлую ямку – если муравей попадает на край, ему уже не выбраться – он проваливается, проваливается в эту воронку... Зачем ты усомнился, маловерный?.. И – прямо в челюсти жуку-убийце... Зачем Сашина книга написана этой затягивающей в себя ритмической прозой? Поэма? Ну да, поэма. Подобная самым трагическим нашим поэмам – «Мертвым душам», «Москве-Петушкам». Только страшнее. Потому что и жизнь всё страшнее. Потому что и ненависть всё вспыльчивее. Потому что и вера в бога-убийцу всё ядовитее.
- ...Он наклонился, жестянку с керосином осторожно поставил у подножия горы.
- В последний раз предупредил:
- – Эй вы. Я здесь...
- Он палочкой распотрошил в вершине ямку – кратер, в воронку керосин плеснул... Мурáвье царство продолжало копошиться, чернорабочие букашки сосредоточенно к горе тащили свои соломинки-былинки... Бог чиркнул спичкой. В тот же миг навстречу муравьиным ручейкам с горы помчались огненные реки. Змеились язычки, текли, переливаясь, вниз. Мурашки корчились, сворачиваясь в запятые, застывали, и языки глотали, то выплевывали их... Горячий ветер сеял в трáву черный снег, щипучий дым, мурáвьи души улетали в небо с ним...
- Над Моровом в сети теней скользящих стоял убийца. Муравьиный бог.
Петруше не повезло с чернодушной старухой. Муравьям не повезло с озлобившимся Петрушей. Нам не повезло с учителями ненависти и безверия... Кто там стоит над нашим человейником, готовый плеснуть керосина и бросить спичку? Муравей, возомнивший себя богом? Душевнобольной взрослый, который не смог перерасти детские обиды? Или взаправду сам бог, который водит его трясущимися от ненависти руками? И только ли в нашем сознании бог смешался с дьяволом, Христос – с антихристом?.. В сознании, уже задохнувшемся от керосинового смрада и бессильным остановить руку со спичкой...
Никто еще не писал реквиема по муравьям – только Саша Николаенко. Никто еще не написал реквиема по человечеству. Так что пока приходится считать таковым ее «Муравьиного бога».
