Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
В стихах многое уже было сказано:
- Война – совсем не фейерверк.
- А просто трудная работа,
- Когда, черна от пота, вверх
- Скользит по пахоте пехота.
Это Михаил Кульчицкий, погибший в 1943 году на Луганщине. Но у прозы другой ракурс, она может показать то, что остается за пределами поэтического видения. И читают ее иначе.
Первые «Батальоны»
Считается, что «лейтенантская проза» началась в 1957 году, с публикации романа Юрия Бондарева «Батальоны просят огня». Молодой писатель-фронтовик, ученик Константина Паустовского уже был известен, даже считался (не в самых широких кругах) лидером писательского поколения. Его первые рассказы напоминали Бунина, но важнее для него все-таки оказались Виктор Некрасов и Лев Толстой, в первую очередь – его «Севастопольские рассказы». К сожалению, фильм, снятый по «Батальонам» в 1985 году, оказался слабенький и максимально далекий от канонов лейтенантской прозы. Одна только модельная (4 рубля в салоне в середине 1980-х) прическа актера, исполнявшего роль капитана Ермакова, чего стоит. И темперамент у него под стать прическе, а не книге. Бондарев умел удивлять, спорить, ломать стереотипы. После выхода его романа стало ясно: после выхода «Батальонов» возможно многое. И даже строгий, не щедрый на похвалы Василь Быков говорил, что «все мы вышли из «Батальонов».
Накануне. Триумфальный стиль
…Уже существовала проза военкоров, начиная с «Дней и ночей» Константина Симонова, который продолжал писать – то по-новому, то по-старому. Его любили все писатели-фронтовики, но война глазами известного журналиста – это совсем не то, что война бойца или младшего командира. Быть может, у него шире взгляд, но – не столь подробный опыт. И – неистребимое чувство дистанции между ним и теми, кто, сжав зубы, вставал в атаку – да и не только в атаках дело.
Но главной для тех, кто вернулся с войны, стала повесть Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда». Первоначально называвшаяся еще проще – «Сталинград». Получилась повесть, в которой каждое слово на месте. Это фронтовая книга книг — как для Европы после Первой мировой – «На Западном фронте без перемен». Она получила Сталинскую премию, была экранизирована, но традицию создала не сразу. Трудно было повторить правдивую некрасовскую простоту. Он писал: «Три года в армии, в самые тяжелые для нее дни. Полюбил ее и победами ее горжусь. Полюбил вечно чем-то недовольного рядового, бойца – солдатом он стал называться позже. Нет, не того, что на плакатах или в Берлине, в Тиргартене, спокойного, уверенного, в каске – их никто никогда не носил, – а другого, в пилотке до ушей, в обязательно разматывающихся обмотках, ворчливого, матюкающего старшину больше, чем немца, пропахавшего пол-Европы и вскарабкавшегося на Рейхстаг». Такое отношение к солдату и стало основой лейтенантской прозы. Но – позже. Сам Некрасов, кстати, в Сталинграде был старшим лейтенантом, а войну завершил в звании капитана. С другой стороны, Бондарев получил офицерское звание уже после Победы. Воевал в сержантах.
«В окопах Сталинграда» никто не забывал. Но вообще-то после войны превалирующая нота в литературе, да и вообще в идеологии, стала несколько помпезной, триумфальной. Достаточно представить себе станции московского метро середины 1940-х. В романах и фильмах показывали счастливую жизнь, которую несколько омрачали зазнавшиеся фанфароны или просто почти невинные лодыри. Все выглядело приподнято и победно – даже когда речь не шла о батальных викториях. Благолепие, да и только. Без такой – праздничной – тенденции в трудные годы разрухи вряд ли можно было обойтись. А идиллические, в фольклорном стиле, песни, в которых главным словом был эпитет «хороший», врачевали фронтовые раны. Торжествовало то, что называлось лакировкой действительности или борьбой хорошего с лучшим. По сравнению с довоенной агрессивной идеологией это было время отдохновения. И хотя журналисты то и дело критиковали «лакировщиков», заменить этот стиль чем-то иным, новым, долго не получалось.
А что-то важное из литературы, да и из искусства, исчезло. Владимир Померанцев называл это искренностью в литературе, которой не хватало. Хотя многие вполне искренне работали в стиле, который Александр Твардовский описал так:
- Глядишь, роман, и все в порядке:
- Показан метод новой кладки,
- Отсталый зам, растущий пред
- И в коммунизм идущий дед
- Она и он – передовые,
- Мотор, запущенный впервые,
- Парторг, буран, прорыв, аврал,
- Министр в цехах и общий бал...
Знакомая фабула.
Война без парадного лоска
Всё это хорошо чувствовали литинститутские учителя, да и сами однокашники, недавно снявшие офицерские погоны – Бондарев и Григорий Бакланов. Писали иначе или почти иначе. Но отважиться на повесть, которая перевернула бы течение литературной жизни, непросто. «Батальоны» могли выйти не раньше 1957 года, когда общество переварило сумбурные сигналы, которые подал ему Хрущев на ХХ съезде КПСС. А главное – классическая русская литература (между прочим, к тому времени уже канонизированная) воспитывала реалистов, да еще и критических, как ни хрестоматийно это звучит. Толстой! Он подсказывал, что часто люди бывают интереснее и важнее идей, важнее схем. А на войне встречались сюжеты, в которых изломы человеческих судеб и характеров проявлялись не менее контрастно, чем в толстовских романах. И – иначе. А характер победителя помогал верить в себя, в то, что удастся написать что-то настоящее.
Новое направление, новую интонацию принимали далеко не все. И Бондарева, и Бакланова упрекали в том, что они превращают в литературу свои биографии, чуть ли не дневниковые записи, а этого, как правило, хватает на одну книгу. А в «Комсомольской правде» появилась строгая статья «Реализм, убивающий правду». Но Константин Симонов успел обронить, что многим маститым писателям есть чему поучиться у автора «Батальонов». Сам он писал иначе, но не оценить фронтовой правды не мог. И эта оценка оказалась важнее газетных критиков, хотя они могли усложнить жизнь молодому писателю.
К тому времени после Великой Отечественной прошло десятилетие, после демобилизации большинства фронтовиков и возвращения жизни на мирную колею – и того меньше. Наивных людей среди тогдашних читателей было не так много, как иногда кажется сегодня. Десятки миллионов прошли фронт, голод в тылу, эвакуацию, отступления, плен и другие мытарства – с ранних детских лет. Но почти все они привыкли относиться к литературе, кино, газетным статьям, картинам как к приукрашенному, сказочному миру, порой притягательному, порой отталкивающе глянцевому. Там показывали жизнь, какой она должна быть – по методу Софокла. «Взять» таких читателей одной фронтовой правдой не удалось бы. Требовалась правда художественная. Новое слово. Сержанты, лейтенанты и капитаны Великой Отечественной показали войну из окопов и партизанских лагерей. Без парадного лоска. Почти без патетики и романтики – хотя эти мотивы, без которых не обойтись ни в жизни, ни в литературе, прорывались даже в строгую прозу Василя Быкова.
«Мы писали о человеке в нечеловеческой обстановке»
10-12 лет лучшими книгами в советской литературе были военные повести «лейтенантов», книги поколения молодых фронтовиков. В том же 1957 году вышла «Южнее главного удара» Григория Бакланова – о боях в Венгрии, через которые писатель прошел в лейтенантских погонах, в 1959-м – его «Пядь земли». «Убиты под Москвой» Константина Воробьева и «Третья ракета» Василя Быкова – в 1963-м, «На войне как на войне» Виктора Курочкина – в 1965-м. Не замечать этого явления было невозможно. Они часто писали от первого лица, показывали будни войны, о которых не принято вспоминать – ни за столом, ни в праздничные дни. Почти все они начинали не книгами о войне: невозможно сразу взяться за самую важную тему. Записей, попыток было много, но что-то не складывалось, а другое – до поры до времени нельзя было опубликовать. Их время началось в 1957-м.
Они открывали правду о войне, о послевоенных мытарствах фронтовиков. Но важнее всего, что писателей военного поколения интересовали сержанты и лейтенанты, а не только полководцы и блистательные герои. Они писали не только о фронтовых буднях. Но про войну, как правило, получалось сильнее. Но самое важное – люди. Два бойца, боец и командир, два командира – это всегда и дружба, и соперничество, и спор, и столкновение характеров, а иногда и принципов. Целый мир в каждом человеке – из тех, кого принято называть простыми. Это толстовское. И лучшие мастера «лейтенантской прозы» рассматривали эти конфликты подробно и достоверно – через них мы, читатели, и окунаемся в военную реальность.
Такого потока талантливых повестей о войне не было ни после 1812 года, ни после Первой мировой, ни даже после Гражданской, когда на создание нескольких замечательных книг о прошедших событиях потребовалось десятилетие. А тут – каждый год появлялись рассказы и повести, которые и семь десятилетий спустя станут открытием для читателей.
Бондарев попытался так объяснить суть этого направления: «Самое время потребовало сказать о войне то, что еще не было сказано другими. Необходимо было вспомнить о своем поколении в нелегкие годы испытания народа со всем мужеством и суровостью, со всей правдивостью и человечностью. Литература стала рассматривать человека пристальнее и подробнее. Она хотела быть исследованием внутреннего мира, тончайших движений души, ее противоречивости и сложности. Но человек не может быть зависим от истории. Война уже была историей, а мы - действующими лицами ее. И мы знали, что в несчастьях проявляется и взвешивается духовная ценность и здоровье народа. Вот об этом и писало среднее поколение. Мы не боялись трагедий, мы писали о человеке, очутившемся в самой нечеловеческой обстановке. Мы искали в нем силы преодоления самого себя и в жесткие дни искали добро и пытались увидеть будущее. Мы изображали войну такой, какой видели ее сами, какой она была».
Одна из лучших повестей ХХ века – «На войне как на войне» Виктора Курочкина – кажется, невозможно лучше написать о танковых сражениях, о людях и машинах. Командир самоходки, прошедший дорогами войны от Курской дуги до Одера, где получил тяжелое ранение. На «гражданке» он стал народным судьей, а заодно писал – о том, что видел. Не только на войне. Но лучшими стали фронтовые повести.
Они писали от лица поколения и в основном о своем поколении, от которого осталось так мало живых. Да, это реквием, ведь главные герои войны – всегда павшие. «Это было поколение достойное, гордое, с острым чувством долга. Не тем чувством долга, которое, как правильно отмечал Лев Толстой, особенно развито в людях ограниченных, а тем, которое в роковые моменты истории движет честными людьми, готовыми пожертвовать собой во имя спасения Родины. Когда разразилась война, поколение это в большинстве своем шло на фронт добровольцами, не дожидаясь призыва, считая, что главное дело нашей жизни — победить фашизм, отстоять Родину. И почти все оно осталось на полях битв».
Отгремевшие споры
Они и работали, и мыслили, и, наверное, воевали по-разному. Нередко конфликтовали. Хрестоматийный пример – Бакланов и Бондарев были и друзьями, и недругами, а в литературе, пожалуй, всегда их объединяла только тема войны и связь со своим поколением. По пониманию войны они – антиподы, и это разделение парадоксально. Бакланов суровее принимал понятие солдатского и офицерского долга. Для Бондарева был важен конфликт между служебным и человеческим долгом, в котором он чаще вставал на сторону «абстрактной морали», хотя и без хрестоматийной однозначности. Так, Бондарев не разоблачал полковника Иверзева, который из тактических соображений послал батальоны на смерть. Но эмоционально он на стороне капитана Ермакова, который, нарушая все уставы, бросил командиру дивизии: «Я не могу считать вас человеком и офицером».
Это сродни позиции писателя, человека своенравного.
В то же время, избегая трагических ситуаций, Бондарев всегда видел светлую сторону фронтового братства, отсвет будущей победы. Этого он не увидел в романе Астафьева «Прокляты и убиты», который не приняли многие фронтовики. «Виктор Астафьев описал фронтовые годы только в черных красках. Так и ушел со злобцой... Ну да Бог ему судья! Война - не только жестокие бои и грязь. Люди любили, создавали семьи, мечтали о счастье», - писал Бондарев, осторожно подбирая слова.
Когда президент Борис Ельцин наградил его орденом Дружбы народов, Бондарев снова поступил, как капитан Ермаков, как – отказался от награды, послав президенту телеграмму: «Сегодня это уже не поможет доброму согласию и дружбе народов нашей великой страны». Не зря он любил и понимал бунтарей. А Астафьев награды принимал. Во все времена.
Нет в живых никого из классиков лейтенантской прозы. Их по-прежнему читают – больше, чем других советских писателей: война, ее подноготная, сегодня снова интересует многих. Споры и литературные скандалы канули, а книги остались. И они этого заслуживают.
