САЙТ ГОДЛИТЕРАТУРЫ.РФ ФУНКЦИОНИРУЕТ ПРИ ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКЕ МИНИСТЕРСТВА ЦИФРОВОГО РАЗВИТИЯ.

1793. Ужасы ненашего городка

Жестокий, но политкорректный детектив о жестокой и неполиткорректной эпохе

1793-никлас-натт-о-дагг-фрагмент Ужасы ненашего городка Жестокий, но политкорректный детектив о жестокой и неполиткорректной эпохе
1793-никлас-натт-о-дагг-фрагмент Ужасы ненашего городка Жестокий, но политкорректный детектив о жестокой и неполиткорректной эпохе

Текст: Михаил Визель

Обложка и фрагмент текста предоставлены издательством

Михил Визель о Бахтине

Всем памятен роман Виктора Гюго «Девяносто третий год» (1874), романтически описывающий ужасы апогея Французской революции. Дебютный роман шведского автора - о том же годе. Но совсем о другом месте. События здесь разворачиваются в Стокгольме, где тревожащие новости из Парижа накладываются на ужас прошлогоднего убийства короля Густава III.

В прибрежных водах находят труп юноши с отрубленными конечностями, выколотыми глазами и отрезанным языком - но молодой полицейский чиновник Сесил Винге устанавливает, что ампутации были последовательно произведены еще при жизни несчастного, и всякий раз его подлечивали. Кто и зачем мог сотворить с ним такое? Поиски ответа, разворачивающиеся в зловонных трущобах, чудовищных «воспитательных домах» для девушек легкого поведения (или признанных таковыми) и тайных аристократических борделях, убеждают читателей - в 1793 году жизнь была полна ужаса и смерти, подневольного труда и насилия не только в революционном Париже, но и по всей Европе. И известная горьковская фраза «человек создан для счастья, как птица для полета» совсем недавно была не аксиомой, а горьким парадоксом.

Впрочем, кончается у Натт-о-Дага, как и у Гюго, всё хорошо и, можно даже сказать, политкорректно - что прямо-таки удивительно, учитывая мрачную завязку. Но не столь удивительно, учитывая год издания романа «1793» - 2018-й. Всё-таки нравы хоть и медленно, но улучшаются.

1793 Ужасы ненашего городка Жестокий, но политкорректный детектив о жестокой и неполиткорректной эпохе
Никлас Натт-о-Даг. «1793»

Пер. со швед. С. Штерна.

М. : «РИПОЛ классик», Издательство «Пальмира», 2018

3 глава

Кардель спустился с Мельничной горы, остановился и выплюнул коричневую табачную жижу. Успел привести себя в порядок: вымылся в колодце у родственника, попросил взаймы чистую рубаху. За известковой белизной домов, сливающихся с белесыми испарениями с Гульфьорда, виден Город между мостами с примыкающим к нему Рыцарским островом — смутный темный колосс с редкими, загадочно подмигивающими огоньками.

Не успел он покинуть предместье, наткнулся на прохожего с изрытым оспой лицом и полицейским серебряным жетоном на цепочке. Тот, судя по всему, направлялся к Полхем-шлюзу.

— Ты не знаешь, куда делся утопленник из Фатбурена? Меня зовут Кардель, это я его вытащил несколько часов назад.

— Слышал, слышал. Ты ведь из сепаратов, да? Ну так его пока отнесли в морг при Святой Марии. Дьявольщина какая-то… Хуже в жизни не видел. А я-то думал… думал, вытащил — и ладно, твоя работа закончена, а ты вон чего… да ладно, теперь знаешь, где искать. А я в Индебету, надо доложиться до рассвета.

Кардель, то и дело скользя на размокшей от обильной осенней росы глине, спустился по склону к каменной церковной ограде. Церковь Марии — инвалид, как и он. В год его рождения случайная искра из пекарни обернулась огненным инферно и превратила в пепел двадцать кварталов. Шпиль Тессина провалился сквозь потолочные своды и пока еще не восстановлен, хотя прошло больше тридцати лет.

Кардель нашел калитку и оказался на погосте. Поежился — как всегда на кладбище, показалось, что покойники наблюдают за ним исподтишка. Стряхнул наваждение — и вздрогнул: тишину нарушил странный звук, будто где-то под землей лает собака. Он не сразу понял, что это, но тут же заметил тень на поляне между церковными соснами и горсткой неказистых строений. Там стоял человек и натужно кашлял в платок.

Кардель остановился в нерешительности. Что делать дальше? Неизвестный поборол кашель, сплюнул и повернулся. На фоне освещенного окна в лачуге могильщика виден только силуэт, в то время как сам Кардель как на ладони.

— Так это… вы … вы нашли утопленника, Кардель? — задышливый поначалу голос под конец фразы обрел звучность.

Кардель молча кивнул — выжидал, к чему клонит неожиданный собеседник.

— В полиции наверняка не спросили… но Кардель… это же не полное имя?

Кардель снял мокрую шляпу и слегка поклонился.

— Жан Мишель Кардель, если вам угодно. Спасибо папаше, насуслил имечко. Увидел новорожденного, и на тебе — взбрело в башку. Смех курам. Можете звать меня Микель.

— Скромность — важная добродетель, — судя по голосу, незнакомец улыбнулся. — Ваш папаша, как я полагаю, об этом не знал.

Он отошел в сторону от окна, и Кардель наконец разглядел его лицо.

— Меня зовут Сесил Винге.

Кардель быстро окинул собеседника взглядом. Намного моложе, чем могло показаться по голосу. Одет достойно, хотя и старомодно. Черный, узкий в талии плащ с высоким воротником на подкладке из конского волоса, неброская вышивка на жилете. Бархатные штаны, схваченные у колен.

На шею намотан белый шарф. Длинные черные волосы завязаны на затылке темной, скорее всего красной, лентой.

Кожа настолько белая, что чуть не светится в темноте. Тонкокостный, невероятно худой — в чем только душа держится? Прямая ему противоположность — таких, как Кардель, на стокгольмских улицах, как салаки в неводе.

Бывшие солдаты, чью молодость похитили войны и нужда, преждевременно износившиеся, но еще крепкие люди. Сам-то он, должно быть, вдвое шире в плечах, чем эта былинка в образе человека. У него-то, Карделя, лопается на груди рубаха, ноги, как бревна, пудовые кулачища… теперь, правда, кулак один, на оставшейся руке. Уши, размозженные в драках, свернулись в затвердевшие, как камень, складки.

У Карделя возникло чувство, что Винге, хоть и смотрит в глаза, видит его целиком — от кончиков волос до пальцев ног. Он инстинктивно повернулся, скрывая протез и смущенно кашлянул. Надо было как-то прервать гнетущее молчание.

— Я встретил констебля неподалеку. Господин Винге тоже из дома Индебету? Вы из полиции?

— И да, и нет. Я не из полиции, но меня послал полицеймейстер. А вы, Жан Мишель? Что вы делаете ночью на кладбище? Мне кажется, вы сделали для утопленника все, что могли.

Кардель пожевал несуществующий табак, чтобы выиграть время.

— Кошель пропал. Может, зацепился за труп. Не так-то там и много, но все-таки… ночной прогулки стоит.

— Я пришел осмотреть тело, — сказал Винге, помедлив. — К сожалению, его уже обмыли. Хотел поговорить с могильщиком… Следуйте за мной, Жан Мишель, посмотрим, не найдется ли ваш кошелек.

Могильщик ответил на стук в окно не сразу. Старый, маленький, кривоногий, с намечающимся горбом и легко узнаваемым немецким выговором.

— Господин Винге?

— Да, это я.

— А я Дитер Швальбе. Пришли, значит, на покойничка поглядеть? Что ж… это можно. Глядите на здоровье. Только уж до утра управьтесь, утром его отпоют и закопают.

— Покажите дорогу.

— И дорогу покажу, а как же… — Швальбе вернулся в комнату, запалил от свечи лучину и зажег два фонаря. На столе сидел откормленный кот и причесывался только что вылизанной лапой. Могильщик протянул один фонарь Карделю, закрыл за собой дверь и, хромая, двинулся по тропинке. Только знаком показал — идите, мол, за мной.

Они перешли двор. Могильщик остановился у невысокого каменного строения с облезлой штукатуркой и, прежде чем войти, прикрыл рот, неожиданно мяукнул и тут же пояснил:

— Крысы. Лучше я их напугаю, чем они меня.

Вдоль стен чего только нет: лопаты, ломы, доски для гробов — новые и бывшие в употреблении, осколки надгробных плит, лопнувших от морозов. Тело утопленника — на скамье, завернуто в тонкую ткань. В морге, несмотря на прохладу, царил легко узнаваемый запах смерти.

Могильщик, не оборачиваясь, показал на крюк в стене. Кардель понял, повесил на крюк фонарь и посмотрел на могильщика — что делать дальше? Тот молчал. Наклонил голову, переминался с ноги на ногу и молчал. Ему было явно не по себе.

— Что еще? — нетерпеливо спросил Винге. — У нас не так много времени.

Швальбе уставился в земляной пол.

— Мы, могильщики, много чего знаем… что другим неведомо. Любой скажет. Кто всю жизнь могилы копает, тот знает. У мертвеца, ясное дело, голоса нет, но… есть и другие способы. Этот-то, кто лежит здесь, — очень зол. Вот-вот стены начнет крошить от ярости.

Суеверие-то оно, конечно, суеверием, но Карделю стало страшно. Хотел было осенить себя знамением, но поглядел на Винге и воздержался. Тот скептически посмотрел на Швальбе.

— Главное свойство мертвеца — отсутствие жизни. Сознание покидает тело. В каком мире оно сейчас находится — не могу сказать. Надеюсь, что в лучшем, чем тот, что покинуло. То, что осталось, — мертвое тело. Мертвое тело не чувствует ни жары, ни холода, ни солнца, ни дождя. Вряд ли мы доставим ему какие-то неприятности.

Швальбе промолчал, но по тому, как сморщилось его лицо, заметно было: ответ его не удовлетворил. И уходить он не собирался.

— Нельзя хоронить человека без имени. Только привидения плодить. Пока не узнаете, как его звали, нареките хоть как-то.

Винге задумался. Наверняка ищет способ побыстрее избавиться от назойливого могильщика.

— Ну что ж… и нам будет удобнее, если мы дадим ему имя. Ваши предложения, Жан Мишель?

Кардель не ожидал вопроса и промолчал, собираясь с мыслями. Могильщик осторожно прокашлялся.

— По обычаю… может, дадим имя короля?

— Густав? — Кардель словно выплюнул имя. — Ну нет. Этот бедолага и так настрадался.

— Тогда кто-то из ваших Карлов? Двенадцать штук, на выбор. На вашем языке карл означает мужчина, если не ошибаюсь. Любому мужику подойдет.

— Карл? — Винге повернулся к Карделю.

— Карл?

Близость смерти гальванизировала память. Безжизненное тело Юхана Йельма

— Да, — сказал Кардель. — Карл. Карл Юхан.

Швальбе осклабился, показав почерневшие остатки зубов.

— Хорошо! С этим пожелаю господам удачной ночи.

Может, узнаете что… Господин Винге, господин…

— Кардель.

Швальбе кивнул, пошел к выходу, бросил через плечо: — …и господин Карл Юхан. — И удалился, всхрюкивая от смеха и вполголоса повторяя: ≪Господин Карл Юхан, надо же… Карл Юхан, господи ты боже мой≫.

Винге и Кардель остались одни.

Винге откинул покрывало. Открылся обрубок ноги, не больше чем две ладони от паха. Он внимательно изучил его и повернулся к Карделю.

— Подойдите поближе. Расскажите, что видите.

Кардель поежился. Почему-то зрелище показалось ему очень страшным. Даже трудно поверить, что такой обрубок может принадлежать человеческому существу. Он отвернулся.

— А что я вижу? Нога отрезана… что о ней скажешь?

Винге молча кивнул. В этом молчании было что-то, от чего Кардель почувствовал себя дураком, и это его разозлило. Да что ж это за ночь такая, кончится она когданибудь или нет?

— Насколько я понимаю, у Жана Мишеля тоже не хватает одной руки, — сказал Винге, по-прежнему пристально глядя ему в глаза.

Вот это да! А Кардель-то всегда считал, что ему удается скрывать свою инвалидность. Потратил на упражнения больше часов, чем сам мог сосчитать. Со стороны искусно выточенная из светлого бука кисть почти не отличается от живой. К тому же он научился ловко прятать ее за бедром. Если не махать руками, никто не замечает, что у него нет руки, а уж ночью — и подавно. Он неохотно кивнул — что ж отрицать, если тот заметил. Да, одной руки не хватает.

— Примите мои соболезнования.

Кардель насмешливо фыркнул.

— Я сюда не за соболезнованиями пришел, а за потерянным кошелем с деньгами.

— Судя по тому отвращению, с каким вы произнесли имя славного короля Густава, рука потеряна на войне?

Кардель мрачно кивнул. Он никак не мог понять, говорит ли Винге серьезно или издевается.

— Я к тому, что ваши знания касательно ампутаций куда богаче моих. Не будете ли вы так добры посмотреть еще раз, поближе?

На этот раз Кардель посмотрел внимательнее. Служанки обмыли тело довольно небрежно, кое-где осталась налипшие грязь и тина. Он поднял голову — ответ казался ему очевидным.

— Это не свежая рана. Зажившая.

— Вот именно, — Винге одобрительно кивнул. — Зажившая. Когда мы видим тело в таком состоянии, надо решать вопрос: явились ли эти повреждения причиной смерти, либо преступник решил расчленить труп, чтобы легче от него избавиться. Но… я не удивлюсь, если мы найдем все четыре культи.

Они взялись за концы тонкого покрывала, по знаку Винге подняли, свернули пополам и положили ткань на пол. В нос ударил тяжелый, сладковатый трупный запах. Винге закрыл нос платком, Кардель удовлетворился рукавом рубахи.

Ни рук, ни ног у Карла Юхана не было. Отрезаны настолько близко к телу, насколько позволили нож и пила. Глаз тоже нет: глазные яблоки вырваны из глазниц. Истощен до предела: ребра выпирают, между ними глубокие провалы. Вздутый гнилостными газами живот не скрывает торчащие острые гребни подвздошных костей. Узкая, почти детская грудь. Единственное, что напоминает о жившем когда-то молодом человеке, — волосы, тщательно вымытые церковными служанками и добровольными помощницами. Роскошные золотые волосы.

Винге снял фонарь с крюка и медленно обошел тело, то и дело поднося фонарь поближе и всматриваясь в детали.

— На войне, смею предположить, Жан Мишель видел немало утопленников?

Кардель кивнул. Все происходящее было ему настолько непривычно, что от волнения развязался язык.

— Еще бы… Не поверите: все вернулись к осени. Утопленники, то есть. Море вернуло. Мы их нашли на берегу, под стенами Сведборга. Нас, тех, кто еще не горел в лихорадке, послали их собирать. Ну, скажу вам… треска и крабы уже сожрали все, что могли. А часто они шевелились, звуки издавали… спятить можно от страха. А это угри…выползают и в море… не с большой охотой выползают, скажу я вам, нажрались от пуза. Еле двигаются.

— Похоже на Карла Юхана?

— Те-то? Никакого сходства. Но те, кого быстро вынули, — да, похожи. Мы старались подбирать своих сразу, как бой стихнет… ну, час, ну, другой, как они утопли. Думаю, Карл Юхан недолго пролежал в Фатбурене. На часы надо считать. Вечером, скорее всего, бросили. Как стемнело.

Винге задумался.

— А скажите мне, Жан Мишель, рука ваша — она долго заживала?

Кардель помедлил, прежде чем ответить.

— Ладно, — сказал он. — Раз такие подробности… Давайте попробуем.

Он протянул руку с протезом. Винге помог ему закатать рукав, пока не обнажились ременные крепления, удерживающие протез у локтя. Кардель привычно развязал ремни и передал Винге деревянную руку.

— Вы когда-нибудь видели, как людей режут? — спросил он.

— Никогда. Живых — никогда. Был в анатомическом театре, там хирурги вскрывали мертвое тело. Женщина.

В учебных целях.

— Ну, мой-то случай вряд ли подойдет для учебников.

Боцман сразу стянул руку под локтем шкотом. Вроде как жгут наложил, кровь остановить. Перестарался маленько — пока до фельдшера добрались, уже антонов огонь пошел. Почернела рука-то. Поначалу всего два пальца размозжило, а тут пришлось почти у локтя резать. Дальше, значит… привязали меня цепями к столу, чтобы не дергался, фельдшеру не мешал. У них цепи такие специальные, в кожаных чехлах. То, что помягче, — ножом режут, пока не сквасится… а мне — нет. Мне не повезло. То ли у них самогон кончился, то ли спешка. Большие-то сосуды надо быстро зажимать, пока режешь. А у них зажимы все время соскользали, кровь хлыстала, аж все стены забрызгало. И других тоже резали рядом — та же история. Фонтаны крови. Я посмотрел — на соседних столах все белые, как алебастр. То есть они из меня чуть не всю кровь выпустили. Тут, значит, вот что главное: они кожу разрезают кругом и, как чулок, закатывают к локтю. А кость пилят уже повыше. Им, значит, лоскут кожи надо сохранить, культю зашить. Потом кожу опускают, закрывают рану и шьют прямо по живому. Вот, посмотрите… полумесяцем. И сейчас еще пятна красные видны, где иглу втыкали. А дальше — молись. Не повезет — антонов огонь, опять резать. А повезет, заживет. Жди, пока новая рука вырастет.

Он усмехнулся и подмигнул Винге, но тот даже не улыбнулся.

— Если я правильно понял, вы видели все фазы… — он запнулся и поправился: — Все стадии… все этапы заживления раны. Куда более подробно, чем я мог бы вам пожелать. Поэтому я сохраняю надежду, что вы можете сделать попытку датировать… определить: когда примерно отрезаны конечности у Карла Юхана? Сколько времени прошло?

— Дайте фонарь.

Теперь настала очередь Карделя сделать церемониальный обход лавки с покойником. Нос зажать нечем — в единственной руке фонарь, поэтому он постарался дышать ртом и выдыхать как можно сильнее.

— Тут, значит, вот что… мне кажется, сначала отрезали правую руку. Потом левую ногу, левую руку и правую ногу.

В таком, я думаю, порядке. Правая рука… если на бедняге заживало, как на мне, — самое меньшее, три месяца. А правая нога… месяц, скорее всего. Культя зажила этак за месяц до последнего заплыва.

— Значит, ему отрезали ноги и руки по очереди… Перевязывали, ждали, когда более или менее заживет, и приступали к следующей. Зубов нет, языка тоже. Если судить по заживлению ран, пытка началась примерно в конце весны и закончилась пару недель назад. Смерть наступила… точно сказать нельзя. Он мертв уже несколько дней.

У Карделя волосы встали дыбом от нарисованной Винге картины.

— Да… — повторил тот — Смерть наступила несколько дней назад и, думаю, к его большому облегчению.

Он собрался было накинуть покрывало на обезображенное тело, но остановился и потер ткань между большим и указательным пальцем.

— Спасибо за помощь, Жан Мишель. Но должен вас огорчить — вы переоценили таланты покойника по части карманных краж. Ваш кошелек висит у вас на поясе под камзолом. Как будто бы и незаметно, но когда вы нагнулись с фонарем, он проявился вполне недвусмысленно. Да вы и так это знали… Похмелье — дело, разумеется, серьезное, но даже серьезное похмелье не может держаться так долго. Скоро утро.

Кардель проклял себя за неосторожность — надо же, этот тип поймал его на вранье! Он разозлился. Полноехладнокровие и даже равнодушие Винге показалось ему оскорбительным — ему, который насмотрелся на покойников куда больше, чем того бы хотелось.

Он сплюнул через плечо.

— Вы жуткий тип, господин Сесил Винге. Нечему удивляться, что вы так наслаждаетесь обществом мертвецов. И знаете… чересчур уж вы тощий. Скелетам вашим любимым, что ли, подражаете? Я бы на вашем месте проводил больше времени за обеденным столом, чем в покойницкой.

Винге не обратил внимание на грубость.

— Я здесь оказался не из любви к покойникам. Причину называть не буду. Но позвольте спросить: вы хотите мне помочь? Хотите ли вы, чтобы этот несчастный был отмщен и похоронен в освященной земле? У меня есть определенные возможности в полицейском мире. Я был бы очень благодарен за помощь, которая, само собой, будет оплачена.

Винге замолчал и посмотрел на Карделя. В колеблющемся свете фонаря глаза его казались огромными, и то ли пламя отразилось в них так причудливо, то ли и в самом деле зажегся огонек, которого он раньше не замечал. Уж не дьявол ли, собственной персоной? Кардель даже немного испугался. Только сейчас сообразил, насколько он устал.

— Вам не надо торопиться с ответом, — продолжил Винге, словно и не заметив его растерянности. — Сейчас я иду в дом Индебету послушать утреннюю сводку. Констебль наверняка подготовил рапорт. Ответственность за расследование ложится на городского прокурора, а он как раз сейчас занят другим делом, попроще, которое к тому же сулит гораздо больше славы. Но, разумеется, обязанности свои он выполнит. Вся полиция будет поставлена на ноги, квартальные получат команду опросить жителей, и так далее и тому подобное. У меня мало надежды, что такая тактика даст результат. Это изуродованное тело закопают как раз здесь, в северной части погоста. Без имени. И никто о нем и не вспомнит. Полицеймейстер попросил меня сделать все, что в моих силах. Но, боюсь, сил моих недостаточно. Ну нет — Карделя вывести из себя трудно, но если вывели, успокоить еще трудней. Он повернулся и пошел к выходу.

— Если все же захотите мне помочь, Жан Мишель Кардель, разыщите меня, — крикнул Винге вдогонку. — Я снимаю комнату у Роселиуса, известного канатчика, спросите бывшую усадьбу графа Спенса.