Текст: Андрей Мягков
Дженнифер Тиге, дочери немки и нигерийца, было 38, когда она узнала, что ее дед — нацистский преступник. Да не абы какой, а самого преступного пошиба — Амон Гёт, и он был комендантом концентрационного лагеря Плашов в Кракове. Там же в 1946 году дедушку Дженнифер и повесили, но перед этим Гёт успел вдоволь поиздеваться над узниками — лагерь был знаменит своими расстрелами, а сам комендант слыл отборным садистом. Многие наверняка помнят сцену из спилберговского "Списка Шиндлера" — ту, в которой герой Рэйфа Файнса стреляет по заключенным с балкона своей виллы, просто чтобы размяться. Это и был Амон Гёт.
О семейной тайне Дженнифер узнала тоже по-киношному — случайно наткнулась в библиотеке на книгу Маттиаса Кесслера "И после этого я должна любить отца?". "Отцом", как несложно догадаться, был ее дед. По горячим следам нашелся также документальный фильм, в котором ее мать встречалась с бывшей узницей Плашова.
Дженнифер было около месяца, когда ее отдали в католический приют, а с 21 года девушка совсем перестала общаться со своей биологической родней. Зарытые в прошлом тайны и без того мучили — но разворошенные, стали кровоточить втройне.
"Почему мать не сочла нужным рассказать мне о моем происхождении? — вопрошает Дженнифер. — Почему другим она сообщает то, что в первую очередь должна знать я?" И как справиться с чувством вины за преступления деда — да и должна ли она вообще испытывать чувство вины? Поиску ответов на все эти вопросы и посвящена книга, написанная совместно с журналистом Николой Зелльмаиром.
"Насилие и жестокость оставляют глубокий след, который ощущается следующими поколениями, — скоро скажет Дженнифер психоаналитик. — Причем боль приносят не только сами преступления, но и их замалчивание". В итоге разворошить семейные тайны до конца, осмыслить и принять свое прошлое оказывается единственным способом освободиться от его гнетущей тяжести — все другие стратегии обречены на провал.
"Теперь я хочу смотреть в будущее, а не в прошлое", — напишет Дженнифер ближе к концу своей истории. И ее книга, не являясь монументальным исследованием ни по истории, ни по психологии, оказывается прекрасной отправной точкой для своего собственного путешествия в будущее. Путешествия, которое не стоит откладывать.
Мой дед расстрелял бы меня: История внучки Амона Гёта, коменданта концлагеря Плашов / Дженнифер Тиге, Никола Зелльмаир
Пер. с нем. Анны Ерховой — М. : Альпина Паблишер, 2023. — 260 с.
Глава 3. Жена коменданта: Рут Ирен Кальдер, моя бабушка
...Моя бабушка всю жизнь идеализировала и оправдывала Амона Гёта, а я сначала не судила ее строго, думая так: «Она ничего плохого не сделала. Она не принимала участия в его зверствах».
Как мало я о ней знала! Читая книгу из библиотеки, я внимательно рассматривала фотографии с бабушкой: сначала из личных архивов, а потом и исторические.
У нас с ней много общего.
Я тоже люблю красивую жизнь. Езжу на хорошей машине, живу в большом доме, ценю комфорт. Как и бабушка, обожаю дорогие вещицы и иногда готова заплатить высокую цену, чтобы заполучить их. Все в итоге сводится к вопросу: какова она будет?
После войны бабушка жила довольно скромно. Кажется, для нее были важны не только деньги и статус. Она, бесспорно, наслаждалась тем, что ей предлагал Амон Гёт, но оставалась в Плашове не только ради жизни в роскоши.
Думаю, она безумно любила Амона Гёта. Возможно, ее ослепляла власть, которой он был наделен. Однако должно было быть еще что-то, некое стечение обстоятельств, своего рода зависимость, которая заставляла бабушку закрывать глаза на все остальное.
Она потом так и не вышла замуж, ни к одному мужчине настолько сильно не привязывалась. Неважно, кто после войны пришел, а кто ушел: фотография Амона Гёта всегда оставалась на месте. Отсюда следует, что ее отношения с Амоном Гётом основывались на нечто большем, чем получение выгоды.
Мне знакома такая безграничная любовь. Когда я кого-то люблю, это чувство безусловно. Я понимаю бабушку. Любимый мужчина получает от меня нечто вроде безлимитного проездного: что бы он ни делал, мое сердце для него открыто. Конечно, я не признаюсь в этом и одобряю или приемлю не любые поступки, но тем не менее любовь остается первоосновой.
Спрашиваю себя, что бы я делала на месте бабушки. Ищу в ней свое отражение. Полюбила бы я садиста? Нет ответа. Но при мысли об избиении кого-то «бычьим корнем» у меня желудок выворачивает.
Оправдывая мою бабушку, мать твердила, что из спальни на вилле не было видно лагерь и что евреи в лагере говорили, будто она одна из них. Рут — еврейское имя.
Верить ли этому? Радоваться хотя бы какому-то оправданию? Меня раздирают сомнения. С одной стороны, я хочу сохранить положительный образ бабушки. С другой стороны, мне нужно докопаться до правды. Во время учебы я собирала информацию из разных источников и сравнивала их. Нужно принимать во внимание не предположения, а доказанные факты. С целью составить представление о том, какой была бабушка на самом деле, я собрала много материала.
Я не судья и не стремлюсь вынести ей приговор. Я только хочу увидеть ее такой, какой она была.
Узнав, что бабушка пыталась помогать заключенным, сначала я почувствовала облегчение: ну не могла она быть заодно с дедом, она была на стороне добра. И сейчас за эти мысли мне стыдно перед жертвами Амона Гёта.
Снова воспроизвожу в голове сцену с горничной. Бабушка стоит на кухне рядом с Хелен, жизнь которой каждую секунду висит на волоске, и говорит, что помогла бы ей, будь это в ее силах. За такими словами скрывается равнодушие. Заступившись за Хелен, бабушка тем не менее оставила ее в беде.
Она видела, как страдают горничные, и понимала, что должна разрешить внутренний конфликт. Бабушка отличала плохое от хорошего. У нее был выбор. Но эгоизм не позволил ей принять решение.
Кого-то она жалела, кому-то помогала. Было ли этого достаточно? Нет, конечно. Бабушка могла бы во сто, в тысячу раз чаще делать добро. Получается, она так ничего и не осознала, продолжая думать только о себе.
Полагаю, есть то, что отличает нас с ней друг от друга, и это довольно существенно. Я бы не смогла жить с убийцей и мириться с тем, что он мучит других людей.
***
Дженнифер Тиге говорит о бабушке с нежностью, у нее светятся глаза.
Она мечется между любовью и неприятием, обороной и нападением. Через бабушку она пытается понять себя.
«Я ничего не знала». Эту фразу Рут Ирен часто повторяла после войны. Это лейтмотив молодости многих немцев. Родители и дедушки с бабушками твердили, что понятия не имели об уничтожении огромного количества людей. А дети и внуки не знали, можно ли этому верить и нужно ли.
Но как же вы могли об этом не знать?
Да разве возможно, чтобы это оставалось незамеченным?
В 2011 году впервые опубликовали дневник Фридриха Кельнера за период с 1939 по 1945 год. Кельнер в описываемое время служил простым чиновником в суде в гессенской провинции, где жил до своей смерти в 1970 году. Не имея доступа к секретным документам, он записывал слухи, разговоры местных жителей и прежде всего информацию из газет, доступных каждому. Из его дневника становится очевидно, что людям, которые «ни о чем не знали», было известно довольно многое о диктатуре, войне и Холокосте. Например, в 1941 году Фридрих Кельнер пишет: «Больницы и дома престарелых превратились в центры убийств». Он замечает, что в газетах все чаще объявляют о смертельных случаях в больницах и домах престарелых. Его внимание привлек случай одной семейной пары, вовремя забравшей домой из такой больницы сына, у которого диагностировали психическое расстройство. В это же время, как раз перед нападением на Советский Союз, до Фридриха Кельнера дошли слухи о массовых убийствах евреев: «Находящийся в отпуске солдат стал свидетелем жестоких расправ на оккупированной территории Польши. Он видел, как обнаженных евреев и евреек выстроили перед длинным глубоким рвом, затем украинские эсэсовцы выстрелили им в затылок, и тела упали в ров. Когда могилы начали засыпать, оттуда еще доносились стоны!» В сентябре 1942 года из Лаубаха, где жил Кельнер, выслали две еврейские семьи, и это тоже нашло отражение в его дневнике: «В последние дни из нашего округа депортируют евреев. Из города вывезли Штраусов и Хайнеманнов. Я узнал из проверенного источника, что всех без исключения евреев отправляют в Польшу, и там их убивают эсэсовцы».
С 1996 года художник Гюнтер Демниг начал реализовывать проект «Камни преткновения». Более чем в 800 немецких городах и деревнях установили маленькие мемориальные таблички из латуни. Они лежат перед домами людей, которых забрали нацисты. Показательно, что на некоторых улицах таблички лежат перед каждым третьим домом. Иногда там написано одно имя, иногда имена всех членов семьи. На этих улицах невозможно было бы не заметить отсутствие соседей: семьи евреев, девочки с синдромом Дауна, гомосексуала, коммунистки.
Но во многих немецких семьях родители, дедушки и бабушки никогда не затрагивали опасные темы. При слове «нацисты» имелись в виду какие-то другие люди. Разве можно представить, что этот приветливый дедушка во время войны совершал преступления, а эта добродушная старушка с восторгом приветствовала Гитлера? Точно так же Дженнифер Тиге не могла представить, что ее бабушке хорошо жилось в доме у самой границы концлагеря.
Жизнь Рут Ирен Кальдер — один из немногих очевидных примеров самообмана и насквозь лживой семейной истории. Рут Ирен не совершала преступлений, но была соучастницей и получала свою выгоду. Амон Гёт поднимался по карьерной лестнице в СС, она поднималась вместе с ним. Амон Гёт остается кем-то чужеродным, от кого легко откреститься, но в Рут Ирен, соблазнительной приспособленке, можно увидеть себя — хотя бы часть отражения.
Узнав в 1946 году о казни Амона Гёта из хроники, она закричала и в беспамятстве заметалась. Агнес Кальдер упоминала, что Рут Ирен после этого быстро поседела и начала красить волосы в черный.
Моника Гёт говорила, что ее мать постоянно пересматривала американский художественный фильм «Я хочу жить!» со Сьюзен Хэйворд в главной роли. Это яркое воззвание против смертной казни. Сюжет строится вокруг убийства, из-за которого в США казнили невинную женщину.
Одним из любимых фильмов Рут Ирен был послевоенный «Третий человек». В красавице Алиде Валли она узнавала себя. Алида Валли исполняет роль спутницы Гарри Лайма, преступника и убийцы, которого сыграл Орсон Уэллс. Она бесконечно верна возлюбленному и остается с ним вплоть до его гибели.
По словам дочери, Рут Ирен заводила новые романы, но ни одного мужчину она не любила так, как Амона Гёта. После войны она какое-то время встречалась с американским офицером. Он оплатил ей курсы английского языка. Вернувшись в Техас к жене и ребенку, американец регулярно отправлял Рут Ирен любовные письма и ежемесячно высылал чеки, пока она не покончила жизнь самоубийством в 1983 году.
В 1948-м, спустя два года после казни Амона Гёта, Рут Ирен подала прошение американским властям, желая сменить фамилию. Она утверждала, что свадьба с Амоном Гётом не состоялась только из-за того, что в конце войны в стране воцарился хаос.
Отец Гёта, Амон Франц Гёт, с которым Рут Ирен состояла в переписке, прошение поддержал. Он подтвердил, что его сын перед окончанием войны жил с Рут Ирен. Поскольку второй брак Амона Гёта к тому времени был расторгнут, ей разрешили сменить девичью фамилию. С тех пор ее звали Рут Ирен Гёт.
В ее рассказах Амон Гёт продолжал существовать как венский джентльмен, обаятельный и остроумный, который, увы, героически погиб на войне. О его преступлениях Рут Ирен Гёт никогда не говорила, в этом она не отличалась от большинства современников. От постоянных расспросов дочери она отмахивалась.
Моника считала мать самолюбивой хладнокровной особой, которая прежде всего пеклась о красоте. Рут Ирен сделала подтяжку лица и поправила нос, который считала «еврейским». Она до конца жизни винила мир в том, что у нее слишком рано отняли ее самую большую любовь.
От незаконно присвоенного имущества, которым Амон Гёт обзавелся в Плашове, его спутница жизни, судя по всему, не отказалась. Рут Ирен работала секретаршей. В свободное время она позировала на фотосъемках для модных показов, а по вечерам подрабатывала в швабингском баре «Грюнен Ганс». По словам Моники Гёт, Рут Ирен любила прогуливаться по Швабингу, ее платье всегда сочеталось по цвету с помадой, а рядом обычно семенил ухоженный пудель по кличке Месье.
Дочерью и ее проблемами она не интересовалась. «Ничем не обремененная Рут, — так ее назвала Моника Гёт. — Все чувства отданы умершему Амону».
