Текст: Борис Кутенков
Журнал «Пролиткульт» посвящает очередной круглый стол размышлениям о состоянии современной критики. В дискуссии принимают участие Алексей Алёхин, Артём Скворцов, Александр Москвин, Елена Погорелая, Дмитрий Тонконогов, Ольга Балла, Роман Сенчин, Иван Родионов, Михаил Рантович, Александр Чанцев. Алексей Алёхин: «Отличие критики от прочей литературы в том, что она менее эгоцентрична. Тоже требует от пишущего изрядных усилий, усидчивости и просто времени, но обращена не столько на себя, сколько на других, на литературу в целом. По сути оказывается служением вдвойне. Это как с детьми, своими и чужими…» Артём Скворцов о главных качествах критического текста: «Сегодня они такие же, как и всегда. Ясность эстетической позиции, широкий культурный диапазон, фундаментальность историко-литературных знаний, неангажированность суждений, хороший слог, чувство юмора. Без последнего качества в литературе вообще нечего делать не только критику, но критику – в особенности». Елена Погорелая: «Мне кажется, в бизнесе критики как раз мало – и это обидно. Ее могло бы быть и побольше, это принесло бы пользу и критике, и другим сферам литературы, потому что литература рождается и живет в пространстве свободного диалога, активного речевого жеста, взаимодействия текстов друг с другом. Хорошая критика этот диалог часто инициирует и поддерживает. Но в книжном бизнесе подобной критики я не вижу…» Роман Сенчин: «Сам получал несколько предложений написать отзывы на книги от заинтересованных организаций; конечно, подразумевалось вознаграждение. Прими такое предложение – рука не поднимется книгу ругать. Признаюсь, раза три – четыре я эти предложения принимал, но после того, как прочитывал книгу и видел, что в ней больше достоинств, чем недостатков».
В сентябрьском «Знамени» прозаики вспоминают о своих дебютах. Марина Вишневецкая: «…с дебютом нельзя опоздать, а поспешить легко – и потом всю жизнь отправлять своим читателям невидимые миру телеграммы. Или наоборот? Ранний дебют помогает ненадолго задрать нос и на целую жизнь расправить плечи. Нужное – подчеркнуть».
Александр Мелихов: «Да, бывали и часы, и дни, и месяцы отчаяния, когда казалось, что бетонной стене не будет конца, а мои рукописи после моей смерти сдадут в макулатуру и на полученный талон приобретут Пикуля. И лучше бы, наверно, силы, отданные выстаиванию, отдавать творчеству. Я был бы веселее, оптимистичнее – но достоинства ли это для писателя, чье дело видеть трагизм бытия и обращать его в красоту? Да, тот давний инцидент принес мне, как жароптицево перо, много, много непокою. Но с той поры я начал потихоньку переселяться в неизмеримо более красивую и значительную вселенную. Которую и творит литература…»
В «Урале» – стихи Исмаила Мустапаева:
- Лучи твоего месяца
- – Июньское сиротство,
- Определили сходство мальчика
- С потерянной невинностью д’Аннунцио.
- Оповестили мальчика,
- Что девочка когда-нибудь повесится
- За унцию ментального расстройства.
- В районе Фрунзенском Саратова,
- Конечно, будет весело
- Под версию инструментальную
- Эстрадных песен
- На черный день. И на манер
- «À la guerre comme à la guerre»
В «Новом журнале» Дмитрий Бобышев пишет об «ахматовских сиротах»: «О смерти Ахматовой в Москве 5 марта 1966-го можно было узнать только из заграничных “враждебных голосов”, и к похоронам я поехал в Комарово, где дождался, когда ее привезут, и попрощался с ней. Я взял с собой горсть песка с этого кладбища. Спустя несколько лет, когда я пришел в дружеский дом, мне неожиданно поставили пластинку – как сюрприз, и я ожидал, что заиграет музыка, но вместо музыки вдруг зазвучал голос Ахматовой, как будто она сама позвала меня…»
В Prosodia – программная статья Владимира Козлова о современной поэзии, уже вызвавшая множество комментариев. О «времени поэзии»: «По опыту знаю, что любая аудитория на вопрос, а в каком времени мы с вами сейчас живем, отвечает однозначно – во времени поэтов. Но я искренне считаю, что лет десять назад маятник качнулся в другую сторону…» О кризисе литературной критики: «Мы получили постсоветское поколение, которому в качестве искусства можно показывать все что угодно, – особенно если подключить к этой задаче медийную машину. Это идеальная среда для манипуляций, как искреннего, так и циничного мошенничества, разнообразие форм которого сегодня легко можно увидеть. Перелом возможен только через создание спроса на критику…» О сегодняшнем дне: «Эпоха, которая наступила, очень интересна. В некотором смысле она позволяет увидеть то, что в предыдущую находилось в слепой зоне. Она заинтересовалась человеком, она предложила новую оптику для его состояний, его этики и даже его природы. <…> Эту новую эпоху не просто надо увидеть, – надо почувствовать себя в ней. И не дать подменить эту масштабную картину повесткой идеологической борьбы».
Сергей Медведев вспоминает о Семёне Кирсанове: «Для Кирсанова, как футуриста, было очевидным, что стихи с необычными словами, звуками сильней поражают внимание и крепче остаются в памяти. Тоже самое можно сказать и о визуальной подаче. Новое содержание требует новых форм, новых слов, новых рифм, полагал поэт. Ямб – ругательное слово для молодого Кирсанова: оставьте ямб Твардовскому!»
В новом выпуске «Волги» – стихи Дилара Абланова (р. 2003):
- жизнь – грустная гофрированная шея
- под тяжестью электромагнитной головы
- она обретает
- болезненный изгиб вопросительного знака
- компасная стрелка носа
- погнулась
- в пьяной драке с небесными телами
- маршрут перестроен
- поездка по навигатору займет
- еще десять лет
В «Дружбе народов» Ольга Балла пишет о двух книгах Михаила Эпштейна («Память тела. Рассказы о любви» и – написанная в соавторстве с Сергеем Юрьененом – «Кульминации. О превратностях жизни»). «Эпштейн (вместе с обоими Калачовыми) здесь не только философ, он и психолог тоже, – тут есть такая вполне самоценная психологическая линия: линия наблюдений за душевными и умственными движениями людей, вовлечённых в любовное взаимодействие, – такими, которые не совсем (чаще совсем не) укладываются в их собственное понимание, опережают его – и всё-таки управляют ими…»
На «Горьком» продолжаются публикации Сергея Чупринина, посвящённые советской критике. На этот раз – о послеоттепельном литературном процессе:
«В эпоху позднего сталинизма критик воспринимался как функционер или даже чиновник по идеологическому ведомству, в годы оттепели был идеологом, а в 1970-е стал писателем. С тех пор критики моего поколения ставят себя в один ряд с современными авторами вроде Андрея Дмитриева, Сергея Шаргунова и других. А младшие товарищи, критики нового поколения, смеются над нами и говорят: ну какие же вы писатели?»
Там же – интервью с исследователем Всеволода Некрасова, филологом Михаилом Дороговым. «Можно такую аналогию провести: если творчество Пригова – это скорее такая позитивная наука, которая стремится к какому-то расколдовыванию, то творчество Некрасова – скорее нечто близкое к алхимии, которая преображает и свой предмет, и тебя. Алхимические трактаты во многом построены на том, что не только материалы преобразуются и приобретают какую-то новую характеристику, но и сам производящий эти манипуляции, соответственно, стремится к какому-то духовному росту и преображению своей души. У Некрасова отсутствует взгляд демиурга, который объективирует окружающий мир и стремится отыскать, где он разрушается. И в этом плане, на мой взгляд, его творчество перекликается со многими процессами в современной поэзии…»
В «НГ Ex Libris» Николай Милешкин интервьюирует поэта и филолога Ирину Кадочникову. Об удмуртской поэзии: «То есть у меня-то это понимание, что и правда есть самобытный, заслуживающий внимания материал, было давно, но я долгое время как будто жила с моим собственным, одиноким ощущением – или делила его с небольшим кругом единомышленников.
И действительно возникал вопрос: а может, все это – только провинциальная литература, интересная исключительно региональному читателю? А вот полное понимание появилось недавно. <…> Я все чаще стала слышать имена наших поэтов далеко за пределами Удмуртии. Сегодня я не считаю Удмуртию литературной провинцией. У нас действительно есть яркие имена, уже вписанные в современный литературный процесс…» «И еще одна трудность – это замкнутость национальной среды: удмуртским языком в основном владеют только удмурты, и тоже не все. Чтобы расширить читательскую аудиторию, писатель вынужден переходить на русский язык. С переводами тоже проблема. Поэзии Анастасии Шумиловой, например, почти нет на русском. Здесь могут помочь подстрочники. Но в случае с прозой нужны качественные переводы. Что касается русскоязычной литературы, то хорошо, что она в Удмуртии в принципе существует…»
В «Лиterraтуре» Ольга Балла пишет о трёх сборниках критики («Зачем поэзия» Владимира Козлова, «Улица с фонарями» Елены Сафроновой, сборник статей «Неистовый Виссарион»). О книге Елены Сафроновой: «Кажется, именно это стремление к пониманию механизмов выработки культурной и психологической устойчивости, а вместе с тем – и к массовому восприятию, стало для автора основанием к тому, чтобы уже в открывающем книгу тексте – о мейнстриме – уделить немало внимания литературе развлекательной…» О работах Владимира Козлова: «Разбитая на большие главы и внутри них – на более дробные подглавки, она дает многосторонний и иерархически выстроенный образ своего предмета: от главного к… еще более главному. То есть, в конечном счете это – лестница для восходящего движения, с большими ступенями. Начальная – даже не хочется говорить «низшая» – ступень – “собирание целого человека». Ступень совершенно необходимая – без этого исходного условия никакое движение не начнется: некому будет подниматься по лестнице. И далее поэзия объясняется как: полная противоположность идеологии; путь преображений; борьба за выживание играющего ребенка».
В «Интерпоэзии» Елена Сафронова рецензирует книгу стихов Елены Севрюгиной «Раздетый свет»: «Безусловно, в этом небольшом отрывке есть парадоксальность поэтического языка Елены Севрюгиной, которую разными словами отразили все «комментаторы»; есть и великолепные оксюмороны. Скажем, пустота, заполненная водой, – уже не пустота; вспыхнуть под водой невозможно; цветы грустны не сами по себе – они транслируют чувство грусти тем, кто способен на эмоции… По отдельности каждая из поэтических формулировок выражает нечто невероятное. Все же вместе они складываются в точное и выразительное высказывание о том, как поэзия делает душу бессмертной и в бессмертии своем неизменчивой».
