Текст: Павел Басинский/РГ
Помню, как-то выступал в школе, и один очень продвинутый старшеклассник с важным видом объяснял мне, что "Война и мир" в старой орфографии писалось как "Война и мiръ". А это очень важно, говорил он мне, потому что под словом "мiръ" Лев Николаевич имел в виду нечто совсем другое, чем то, что мы понимаем под словом "мир". Он имел в виду не "мир" как антитезу войне, а "мiръ" как крестьянскую общину. Отсюда и смысл романа другой, объяснял мне этот умный мальчик, раскрывая глаза на истинный смысл романа.
Я тогда, конечно, похвалил его за столь пристальное изучение толстовского текста и за неформальный подход к нему. Но, вероятно, к его сожалению и разочарованию, был вынужден его "концепцию" оспорить.
"Война и мир" как пишется, так и раньше, до революции и реформы орфографии, писалось через привычное нам "и", а не через "i". То есть Толстой имел в виду "мир" именно как антитезу войне, как правильный миропорядок, где люди не убивают друг друга сотнями и тысячами (а потом и миллионами) ради каких-то на самом деле никому не ведомых целей. Толстой был пацифистом уже во время написания "Войны и мира", и если внимательно читать этот роман, это станет очевидным. Вспомните хотя бы гибель Пети Ростова, и как рыдает, глядя на труп мальчишки, партизан Денисов.
"Мiръ" через "i" в XIX веке действительно означало "мир как вселенная", а с другой стороны - "мир как крестьянская община" (отсюда "навалиться всем миром", "пир на весь мир"). А слово "мир" и в ХХ столетии, и в XIX означало просто антитезу войне. И именно это Толстой имел в виду.
Но вот что любопытно. В 1917 году в издательстве "Парус" вышла поэма Владимира Маяковского "Война и мир". Повторяя название толстовского романа, поэт явно еще раз хотел подергать за бороду классика, которого он когда-то вместе с друзьями-футуристами сбрасывал "с парохода современности". Так вот, на обложке книги, вышедшей еще в старой орфографии, стоит именно "Война и мiръ". То есть Маяковский имел в виду мир как вселенную, а не как антитезу войне. Едва ли его грела мысль о крестьянской общине.
Второй миф сводится к тому, что фамилию Константина Левина, одного из главных героев "Анны Карениной", нужно не только произносить, но и писать через "ё". Не Левин, а Лёвин. Сколько людей с филологическим вроде бы образованием с азартом утверждали мне это. Увы, их мне тоже придется разочаровать.
В черновиках "Анны Карениной" иногда появляется буква "ё". Она там необходима, потому что бывает смысловая разница между одинаковыми словами, которые пишутся через "е" или через "ё". Но "ё" нет в написании фамилии Левин ни в черновиках, ни в прижизненных публикациях романа.
Это к вопросу о том, как произносить эту фамилию. Был ли он Левин или Лёвин? Он был Левин. Впрочем, по воспоминаниям близких Толстого, писатель не возражал против произнесения фамилии героя через букву "ё". Но и не настаивал на этом.
Со времен княгини Екатерины Дашковой, пытавшейся еще в 1783 году законодательно внедрить букву "ё" в русскую орфографию как обязательную, прошло почти два с половиной века. Буква "ё" в качестве обязательной не прижилась. И даже фамилия ее знаменитого современника графа Потемкина Таврического при его жизни и после печаталась через "е", хотя произносилась, разумеется, через "ё".
Яснополянские крестьяне называли Толстого Лёв Николаевич - это характерная тульская огласовка. Так же к нему почему-то обращался, например, его друг и критик Н.Н. Страхов. Но утверждать, что Левин - непременно Лёвин, это своеволие. Как и намекать, что Левин - еврейская фамилия, а Лёвин, мол, русский дворянин. Левин - такая же еврейская фамилия (от левитов), как и коренная русская дворянская. Как, кстати, и крестьянская, потому что крестьян тоже, хотя и редко, по святцам называли Львами, а их дети становились Левиными.
Словом, произносите, как вам лично нравится. Но печатать в тексте фамилию Левина через "ё" - это чистый произвол, не совпадающий с волей автора великого романа.
На самом деле вопрос о старой и новой орфографии не так прост.
18 января 1918 года в Зимнем дворце происходило заседание комиссии по новой орфографии (введенной, кстати, еще Временным правительством) под председательством П.И. Лебедева-Полянского. В заседании, кроме художника Александра Бенуа и революционерки, писательницы и дипломата Ларисы Рейснер, участие принимал и поэт Александр Блок. Его предложение было достаточно неожиданным. Он принимал новую орфографию, но предлагал старых писателей печатать в старой орфографии, в той, в которой они печатались при жизни и в которой писали свои сочинения. Предложение Блока не было принято, и новой орфографии подверглись все - и новые, и старые. Хотя, может быть, и зря...
Много лет проведя в Ленинской библиотеке и читая старые и новые книги, я обратил внимание, что при чтении книг в старой орфографии зрение утомляется куда меньше, чем при чтении советских книг. Все эти вроде бы никому не нужные сегодня "яти", "еры" и другие особенности старой орфографии создавали более, что ли, "готический" шрифт, за который легче цеплялся глаз. И вообще в старой орфографии было какое-то трудно объяснимое очарование.
Это же касается и буквы "ё". Может, зря мы изгнали ее из нормативной орфографии, и была права княгиня Дашкова?
