Текст: Сергей Князев
Сочинение петербургского литератора Леонида Ильичева «Когда рок-н-ролл был зелёным» можно назвать восполнением некоторого пробела в летописи советской эпохи. В известной книжной серии «Живая история. Повседневная жизнь человечества» пока, насколько известно, нет тома о быте советского студенчества 1960-1970-х, и книга об этом оказывается живым и непосредственным свидетельством о том времени, каковое свидетельство вот-вот выпустит издательство «Время».
Уже в названии — игра слов. «Зелёный» здесь значит «молодой», но это и прямая отсылка к рок-группе «Зелёные муравьи», созданной в конце шестидесятых студентами Ленинградского военно-механического института (ВОЕНМЕХ, несмотря на грозное название, был и остается гражданским вузом, хотя и работающим в том числе на «оборонку»).
Вроде бы это хроника жизни и творчества «Зелёных муравьёв», написанная одним из её участников: учеба, репетиции, стройотряды, гастроли, романтические увлечения, первые неудачи и победы. Однако было бы ошибкой считать книгу просто мемуарами, или летописью группы, или историко-социологическим исследованием «с включенным наблюдением». Притом что это и то, и другое, и третье, перед нами не в последнюю очередь роман воспитания, где через историю ансамбля рассказывается о взрослении, обретении внутренней свободы в несвободные времена, поиске и обретении своих, себя и своего предназначения. А подробнейший исторический и этнографический фон, на котором разворачиваются вечные сюжеты, — ценный бонус, делающий книгу интересной не только сверстникам автора.
С любезного разрешения автора и издательства «Время» публикуем фрагменты книги.
Леонид Ильичев «Когда рок-н-ролл был зелёным»
М. : Время, 2025. - 143 с.
ЗЛОВЕЩИЕ ПОПОЛЗНОВЕНИЯ, 1968
— Я вам даже так скажу, НАТО стояло на границе, и опоздай мы хоть на день, они бы уже захватили братскую республику. Мы опередили их буквально на считанные часы.
За несколько дней до конца летнего сезона по радио сообщили, что страны Варшавского договора ввели войска в Чехословакию, а через три дня к нам в стройотряд приехал комиссар из областного штаба.
— Вы ребята свои, всё понимаете, на самом деле все части-то были наши, всякие прочие поляки-венгры присутствовали номинально, а немцев из ГДР и вообще не привлекали, ассоциации, знаете ли, могут возникнуть нехорошие.
Вопросов докладчику не задавали, и он уехал, а каждый переваривал это сообщение по-своему.
Мы со старшим братом еще с зимы следили за чехословацкими событиями и очень симпатизировали Дубчеку с его «социализмом с человеческим лицом». Сталинских зверств мои ровесники не застали, но про культ личности, естественно, знали, и брат постоянно указывал мне на знаки несвободы, которые он замечал на каждом шагу. Он уже успел первый раз развестись, его бывшая надеялась на эмиграцию по еврейской линии, а в ее среде внимательно отслеживали все злоупотребления советской власти. Меня больше всего расстраивали события с Бродским: суд над ним, его ссылка и возвращение. В конце января брат прорвался в Дом писателя на вечер творческой молодежи Ленинграда. Зал был мест на двести пятьдесят, а народу набилось раза в два больше, потому что прошли слухи, что будет Бродский. До него выступали тоже замечательные молодые литераторы: бард Городницкий, автор «Атлантов», смешные рассказы читали Валерий Попов и Сергей Довлатов, про которых брат раньше не слышал. Но выступление Бродского потрясло, он декламировал в такой напряженной эмоциональной манере, что всех пронзило ощущение невиданной ранее интеллектуальной свободы. Он читал «Остановку в пустыне»:
- Теперь так мало греков в Ленинграде,
- что мы сломали Греческую церковь…
В этих стихах, да и вообще у Бродского, нет ничего антисоветского, но все равно был колоссальный скандал, все выступающие пострадали, а инициаторов вечера наказали, обвинив в организации «настоящего сионистского шабаша»!
Брата очень расстраивала антисемитская риторика, которую стали широко использовать в газетах. Он давал мне почитать слепую машинопись стихов Бродского на папиросной бумаге:
- Зажжем же свечи. Полно говорить,
- что нужно чей-то сумрак озарить.
- Никто из нас другим не властелин,
- хотя поползновения зловещи.
Эти строки «Подсвечника» меня невероятным образом волновали, и хотя я не мог в точности их расшифровать, но понимал, что поэт мыслит не своими личными проблемами, а расширяет до вселенских масштабов всё, что попадает в фокус его внимания.
А у нас в институте обсуждали свои местные запреты.
В студенческом Эстрадном театре репетировали пьесу Марка Розовского «Целый вечер как проклятые». Ставил ее выпускник Театралки Кама Гинкас, эпиграф к пьесе был из Юлиана Тувима:
- В страшных домишках, в страшных квартирах
- Страшно живется страшным мещанам.
- Вьются по стенам копоть и сырость
- Ужасом черным, смертным туманом
- С утра долдонят, бормочут, рядят
- Про дождь, про цены, про то, про это.
- Один — походит, другой — присядет…
- И все — явленья иного света.
Принимала комиссия парткома, которую возглавлял доцент с кафедры истории партии по прозванию Люциферов.
Пьесу он, скорее всего, не понял, но классовое чутье подсказывало ему, что она вредная, спектакль он запретил, да еще бумагу на режиссера в театральный институт накатал.
«— Сидят две пары за столом и весь вечер разговаривают ни о чем! У нас нет таких студентов, для нас это не актуально, зачем нам такой спектакль? И вообще, кто эту чушь написал?
— Марк Розовский.
— В какой группе учится?
— Вообще-то он в Москве…
— Ничего, и до Москвы доберемся».
Можно сказать, Люциферов почти повторил слова из пьесы: «Безусловно. Нам нужно только такое искусство, которое было бы не таким, как то искусство, которое не является искусством».
Ежедневные мелочи тоже доставали. На лекции преподаватель выгнал студентку. Она вошла в аудиторию в брюках, и тот спросил:
— Почему вы в брюках?
Она в ответ:
— А почему вы в брюках?
— Пойдите переоденьтесь и тогда приходите.
Почему рок-музыка казалась им опасной? Свои пластинки у нас не выпускали, фирменных было не достать, только у фарцовщиков за бешеные бабки. Приходилось песни переписывать с магнитофона на магнитофон. Я был уверен, что при Дубчеке в Чехословакии пласты достать все-таки можно было.
Отец сочувствовал нашим разговорам, молчал, но пару раз произнес в мой адрес:
— Только лишнего не болтай
БОЛЬШОЙ ДОМ И ЦВЕТА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Главное место для танцев — второй по величине Розовый зал, там традиционно проходят знаменитые институтские сейшены, и туда ломится весь город. Играть в Розовом зале нам пока не по рангу, другое дело розовым «Фламинго».
Шутка. Два года назад мы впервые услышали там группу «Фламинго» с Аликом Асадуллиным, и меня поразил его высокий и чистый тенор, сильный при его субтильном телосложении, и попсовый прикид, напоминающий наряд экзотической птицы: вельветовые джинсы и замшевые фирменные шузы фиолетового цвета. И то и другое было круто, особенно потому, что о джинсах я даже не мечтаю, фарцовщики таких размеров не возят.
Сейчас в институте лидируют «Аргонавты», они играют на танцах в Розовом зале либо дают концерты в актовом. Не занята только площадка в дальнем фойе актового зала, возле туалетов, после концертов там проходят танцы, и эта площадка достается нам.
Внутри вуза можно играть все, никто не вмешивается, только студенческий оперотряд следит за порядком на танцах да институтская охрана караулит вход и стережет периметр. Их главные враги — тусовщики и хипари с Невского.
Этих стараются отсечь на проходной, но они все равно просачиваются, тогда их отлавливает оперотряд и выпроваживает на улицу. По всей видимости, в институте не так боятся музыки, как пришлых, которых нельзя контролировать и пугать отчислением. И вдруг на концерте «Фламинго» и «Галактики» в студенческом клубе Политехнического института накануне нового, 1970 года — скандал. По городу проходит слух, что концерт разогнали, формулировки из комсомольских источников такие: творились безобразия, люди танцевали в проходах и висели на люстрах, а девушки снимали лифчики и махали ими в воздухе.
Наутро после концерта музыканты обнаруживают свою аппаратуру в Большом доме серого цвета. Народ ухмыляется и подытоживает:
а) танцы в проходах угрожают моральному облику советского человека;
б) советские девушки — не люди, потому что не висят на люстрах и носят лифчики;
в) размахивание лифчиками угрожает советскому строю.
Ох, не советская это музыка и не советское это поведение.
В институте начинается паника, «Фламинго» и «Галактика» — наши группы и наши студенты! Начальство переживает за свою судьбу, музыканты переживают за ребят и за судьбу ансамблей. И не без оснований.
Похоже, что запреты готовились давно, и это только повод, чтобы устроить показательную порку. В конце концов ответственность сваливают на «умников», проводивших мероприятие, — физико-механический факультет Политеха, — и снимают их декана. Наше начальство не трогают, только выступления группы «Фламинго» запрещают! А главное, ЛДХС, Ленинградский дом художественной самодеятельности (а рок-ансамбли проходят по ведомству художественной самодеятельности), тоже реагирует и выпускает приказ:
а) выступления вокально-инструментальных ансамблей в гитарном составе ЗАПРЕТИТЬ;
б) в обязательном порядке иметь в составе духовые инструменты и фортепиано;
в) всем группам пройти регистрацию;
г) прежние названия отменить и согласовать новые.
А самое главное:
д) вокально-инструментальные ансамбли должны обязательно регистрировать программы выступлений и литовать тексты песен.
Таким образом, без штампа цензуры «Разрешено к исполнению» на сцену ансамбли выпускать больше не разрешается.
Не выполнить этот приказ нельзя, но и выполнить невозможно. Мы это ощущаем как подножку: только-только встали на ноги, стали получать приглашения отовсюду — и вот те на! Долго сомневаемся, стоит ли легализоваться: зарегистрируешься, и за тобой начнут следить, контролировать, что-то запрещать. Но делать нечего, пытаемся зарегистрировать тексты песен и программу выступлений, чтобы не отрезать себе возможность выступать в городе.
Документы для регистрации готовлю я, и дело это, если подумать, оказывается несложным, мы давно уже готовы не только читать между строк, но и писать иносказаниями. Я достаю печатную машинку и отстукиваю список из тридцати двух наименований — нашу творчески переосмысленную программу.
ПРОГРАММА ВЫСТУПЛЕНИЙ ВОКАЛЬНО-ИНСТРУМЕНТАЛЬНОГО АНСАМБЛЯ МЕХАНИЧЕСКОГО ИНСТИТУТА «ЗЕЛЁНЫЕ МУРАВЬИ»
Б. Мокроусов. «Одинокая гармонь».
А. Васильев. «Тебе всё равно».
Д. Леннан (через «а», кто же знает, как правильно). «Это только любовь».
Из реп. анс. «ТЕНИ» (так я обзываю группу The Shadows). «Баркарола».
Из реп. анс. «ТРЕМОЛО» (а это The Tremeloes). «Когда я вижу эту девушку».
Из реп. анс. «СКАЛЬДЫ». А. Зелинский. «Прелестная виолончелистка».
Из реп. анс. «ДИПЕЙПЛ» (имею в виду Deep Purple). «Музыкальный момент».
Из реп. анс. мекс. «ЛОС-БРАВОС». «Блэк из Блэк». Песня протеста.
Из реп. анс. «РОЛЛИНГ СТОУНЗ». М. Джегер. «Вечер».
Из реп. анс. «НЕБЕСНО-ГОЛУБЫЕ» (Shocking Blue). «Я твоя богиня» («Venus»).
К. Лелюш. «Морской блюз».
Из реп. анс. «ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСТОКАМ». «Утренняя прогулка» (маскирую английские названия соответственно группы и песни — Creedence Clearwater Revival и «Have You Ever Seen The Rain?»).
П. Маккартни. «Мир без любви» (это «World Without Love»).
Ну и для полноты картины наши собственные песни, а заключительной строкой для убедительности записываю: Прелюдия из к/ф «Живет такой парень».
Фильм, честно говоря, я не видел, но наверняка там есть музыка под начальные титры, значит это прелюдия.
На дело отправляемся втроем с Сашей и Стецом. ЛДХС располагается на улице Рубинштейна.
С собой у нас отпечатанные в трех экземплярах тексты десятка наших песен на русском, каждая — на отдельном листе, и программа выступлений с названиями групп большими русскими буквами, все это мы несем в солидной папке для бумаг, находим нужный кабинет и попадаем на прием к ожидаемо строгой чиновнице. Она велит нам сесть, раскрывает папку с текстами и начинает просматривать. Читает и морщится, потом озвучивает несколько строк и саркастически отзывается об их стихотворном качестве, но папку на проверку принимает и велит прийти за ответом через неделю. А вот программу начинает разбирать на месте.
К «Музыкальному моменту» и «Баркароле» не придраться, но у инспекторши более широкий кругозор, чем я ожидал.
— Клод Лелюш это кинорежиссер, а не композитор! — восклицает она торжествующим тоном училки, поймавшей школьника на списывании.
Это хук, но я парирую удар:
— Это не Клод, а Курт Лелюш, его брат.
Пауза. На это ей нечего возразить. Раунд закончен, очко в нашу пользу. Мы и не сомневаемся, что у проверяющих нету такого английского и знания зарубежной эстрады, чтобы проверить, что тут правда, а что фантазия, лишь бы названия звучали привычно.
Идет война во Вьетнаме, и до нас доходят песни протеста американской молодежи. Есть и у нас такая песня Сашиного сочинения со словами:
- Автомат прирос к твоей руке, силой не отнять,
- И в ушах всегда звучит приказ:
- «Стрелять, стрелять, стрелять!»
Программу утверждают. В конце концов мы получаем залитованные тексты с печатью «Разрешено к исполнению», лишь на страничке с Сашиным текстом слово «твоей» зачеркнуто синими чернилами и сверху рукой цензора написано «его». Мы не спорим: ясное дело, автомат может прирасти только к руке американца, а не к руке мирного советского солдата. Зато это единственное исправление. Видимо, понравились мы ей своим видом прилежных комсомольцев и короткими стрижками под военную кафедру. Вручая нам папку, инспекторша говорит:
— Вот есть же приличные советские молодежные группы, не то что эти развратники и наркоманы на Западе. Смените только вы это название, что за чушь, «Зелёные муравьи», где вы таких видели! Возьмите нормальное, вот есть же «Весёлые голоса», «Голубые гитары».
Мы выходим и долго смеемся над ее попыткой перекрасить муравьев в голубой цвет.
