Текст: Елена Кухтенкова/РГ
В оформлении использован коллаж с сайта gramota.ru
“Я был болезненным книжным мальчиком, часто лежал в больницах, весь окружающий мир мне заменяли книжки. Но при этом я был довольно эрудирован, с хорошо подвешенным языком и не очень вредный, поэтому у меня были неплохие отношения со всеми сверстниками, включая тех, кто мотался по улицам”, - цитирует Шамиля Идиатуллина "Грамота. ру".
Именно тогда автор начал записывать в блокнот словечки и выражения пацанов. “Мне было обидно, что этих слов нет в словарях, что интересный, сочный элемент живой речи нигде не отражается”, - рассказывает он.
В лексике того периода было несколько слоев. Прежде всего, был слой детско-подростковой общеупотребительной “правильной” лексики. Например, нельзя было говорить “мальчики и девочки”, а надо было говорить “пацаны и бабы”, иначе это звучало бы чуждо, по-взрослому.
Отдельным пробелом в уличном сленге была “непроработанность” слов, связанных с сексом. Обсуждать эту тему с кем-то кроме своих было нельзя, потому как все названия были только матом.
Появлялись модные словечки, которые тогда стали проникать в фольклор, в том числе и во взрослый, - “буза”, “клёво” и так далее.
Еще были слова из уголовной лексики (“за всю мазуту”, “крюк упал”, то есть пришел в крайнее возбуждение, в состояние аффекта).
А в поздние перестроечные времена появились откровенно блатные термины, типа “общак”, “лаве”…
Также, заверяет автор текста, лохов и гопников не было - были “чушпаны, чуханы”.
“Я затрудняюсь сказать, была ли это обычная пацанская невинная лексика или часть уголовной. Скорее все-таки пацанская, эти выражения воспринимались как совершенно безобидные”, - отмечает Шамиль.
Из взрослого бытового языка он помнит “не доводи меня” и “нервы мне не надо трепать”. Причем это работало практически для всех, в этом плане особого разграничения не было.
Идиатуллин также подчеркивает, что не было такого, что ты либо “пацан”, либо “чушпан” - вероятно, это разделение возникло во второй половине 80-х годов. А еще позднее «пацанами» стали называться представители группировки, принадлежащие к какой-то системе.
Во времена детства писателя говорили: “при делах, не при делах”.
“При делах” значило, что ты с кем-то мотаешься, куда-то включен, "вписан в какую-то контору". Сам писатель был “не при делах”.
“Таких, как я, подтягивали к каким-нибудь мероприятиям только в крайнем случае”, - комментирует он.
Кстати, слова “стрелка” не было, слово “разборки” тоже не употребляли.
Таких подростков, как Шамиль, вытаскивали на “сходняки”, которые чреваты “махачем” (дракой) только для толпы, для массы.
По словам писателя, все строилось на твердом доверии друг к другу, нельзя было «стучать», ябедничать, откровенничать со старшими, с учителями, родителями, тем более с милицией (“ментами”).
Обобщенным объектом буллинга и агрессии того времени в подростковой среде выступали не “лохи”, которых еще не было, и не “чушпаны”, а “кресты”. Крест, объясняет Идиатуллин, это обобщенный образ крестьянина из татарской деревни, с каким-нибудь уже вышедшим из городского обихода именем, с висячими усами, одетого в затрапезные или, наоборот, слишком яркие шмотки. Их прототипом, вероятно, были деревенские ребята, завербовавшиеся на КамАЗ, которые для городской молодежи были объектом охоты.
