Тосканское кватроченто — это для нас в первую очередь гении живописи: Боттичелли, Верроккьо, Пьеро делла Франческа. Об их современниках-поэтах вспоминают гораздо реже, в отличие от поэтов века предыдущего — Данте, Боккаччо и Петрарке. Расскажите же нам о Луиджи Пульчи! Чем он примечателен и чем уникальна его поэма?
Александр Триандафилиди: Пульчи — флорентиeц до мозга костей. Он впитал в себя жаркий темперамент города-«цветка», всю красочную палитру Возрождения, боевой задор и карнавальную необузданность, вольнодумство и многое другое. Особо выделю необычайную язвительность Луиджи-сатирика, я бы сказал, кусачесть, оправдывающую его фамилию («pulce» — «блоха»). Всё это сполна отразилось в строфах «Морганта», рыцарской поэмы, наполненной народным юмором и комизмом.
Поэту посчастливилось жить в блистательную эпоху, играть в ней не последнюю роль как приближенному Медичи. Глава клана, Лоренцо, прозванный Великолепным, был, как известно, не коронованным, но полновластным правителем Флорентийской республики, выдающимся политиком и меценатом, под чьим крылом (или под сенью лавра, как писали тогда, намекая на общность имени и названия растения) процветали деятели Возрождения (Пико де Мирандола, Полициано, Марсилио Фичино, юный Микеланджело и др.). Бывший и сам поэтом, Лоренцо не только покровительствовал Луиджи Пульчи в культурной и материальной сфере, но и защищал от могущественных врагов, наживать которых у придворного острослова был удивительный дар. Правда, благоволение могущественного (другой перевод эпитета il Magnifico) Лоренцо было не вечным.
По иронии судьбы, аристократический род Пульчи, некогда владевший замками и поместьями, древнее и знатнее Медичи. Его корни уходят вглубь веков, в каролингское средневековье. Предками поэта были французские рыцари, поселившиеся во Флоренции, по легенде, заново отстроенной императором Карлом после готского нашествия. Но к моменту рождения Луиджи глава семейства, Якопо Пульчи, находился на грани разорения из-за краха в финансовой деятельности (увы, из рыцарей не выходят банкиры, да и как соперничать с Медичи!). Из нужды отец поэта так и не выбрался и умер банкротом. У Якопо было пятеро детей. Помимо Луиджи, еще двое его братьев были поэтами большого дарования, но великим стал лишь он, средний брат. Старший, Лука, автор нескольких поэм, пытался продолжать дело отца, но его постигла худшая доля — умер в долговой тюрьме. Впрочем, не буду перечислять здесь драматические коллизии в жизни Пульчи, они подробно освещены мною во вступительной статье, скажу лишь, что сближению Луиджи Пульчи с Медичи способствовала история великана Морганта, на которую еще в 1461 году он получил заказ от Лукреции Торнабуони, матери Лоренцо Великолепного. Завершил же свою поэму он лишь в 1483 году, менее чем за год до своей смерти, омраченной прискорбным обстоятельством. Лоренцо не пожелал защитить друга от мести церковников после его внезапной кончины: Луиджи был предан анафеме, похоронен в неосвященной земле при потушенных факелах.
Лоренцо был политик и прагматик: мертвому Луиджи было уже всё равно.
Александр Триандафилиди: но ему не была бы безразлична судьба его творения. Безусловно, opus magnum Пульчи уникален, что подтверждается хотя бы тем, с каким неистовым рвением фанатик Савонарола предавал огню все доступные ему экземпляры «Морганта» (подобного внимания святого отца удостоился разве что «греховный» «Декамерон»). Вольтер, кстати, поражался религиозному вольномыслию Пульчи в предисловии к своей «Орлеанской девственнице». Всему виной «одна из самых влиятельных, поразительных и противоречивых фигур Италии XV века», как охарактеризовали нашего поэта авторы английской монографии о нем.
Чем же поэт так прогневал католическую Церковь?
Александр Триандафилиди: Он хотел согласовать религиозные вопросы с собственными понятиями и создать на их основе полноценное произведение искусства. Вполне получилось, но монахов и теологов это не устроило. Пульчи имел репутацию еретика и безбожника, причем сам подогревал страсти вокруг своего имени различными выпадами и остротами в отношении религии и монахов. Он так и не раскаялся, хотя и написал незадолго до смерти покаянную «Исповедь» в дантовских терцинах. Антиклерикализм был свойственен Ренессансу, тем более флорентийскому (вспомним Боккаччо), но в случае Пульчи всё зашло слишком далеко. Луиджи не скрывал своих занятий магией и демонологией, проявлял особенный интерес к оккультным книгам. В «Морганте», например, слышатся отголоски запретных знаний, в том числе отсылки к «Книге Билетта», практическому пособию по черной магии, сохранившемуся в единственном манускрипте в собрании Медичи.
Взгляды Луиджи отличались от ортодоксального католичества, в основе их лежит скептицизм, продукт зрелой мысли эпохи, пересмотревшей все прежние феодальные ценности. Выразителем пульчевского скептицизма в поэме явился Астарот, примеривший на себя маску христианского проповедника. Астарот — ренессансный тип дьявола-логика, наследник чертей из средневековых мистерий и дальний предтеча гетевского Мефистофеля. Ринальд, второй после Роланда паладин Карла Великого, заручается помощью инфернальных существ и даже братается с ними, благодаря чему лишь он и его брат Рихардет выживают в Ронсевальской бойне, где гибнут все лучшие рыцари французского императора, включая Роланда. В общем, от костра инквизиции спасло нашего поэта как покровительство могущественных Медичи, так и особый вольнолюбивый дух, царивший во Флоренции того времени, в сердце европейского Ренессанса. Спасло при жизни, но не после смерти.
Итак, к истории великана Морганта Луиджи обратился не по своей творческой воле, а по заказу покровителей. Откуда же взялся этот герой, о котором до поэмы Пульчи ничего не известно?
Александр Триандафилиди: Великан Моргант — порождение народной фантазии, продукт национальной культуры Италии. Аскетическая старофранцузская легенда о Роланде у итальянских авторов обросла такими пышными подробностями, что образовался целый причудливый фантастический мир вокруг этого героя, ставшего уже Орландо, а не Роландом. Пульчи сыграл ключевую роль в поэтической вселенной рыцарского эпоса Возрождения, всё бывшее до него в этом жанре относилось еще к Средневековью. Аристократ по крови, он создал плебейский по духу эпос, что отвечало политике Медичи, опиравшейся на простой народ. Но если творения площадных сказителей (они назывались кантасториями, т.е. «поющими истории») были плоскими, отличались наивной народной верой в чудеса при нехитром поэтическом оформлении, пусть и в октавах, то под пером Пульчи история Морганта расцветилась пестрыми красками Возрождения, и сам герой изображен не одномерно, а выпукло, с психологией, полной противоречий: неистовость и кротость, природная дикость и учтивость, благородство и участие в воровских проделках его друга Маргутта. Вежливость Морганта отмечена Сервантесом в «Дон Кихоте».
Одной из громких литературных сенсаций в Италии стало открытие профессором Пио Райной в 1869 году первоисточника «Морганта», анонимной рыцарской поэмы начала XV века. До этого времени она не была известна науке. Райна назвал ее «Роланд» («Orlando»), поскольку в единственном сохранившемся манускрипте заглавие вместе с первыми страницами было утрачено, впрочем, как и окончание. Луиджи следовал источнику почти октава в октаву вплоть до двадцать третьей песни включительно, добавив от себя ряд значительных эпизодов, в том числе те, в которых действует полувеликан Маргутт, обжора, плут и разбойник. Вторая часть, начиная с песни двадцать четвертой до конца поэмы, посвящена войне с мусульманской Испанией, роковой Ронсевальской битве и апофеозу возмездия Карла — разрушению Сарагосы. Великан Моргант здесь уже не действует, он, по сути, персонаж эпизодический. Его именем Пульчи назвал свою поэму, чтобы подчеркнуть приоритет народного комического духа над феодальным рыцарством, воплощением которого служит Роланд.
Самая известная европейская книга о великанах — «Гаргантюа и Пантагрюэль». Какова связь между Пульчи и Рабле?
Александр Триандафилиди: Рабле мог знать «Морганта» как в оригинале, так и в его анонимной французской прозаической переработке, опубликованной в Париже в 1516 году. И хотя прямых заимствований мы не находим, народная стихия флорентийской поэмы с ее натурализмом, гиперболами и метафорами неизменно присутствует в романе Рабле, особенно в описаниях уклада жизни молодого Гаргантюа, в первой книге. В родословной Пантагрюэля, пародирующей Ветхий Завет, значится: «Моргант родил Фракасса...» Сам же Моргант там обозначен как сын великана Фьерабраса, «первый человек на свете, который играл в кости, надев очки». Всё это вымысел Рабле. Во второй части Морганта, занятого ремеслом пивовара, встречает в царстве мертвых Эпистемон (согласно Пульчи, после смерти великан находится в раю). Маргутт угадывается в образе раблезианского Панурга, непревзойденного острослова и мошенника. Брат Жан носит черты разудалого аббата Клермонта, в третьей песне крушащего язычников с помощью дверного засова.
Биографы Леонардо да Винчи свидетельствуют, что мастер увлекался чтением, в том числе, поэмы Пульчи. Отобразилось ли это на его творчестве?
Александр Триандафилиди: Экземпляр «Морганта» находился в личной библиотеке Леонардо, и он, очевидно, забрал его с собой во Францию. Указаний о влиянии Пульчи на мастера я не нашел в специальной литературе, но среди карандашных его набросков обнаружил рисунок, полностью соответствующий эпизоду из поэмы. Это нападение дракона на льва. Гравированную версию рисунка Антон Чёрный, дизайнер книги, поместил на обложку первого тома. Приведу соответствующий фрагмент. Песнь четвертая, октавы 8—15:
- И так как темной ночью путь пролег,
- Не раз им Уливьер: «Там перед нами
- Я у пригорка вижу огонек,
- Знать, кто-то есть за теми вон ветвями».
- А то был змей, что злобен и жесток,
- В тот миг из пасти изрыгавший пламя,
- Мог печью показаться он в пылу,
- И отблеск озарял лесную мглу.
- В него вцепился ярый лев со страстью
- Зубами, лапами, что было сил,
- Впивался частью в грудь и в горло частью;
- Хвостом его тот намертво сдавил,
- Орудуя когтями, как и пастью,
- И лев зажат в тисках драконьих был.
- Нешуточно терзал поганый зверя,
- Плюясь огнем и пасть свирепо щеря.
- Тут принялся Баярд могуче ржать,
- Как только страшный змей ему явился.
- Конь Уливьера помышлял бежать,
- А конь Додона вспять оборотился,
- Когда огнем тот снова стал дышать.
- Вперед Ринальд, однако, устремился,
- А лев слабел, уж кровь не горяча,
- В нем сила угасала, как свеча.
- И льву помочь пришло на ум герою,
- Не то дракон совсем его убьет,
- Баярда шпорит, поводя уздою,
- И близ дракона скачет взад-вперед.
- На раны льва он смотрит той порою,
- Из-за которых уж кончался тот.
- Но прежде, чем на страшное решиться,
- Он хочет к силам высшим обратиться.
- Пока молился, слышит с неба глас:
- «Не бойся, рыцарь, подступись ко змею
- Свирепому и лютому, сейчас
- Повержен будет он рукой твоею».
- «Господь, что умер на кресте за нас,
- Меня Ты укрепил». И с речью сею
- Ринальд с Фрусбертой* на врага летит,
- Что льва почти уж до смерти когтит.
- Была чудесна прозорливость львина,
- Сопротивлялся змею лев как мог,
- Но помощь подошла от паладина,
- Разит Ринальд, однако же не впрок:
- Прочнее стали чешуя змеина,
- Не в силах прорубить ее клинок,
- Как это делал с панцирем, с кольчугой,
- С покровом же драконьим вышло туго.
- Ринальд подумал: «Змею Сатана
- Дал шкуру попрочнее, чем кираса:
- Ни разрубить Фрусберта не вольна,
- Ни проколоть — одна стальная масса».
- Пониже бьет, надеясь, что она
- Рассечь сумеет до костей и мяса.
- Отскакивает меч, искря вокруг,
- Ударов тысяча, а панцирь туг.
- Однако лев, вцепившийся в дракона,
- Как будто молвил: «Хватка-то крепка,
- Мне от твоих ударов нет заслона».
- Ринальд, стучащий лезвием клинка,
- Почувствовал, не избежать урона,
- Сей гад огнем сожжет наверняка;
- Схватил его за горло, меч направил
- И, как индюшку, тотчас обезглавил.
* Фрусберта — меч Ринальда. Во французской традиции — Фроберж.
Почему за пятьсот с лишним лет существования поэмы она только теперь, вашими усилиями, появляется на русском языке?
Александр Триандафилиди: На этот вопрос я отвечаю в своей статье, предпосланной поэме, на основании своих соображений. Я заметил, что первые упоминания о Пульчи в России появляются только ближе к концу XIX столетия и, как правило, связаны с Байроном, который был большим почитателем Пульчи, вдохновлялся им и перевел на английский в октавах всю первую песнь. Можно смело утверждать, что во времена Пушкина и ранее о Пульчи в нашей стране не знали, по крайней мере, никаких фактов знакомства с ним русских литераторов не выявлено, даже тех немногих, кто владел итальянским языком.
К 1800 году у нас уже имелись выполненные с французского прозаические переложения рыцарских поэм Боярдо, Ариосто, Тассо, Фортигуэрри, сколь бы плохи они ни были. Факт отсутствия Пульчи можно объяснить, на мой взгляд, во-первых, нехваткой приемлемого французского перевода, а во-вторых, негативным суждением о поэте французов в эпоху классицизма, сомневавшихся в «серьезности трактовки священных текстов», благодаря чему перевод такого сочинения, даже самый умеренный, цензура, конечно же, не пропустила бы.
Советское литературоведение не уделило Пульчи такого внимания, чтобы его поэма была переведена. О причинах можно только догадываться. Всего три небольших фрагмента в переводе С.В. Шервинского были опубликованы в антологиях поэзии Возрождения.
