Елизавета Михеева. Моей маме

Автор: Елизавета Михеева, Москва.

*Београджанка — в Белграде то же, что «москвичка» в Москве.

Хождение по квартирам

1983 год. Мне 12, сестрам 10 и 8, брату — 9 месяцев. Мы приехали в Белград по папиной командировке.

До того планировалось ехать во Францию. Папа долго учил французский, мы узнали о существовании Миррей Матье и Джо Дассена и голосов у них, но в итоге оказалось, что в Париж поехать не получится — школы нет. Мама на предложение своей старшей сестры оставить детей ей ответила «лучше в приют», после чего они долго не общались. А мы приехали в «почти капиталистическую» Югославию, что и слава Богу.

Я очень ярко помню день приезда. Нас встречала толпа - «ой, сколько вас!», папе все очень радовались. То ли давно ждали бухгалтера, то ли были и до командировки знакомы, я не знаю наверняка.

Первое наше жилище врезалось в память очень ярко. Этажей в квартире было минимум три — от холла шли две лестницы, вниз (на кухню) и вверх (в спальни). Но! Этот ужасный ужас! Для простого советского ребенка из "трешки" в Теплом стане. Стены в квартире обиты чем-то темным — то ли ткань, то ли фанера какая, что-то мрачное. Какой-то зАмок злой колдуньи. И ужасный холод (мы приехали в середине ноября).

Про холод и мрак нам быстро разъяснили. В Белграде уже тогда, еще до всяких войн, были сложности с отоплением и электричеством. Отапливался старый город преимущественно углем, электричество и горячая вода были не всегда и не везде — соответственно расписанию. К счастью, на той квартире мы задержались недолго.

Довольно быстро нас оттуда перевезли в жилье поприличней, где можно было не опасаться, что младенец скатится с лестницы. Опять же, на первом этаже здания располагалась полиция, что служило серьезным бонусом — здесь не отключали ничего и никогда. Очень удобно!

В этом доме мы прожили какое-то время, не скажу точно. Потому что все еще шла адаптация. Новая школа, что очень сложно и мучительно для меня. Новое всё. Новые слова. Зато здесь же, парой этажей выше, живет еще одна русская семья, с которой мы быстро подружились. Мама - с тетей Наташей, а я — с Юлей, моей ровесницей и одноклассницей под буквой «а». Мы вместе ходили в школу, Юля учила меня всему, к чему сама уже привыкла, мы бесились (не без последствий) в квартире, а потом пытались скрыть следы шалостей.

Однажды родители оставили нас одних, это не было редкостью, редкостью было то, что квартирка - чужая. И нам с самого начала было строго наказано держать себя так, чтобы не допустить разрушений. Однако.

Комната, которая считалась детской, больше была похожа на железнодорожный вагон - узкая и длинная. Возле окна - диван, подлокотником к занавеске. Я помню, что были скАчки. Мы кувыркались на диване, разбегались, запрыгивали, снова кувыркались. Пока не обнаружилось, что в какой-то момент чья-то пятка отлетела слишком далеко от остального организма и в полете порвала занавеску. Длинная дырка на самом видном месте, над подлокотником. У меня моментально случается истерика, потому что я знаю, кто будет виноват. Мы все дружно пытаемся придумать, как дыру маскировать. Кроме как зашить вариантов не возникает. Но для этого нужно снять штору и включить машинку. Наверное, в этот момент мы и призвали тетю Наташу, Юлину маму, на помощь. Увидев плачущую меня, она тоже расстроилась и постаралась утешить:

- Ну ничего, что поделаешь, надо заштопать. Ты же умеешь шить?

Это, наверное, было первое разочарование во взрослом человеке в моей жизни - как так взрослая тетя не умеет шить, более того, вообще опасается прикасаться к швейной машине. Но мне нужна была поддержка, и я ее получила. Коллективный разум решил, что просто застрочить "лохматый" разрыв не получится, значит, нужна латка. Где же ее взять у шторы? На счастье, шторы были сильно укорочены - подшиты. Оттуда, из подворота, мы и вырезали кусок. Когда я закончила, я сорвала аплодисменты - такой красивой заплатки посреди занавески не видел еще ни один интерьер! А как тетя Наташа гордилась мной, что я умею управляться с этим чудищем - машинкой!

Для нас никаких непоправимых последствий не возникло, насколько я помню.

А потом снова — переезд.

Очередным приютом стала прелестная квартира на улице Джушина. Я не помню момент знакомства, но помню, что нас как-то сразу полюбили и приняли. И дети, и взрослые. Один седовласый гражданин оказался потомком наших эмигрантов, прекрасно говорил по-русски и взял нас под свою опеку, поскольку оказался каким-то местным общественником. Живо снабдил нашу (о, боже, четверо детей!) большую семью билетами в местный открытый бассейн, и регулярно интересовался, не иссяк ли их запас.

Дети тоже ходили за нами хвостиками. Мы им были интересны как вид. Странные зверушки. Косы до пояса у всех троих. Я еще, инопланетянка, взяла мамину манеру носить часики на левой руке циферблатом внутрь. Почему мама так делала, мне не приходило в голову спрашивать, но и объяснить дворовым друзьям тоже не могла - "зашто, зашто", так надо!

Мы пытались говорить на языке, было лето следующего года, видимо.

Язык легкий, близкий, родной, но с подковырками. Помню, однажды помогала местной девочке выполнить домашку по русскому языку. У них во многих школах русский шел как иностранный, что не удивительно. Ясно одно - не так уж легко разобраться, когда ты в этом языке не вырос. Помогла, чего уж.

***

Однажды случился ужас. Нет, ужас! Самый страшный ужас, какой может случиться.

Началась война.

Я была дома одна, хотя такое случалось редко. Мама с остальными детьми то ли ушла на рынок, то ли в бассейн, я не помню. Папа был на работе.

Сижу с книжкой на балконе. Как сейчас помню — босые ноги на перилах, сижу кайфую, горлицы курлычат, я читаю. И вдруг. Воздушная тревога: уааа, уааа!!

Мне вдруг стало холодно. Я замерла.

По двору забегали люди. Некоторые несли в руках таблички «склониште".

Я сижу. Закрыла книжку. Думаю, где мама и остальные. И как они. И что делать.

Встать я не могу, потому что меня колотит. Зубы стучат от страха.

Потом перестало выть. И люди бегать тоже перестали. Не перестали только горлицы, дуры. Сидят и гур-гур-гур на соседнем дереве. Они что, совсем? Не понимают.

Я на всякий случай думаю, что вдруг мои ничего не слышали и не знают. А когда узнают, мы уже будем все вместе, и будет не так страшно.

Когда приходят мои, все спокойно. Мы разбираем сумки и даже готовим обед. Я ничего не говорю про войну, вдруг обойдется? Но все равно тревожно. Еще не вернулся с работы папа.

Вечером папа принес письмо. Тогда еще люди умели писать бумажные письма, и мамины сестры, которые перестали обижаться и скучали, регулярно присылали новости и получали оные от нас. На этот раз читать письмо поручили мне. После ужина все сели в гостиной на тот самый диван.

Все бы было ничего, я бы нормально прочитала, если б не включили телевизор!

В момент, когда я достала листок, на экране появились бегающие с табличками люди и даже «взрывы» в городе, вспышки и вой сирены.

Так громко я не читала писем никогда. Изо всех сил я старалась перекричать новости и включила весь свой артистизм, чтобы информацию из письма была достаточно красочной. Чтоб они только не смотрели на экран.

Позже оказалось, что это были учения ГО. Но тот мой страх я помню до сих пор. Даже зубы сводит.

А выселились мы опять довольно неожиданно.

Родителей не было дома, кто-то пытался открыть дверь, звонил, стучал. Было страшновато, но я почему-то открыла (тоже мне советская девочка).

На пороге стоял респектабельный мужчина и что-то молвил про газ. Я ему говорю (на чистом русском языке) — дома родителей нет, приходите вечером! А он вроде хочет войти да повторяет мантру «газда, газда!». Вероятно, я расплакалась (мне это свойственно), и мужчина отступил, ушел. После оказалось, что он — хозяин.

"Газда" — оно то и есть.

И хотелось ему жилище обратно получить, ну или аренду за него.

Вскоре мы снова переехали.

Последняя наша квартира на ул. Светозара Марковича служила нам домом до самого отъезда. В трех шагах от Торгпредства и школьного автобуса, фактически в центре города, с редкими отключениями всего. Дом, как я и говорила, топился углем. Но с похолоданием выяснилось, что выходившие в квартиру печи то ли забиты, то ли в принципе никогда не работали. Чтобы мы не вымерзли, Торгпредство купило нам массивные электрические печи - огромные металлические ящики, заполненные кирпичами. Мы включали их в те часы, когда электричество было подешевле, а потом наслаждались теплом. Остывая, ящики потрескивали и позвякивали, мне кажется, я даже запах квартиры немного помню.

Дом книги

Этот магазинчик был ровно через парк от нашего дома.

По диагонали пересекаешь, и вот он — маленький, пыльный, киношный. Низкий потолок. Как сказочная пещера. Полки, полки, стеллажи, справа, слева.

В центре — низкие, по пояс, полки-столы, где можно листать, смотреть, выбирать.

Здесь, помню, был куплен первый в моей жизни Маркес, в голубой супер-обложке на чистом сербском языке. «Сто лет одиночества» я читала раз десять, но первый — по-сербски.

Мама покупала здесь что-то, чего нельзя было найти в Москве из наших.

И еще песенники. Помните, такие, на мягкой махровой бумаге, с аккордами и текстами?

*****

С песенниками история была такая — мы их пели.

У нас и прежде было заведено - с чтением вслух.

В Белграде эти «вечеринки» трансформировались в пение популярных песен. Правда, чем старше мы становились, тем больше других важных занятий у нас появлялось, «хор» наш медленно таял. Но маме это не мешало. Сидя дома с братом, пока мы все по школам-работам, она любила спеть сама с собою.

И вот была такая история однажды.

Мы в школе, папа работает, младший сидит на полу возле ящика с игрушками. Рядом — диван. На диване мама с вязанием и сборником романсов или чего-то не менее душещипательного. Сборник не особо и нужен, мама знает очень много песен и вообще отличается блестящей памятью.

Мама в медитативном вязании, поёт, ребенок играет.

Вдруг что-то пошло не так: диван, вязание, все спокойно, но что это за звук?

Перестав петь, мама перегнулась через подлокотник туда, где сидит сын.

Сын, обложенный игрушками, сидит и плачет горькими слезами, громко всхлипывая:

- Мама-а, мама-а, не пой такую грустную песню-ю-ю...

Что за песня была, мама вспомнить не может несмотря на то, что чуть выше я обещала.

Кино и кукуруза

На месте кинотеатра, что был в нашем доме, теперь общественный культурный центр. А в нашу бытность там, на самом углу кинотеатра сохранена была надпись-штамп «Проверено. Мин нет».

Я ужасно, ужасно гордилась и радовалась, что до 80-х сберегли и не закрасили.

В кино мы редко бывали. Но некоторые походы запомнились.

Первое, наверное, впечатление, я получила как раз в нашем кинотеатре. Нас отправили смотреть недавно вышедший «ИТ — инопланетянин».

Афишу как сейчас помню, блеск! Да и фильм чудесный!

Другое дело, что шаблоны были сломаны. В зале курят, разговаривают, грызут семечки и плюют на пол! Ну на пол-то зачем?!

В другой раз, позже, с папой ходили на «Амадеуса». Как-то так получилось, что мы остались на время вдвоем.

Мама с остальными ездила в Москву, навестить и проконтролировать. А мы тут, друг за другом присматривали. Ну и по киношке, конечно.

Наверное, это были самые дорогие билеты. Или наоборот? Первый ряд. И экран — метров 20 шириной. Нет, правда. И титры. Даже если не читать, шея болит уже на пятой минуте. А если фильм 3 часа?

Папа, конечно же, весь фильм проспал (это вообще его коронный способ выспаться). А я впитывала, потом домой шла, звезды считала, не в силах вернуть шею в исходное положение.

А еще помню, с родителями обоими однажды пошли. Ну это они меня воспитывали, наверное. Лето было. И кинотеатр открытый, не то ступеньки, не то столики - под небом смотрели. История в общем романтическая. Но боже мой!

Там рок-н-ролл, там пиво и это. Как его. Ну вот это вот! Потом дети у них еще были!

Я прям даже не знала, куда мне смотреть — на экран или на родителей.

Хотя я понимала, что они смотрят на меня и тоже не понимают, им на меня или на экран. И вроде бы у них с тем, как получаются дети, уже вопросов нет, но и объяснить же надо. А я. А они.

Стеснялась я очень в тот вечер. Они еще и спросили ведь — ну как?

Как-как, все понятно, ответила дочь.

Лагеря

Этим словом моя мама однажды напугала пассажиров электрички. Объясняя моему тогда уже сыну, как это здорово ездить отдыхать в сезонные заведения. Он в свою очередь кочевряжился и бубнил про "дачтоятамбудуделать", на что мама, вспылив, вскрикнула:

- Да твоя мать всю жизнь! По лагерям!

Общественность насторожилась.

Но зря. Это чистая правда. Мы в нашем пионерском детстве накатались по советским заведениям. О себе не могу сказать, что я не очень-то их любила, но оставим это для книжки про Москву.

То, что называлось "лагерем" в Югославии, лишь отчасти напоминало наш отдых в СССР.

Никаких строевых подготовок, зарядок на стадионах и пионерских песен с веселыми горнами.

Нас сажали в автобусы и везли куда-нибудь подальше от города. Зимой чаще всего - к горам, к снегу, курорту. Там снимался отель, нас селили по более или менее просторным номерам, и начиналось веселье.

Надо ли говорить, что дети в таком количестве, да еще и распределенные по довольно обширной территории, иногда выходили из-под контроля?

Кто-то вылез на крышу через окно в ней.

Кто-то накидал снега в открытое окно соседям. Наше окно, кстати.

Это был тот самый "не очень просторный" номер, который достался нам на троих. Изначально номер был, видимо, двухместным. Потому что когда в него поставили третью кровать, это "ложе" стало сплошным. То есть, ты входишь в номер, упираясь локтем в шкаф и видишь трехместную кровать, составленную из трех одиночных. Тут мы и жили - я, Маша и Юля.

Маша и Юля - школьные звезды, поэтому пусто в нашем номере не было никогда. Учитывая, что свободной площади пола практически не было, единственный стул стоял задвинутым под стол без возможности им пользоваться, все входящие утрамбовывались на той самой "кровати". Ну и случались всякие варианты.

От снега, который мальчишки пытались накидать нам в окно, матрасы не сильно пострадали.

А вот от чая…

По-моему, это был Вовка. Кажется, он. Пришел к нам чай пить. Со складным стаканчиком. Ага.

Веселая компания сидит на матрасе в кружочек, чайник уже близко, вот он, момент. Что делает складной стаканчик, в который налили кипятка?

Правильно!

Когда все отсмеялись, разошлись и оставили нас с нашим горем наедине, нужно было что-то делать.

Мы пытались сушить матрас феном. Малоэффективно.

Наконец решили на ночь вытащить его и прислонить к горячей батарее - пространства как раз хватало, чтобы просунуть матрас боком между кроватью и стеной.

Юлю положили "в гробик", прямо на деревяшку, что-то туда настелив для мягкости. Она спала посередине, между нашими кроватями. Она же была нашим "будильником", счастливым обладателем наручных электронных часов с этой функцией.

Утром мы проснулись с Машей в холодном поту.

Из небытия, разверзнутого между нами, торчали две голые руки, активно жестикулируя, и наполненный холодным ужасом голос вторил мерзкому писку электроники, крича:

- Маша, Маша, вставай, уже восемь часов!!

Торгпредство и теннис

У нас, торгпредских детей, было еще одно место, где можно было посходить с ума, покидать в настольный теннис и даже поиграть в "Кис-Мяу".

Торгпредство располагалось в старом здании, похожем на усадьбу. Два корпуса - с парадными входами, широкими лестницами внутри и уютными кабинетами. Папа работал в левом здании, на втором этаже, без отдельного кабинета - то ли не нашлось, то ли папе просто нравилось находиться в "цветнике" - бухгалтерия состояла сплошь из дам. И папа во главе. Любимый всеми.

Между корпусами на улице располагался фонтан, не слишком шикарный, но карпиков там дядя Лева как-то завел.

А в правом здании, в подвале, находилось помещение, где и взрослые порой "резались" в теннис.

Подвал был довольно обширным, многокомнатным. Здесь стояло несколько стиральных машин, которыми и нам довелось одно время пользоваться.

Бильярдный и теннисный столы. Что касается бильярда, мы, дети, знали только его "воздушную" версию и были не единожды наказаны за прикосновение к священному.

А вот в теннис нам играть разрешалось, что мы и делали с большим удовольствием. Компания у нас была небольшая, но очень дружная. Настолько дружная, что даже после отъезда кое-кто из друживших случайно влюбился, но тс-с-с.

И праздники иногда отмечали отдельно, в Торгпредстве.

Я очень ярко запомнила два - день Победы и Новый год. Артистка потому что была. Выдающаяся.

С днем Победы вышло довольно неожиданно. Я даже не помню, кто была эта дама, которой добрый человек наябедничал - мол, Лиза стихи читает хорошо.

Ну допустим, да, с советской школы еще я регулярно участвовала в модных тогда "Конкурсах чтецов". Как об этом стало известно в Торгпредстве, не знаю. Но в итоге меня взяли в оборот.

Когда я увидела масштаб мероприятия, моментально согласилась. Это был вызов! Она еще переспросила: "Выучишь?" Ха! Газетный разворот? Да запросто!

Убейте меня, что это было за стихотворение, не скажу. На удивление, хотя даже совсем детские стишки и басни могу рассказать, а оттуда - ни строчки. Но это была такая работа! Мало было выучить, мы же еще и репетировали, отрабатывали акценты и интонации, чтоб убить публику наповал.

Убить получилось. Влажные глаза в зале помню. Да и сама расчувствовалась основательно, получив такую отдачу.

Ну а с Новым годом все было просто.

У кого коса и руки куда надо пришиты - тот, чур, и Снегурка.

Костюм мастерили с мамой из ее бело-голубого свитера, расшитого мишурой и белой юбки, тоже по подолу блестящей. Кокошник был у меня - глаз не отвести! Жаль, ни фото, ни следа, тоже полдня работы - и серьги мамины в дело пошли, и кулончики, чтоб лучше блестело, и воздушная бело-голубая индийская шаль! А белые сапоги у сестры отжать, на два размера меньше? Ничего, мишуру пришьем, постоим как-нибудь 10 минут.

Снегурка снова была про стихи. Причем тот стих я местами помню, был он такой слега общественно-политический, не совсем Снегурочий, но что уж попишешь - служба! Было в том стихе и про родину нашу, широкую, добрую и многонациональную, и про счастье в каждый дом, и про "чтоб вернуться вам в Союз, но только - своевременно!" Вот так. Тоже репетировали, только уже в другой команде, чтоб не дай бог лишнего не наснегурить.

Зал рукоплескал.