Текст: Дмитрий Шеваров/РГ
- Я в последнее время как раз много думаю об этой самой "форточке в небо".
- Мне самому зачастую душно...
- Из письма Бориса Рыжего поэту Ларисе Миллер, 21 марта 2001
Этот город сейчас редко вспоминают. Ленинград, вернувший себе царственное имя, помнят, а вот Свердловск, ставший Екатеринбургом, помнят лишь те, кто там родился или учился. Только для них имя исчезнувшего с карты населенного пункта исполнено поэзии, но кто им поверит.
Если Ленинград еще легко найти в Петербурге, то Свердловска в Екатеринбурге не отыскать, он канул как Атлантида. Почти весь старый центр города с его культурными гнездами снесен. Город, высотными доминантами которого были храм на Вознесенской горке и метеостанция на Обсерваторской горке, раздавлен исполинскими небоскребами.
И как же не блеснуть догадке: Свердловск был уральским Ленинградом! Нет, не внешне, конечно. Не архитектурой он был похож. Эвакуированные в 1941 году истощенные ленинградцы оставили в Свердловске не только свои могилы, но и свои кротость, бескорыстие, любовь к стихам и библиотечной тишине, свой трепет перед Рембрандтом ("Блудный сын", как и другие сокровища Эрмитажа, всю войну провел в Свердловске). Этот зыбкий отсвет Ленинграда долго хранили бледные лица свердловских стариков, читальные залы библиотек да трамваи, бегущие под осенними кленами. Сейчас тот Свердловск остался лишь в стихах.
Прежде чем кануть в Лету, Свердловск озарил русскую поэзию ослепительной вспышкой талантов: Саша Башлачёв, Илья Кормильцев, Сергей Нохрин, Роман Тягунов, и, как последний всполох, - Борис Рыжий. Борис говорил: "Мы последнее поколение, понимающее стихописательство как духовный подвиг..."
Все эти ребята ушли молодыми, оставив в своих стихах звенящее предощущение грядущих катастроф.
Тягунов и Рыжий ушли, отвергнув роли, отведенные им "просвещенными" нуворишами. Эта полубандитская "элита" в 1990-е культивировала образ Екатеринбурга как "русского Чикаго", тянула в свои сети молодых поэтов, художников и музыкантов, скупая их таланты всеми способами - от поспешно учрежденных премий до услужливо доставленных наркотиков. Завидев в стихах Рыжего милость к падшим, они расценили ее как симпатию к "браткам".
А Борис вовсе не видел романтики в криминале, захлестнувшем страну. Он просто считал, что поэт должен смотреть на жизнь, не опуская глаз. Борис говорил: "Если не опишешь свое время, то кто это за тебя сделает?.."
Поэт растворялся в горьких подробностях всенародного умирания. Блатная лексика, расталкивая ангелов, полезла в его стихи.
Поэт как мог отбивался от навязанной роли певца криминальных окраин, но в недобрый час ему почудилось, что маска прирастает к лицу. Борис Рыжий погиб, пытаясь в отчаянии ее отодрать. Поэту было 26 лет.
- Играл скрипач в осеннем сквере, я тихо слушал и стоял.
- Я был один - по крайней мере, я никого не замечал.
- Я плакал, и дрожали руки, с пространством переплетены.
- И пусть я знал, что лгали звуки, но я боялся тишины...
Избранное
* * *
Фонарь над кустами
- Ты помнишь темную аллею,
- где мы на лавочке сидели,
- о чем - не помню - говоря?
- Фонарь глядел на нас печально -
- он бледен был необычайно
- тогда, в начале сентября.
- Кусты заламывали кисти.
- Как слезы, осыпались листья.
- Какая снилась им беда?
- Быть может, то, что станет с нами,
- во сне осознано кустами
- еще осенними тогда.
- Коль так, то бремя нашей боли
- мы им отдали поневоле,
- мой ангел милый, так давно,
- что улыбнись - твоя улыбка
- в печаль ударится, как рыбка -
- в аквариумное стекло.
- И собирайся поскорее
- туда, на темную аллею -
- ходьбы туда всего лишь час -
- быть с теми, кто за нас рыдает,
- кто понимает, помнит, знает,
- ждет. И тревожится за нас.
- 1994, октябрь
* * *
- ...Мальчиком с уроков убегу,
- потому что больше не могу
- слушать звонкий бред учителей.
- И слоняюсь вдоль пустых аллей,
- на сырой скамеечке сижу -
- и на небо синее гляжу.
- И плывут по небу корабли,
- потому что это край земли.
- ...И секундной стрелочкой звезда
- направляет лучик свой туда,
- где на кромке сердца моего
- кроме боли нету ничего.
- 1996, март
* * *
- Я в детстве думал: вырасту большим —
- и страх и боль развеются как дым.
- И я увижу важные причины,
- когда он станет тоньше паутины.
- Я в детстве думал: вырастет со мной
- и поумнеет мир мой дорогой.
- И ангелы, рассевшись полукругом,
- поговорят со мною и друг с другом.
- Сто лет прошло. И я смотрю в окно.
- Там нищий пьет осеннее вино,
- что отливает безобразным блеском.
- ...А говорить мне не о чем и не с кем.
- 1996, март
* * *
- Помнишь дождь на улице Титова,
- что прошел немного погодя
- после слез и сказанного слова?
- Ты не помнишь этого дождя!
- Помнишь под озябшими кустами
- мы с тобою простояли час,
- и трамваи сонными глазами
- нехотя оглядывали нас?
- Озирались сонные трамваи,
- и вода по мордам их текла.
- Что еще, Иринушка, не знаю,
- но, наверно, музыка была.
- Скрипки ли невидимые пели
- или что иное, если взять
- двух влюбленных на пустой аллее,
- музыка не может не играть.
- Постою немного на пороге,
- а потом отчалю навсегда
- без музыки, но по той дороге,
- по которой мы пришли сюда.
- И поскольку сердце не забыло
- взор твой, надо тоже не забыть
- поблагодарить за все, что было,
- потому что не за что простить.
- 2000
* * *
- ...Что написано, по крайней мере
- в первых строчках, припомни без зла.
- Не гляди на меня виновато,
- я сейчас докурю и усну -
- полусгнившую изгородь ада
- по-мальчишески перемахну.
- 2000
