Текст: Марья Максимова

Фрагмент текста и обложка предоставлены издательством Corpus, 2016

Фольклорист Софья Агранович утверждала:

поведение героя сказки нельзя анализировать так, как поведение героя литературного произведения.

В самом деле: дед и баба пытаются разбить золотое яйцо (зачем?), у них ничего не получается. Но когда мышка разбивает яйцо, принимаются плакать (разве не этого они добивались?).

В детстве эти прорехи в логике нас не смущают. Малышей вполне устраивает мир, разделенный на хороших и плохих персонажей, при этом не важно, что «плохой» может за всю сказку никого не обидеть, а протагонист — «хороший» — много раз обмануть или нарушить слово. По этой же причине бывает трудно объяснить ребёнку события реального мира, вроде репрессий или геноцидов, не сходя в черно-белый мир сказки (да что там, мы, взрослые, иногда и сами не удерживаемся от соблазна списать всё непонятное на «плохих» персонажей).

Сказочный мир — данность для ребёнка. Однако, если те же истории впервые рассказать взрослому, у него возникнет множество вопросов.

Каннингем не первый, кто попытался рационализировать сказку: только за последние пару лет вышли «волшебные» фильмы «Малефисента» и «Золушка», объясняющие мотивы «злых» ведьмы и мачехи.

Каннингем переписал сказки для взрослых, циничных, несчастных людей:

какими могли быть волшебные истории, если бы их рассказывали в баре на окраине большого города далеко за полночь.

Сами сказки при этом ничего не потеряли (если только вы не собираетесь читать их детям), и возможно, откроют вам глаза на карликов, старых ведьм и заколдованных принцев, которых вы не замечали под личиной дворников, менеджеров и продавциц.

А еще эта книга может стать для кого-то отличным подарком: хорошая бумага, крупный шрифт и чудные графические иллюстрации Юко Симидзу.

Майкл Каннингем

Дикий лебедь и другие сказки

Перевод с английского — Дмитрий Карельский

Иллюстрации — Юко Симидзу

А вот был бы у тебя ребенок… Был бы ребенок, твоя работа больше не сводилась бы к безумной гонке от выходных до выходных и гаданиям о том, насколько нынче в своем уме миссис Уиттерс из бухгалтерии. Ты бы зарабатывал на крохотные ботиночки, собачек на колесиках и профилактические визиты к дантисту, ты бы откладывал из заработанного ребенку на колледж. А ничем не примечательное жилище, куда ты возвращаешься по вечерам? Оно стало бы кому-то родительским домом. Десятилетия спустя кто-то не мог бы его забыть, потому что находил тут утешение и уют, в этих комнатах, видящихся в воспоминаниях все более просторными и красивыми. Без этого дивана, без этих ламп, купленных когда-то впопыхах — мол, ничего, пусть пока постоят — через несколько десятилетий (никуда они, скорее всего, за долгие годы не денутся) кто-то и помыслить не мог бы свою жизнь. И вот представь себе, что иметь ребенка тебе хочется сильнее, чем когда-либо чего бы то ни было хотелось.

Завести ребенка — это тебе не пиццу заказать. Особенно, если ты уродливый недоросток, чей род занятий, а указать его будет необходимо… Ну и кем ты назовешься? Гоблином? Мелкой нечистью? В агентствах по усыновлению даже на врача и юриста посмотрят косо, если он не женат и ему больше сорока. А ты дерзай. Вперед, двухсотлетний гном, подавай заявку на усыновление. Тебя буквально трясет — ты велишь себе успокоиться и не реагировать так бурно, но не каждую ночь увещевания срабатывают одинаково — при мысли, что у большинства двуногих дети просто… просто появляются. Ох, ах, трах, тарарах. Банальное любовное соитие, и через девять месяцев — нате вам, отпрыск. Ума и мысли в этом не больше, чем нужно крокусу, чтобы пробиться из своей луковицы. Одно дело завидовать богатству, красоте и другим дарам, которые выпадают кому-то, но не тебе, волею неведомых неумолимых благодетелей. И совсем другое — стремиться к обладанию тем, что так легко достается любому пьянчуге с любой буфетчицей, стоит им на три минуты уединиться в темном закутке пропитанного пивом и мочой паба.

И вот поэтому ты навостряешь уши, когда разносится этот слух. Про мельника, у которого из рук вон плохо пошли дела (мельники-кустари обречены — их мука стоит вдвое дороже массовой продукции корпораций, к тому же ее никак не очистить от сора — он, как мельники ни стараются, все равно попадает в мешки); у которого не было ни медицинской страховки, ни надежных вложений, ни пенсионных накоплений (все до последнего цента он тратил на то, чтобы мельница хоть как-то продолжала работать).

Этот мельник сказал королю, что его дочь умеет прясть из соломы золотую нить. Должно быть, он поступил так от отчаяния. Решил таким невероятным заявлением привлечь внимание короля. Насколько ты понимаешь (взыскуя родительства, уже состоявшимся родителям ты во вменяемости не отказываешь), мельник понадеялся, что если получится протащить дочь во дворец и там как-то так устроить, чтобы она попалась на глаза королю, тот в любовном смятении (а разве есть отец, который не считал бы свою дочь совершенно неотразимой?) в миг забудет всю эту чушь про солому и золото — стоит лишь ему залюбоваться нежной и изящной дочкиной шейкой, увидеть ее улыбку, услышать обворожительно музыкальный, негромкий и при этом удивительно звучный голос. Мельнику явно невдомек было, скольких девушек с не менее изящными шейками и гораздо более застенчивыми улыбками повидал на своем веку король. Как большинство отцов, он и помыслить не мог, что его дочь не одна такая на всем белом свете, что сколь бы мила, красива и обаятельна она ни была, этого еще недостаточно, чтобы затмить собою всех соперниц.

Бедный, ослепленный отцовской любовью мельник меньше всего на свете ожидал, что дочь запрут в набитом соломой подвале и велят всю ее к утру переткать в золото, как не ожидает большинство отцов, что их дочерей будут игнорировать ровесники-мальчишки, третировать коллеги и подвергать унижениям мужчины, за которых они рано или поздно повыходят замуж. Подобные вещи просто не укладываются в родительские представления о жизни. Но это еще не все. Король, который не выносит, когда его пытаются дурачить, объявляет с порога подвальной комнаты, что если девушка не управится до утра, он велит ее казнить. Как так? Постойте… Мельник во всем сознается и молит о милосердии. Он всего лишь пошутил… Ой, нет-нет, впал в греховную гордыню, возжелал представить дочь королю, потому что обеспокоен ее будущим… Я хочу сказать, ваше величество, не собираетесь же вы и вправду ее убить… Смерив мельника ледяным взглядом, король приказывает страже увести его, а сам запирает подвальную дверь снаружи. Тут наступает твой черед.

Ты происходишь из старинного рода средней руки чародеев. Твои предки издревле умели вызывать дождь, изгонять зловредных домовых, находить потерянные обручальные кольца. Но никому из членов твоей семьи, во всяком случае в последние несколько столетий, не приходило в голову зарабатывать на жизнь колдовством. Это занятие давно слывет у вас несолидным. От него веет безысходностью. К тому же оно не дает стопроцентного результата. Колдовство — это искусство, а не наука. Приятно разве возвращать уплаченный крестьянином гонорар, когда ни одна капля дождя так и не пролилась над его иссушенным полем? Или говорить: Вы уж простите, обычно все получается, пожилой паре, у которой кто-то продолжает ехидно хихикать под матрасом, а ножи и вилки подпрыгивают над столом и кругами носятся по кухне. Не то чтобы известие (мигом облетевшее все королевство) о девушке, которая якобы умеет прясть золото из соломы, немедленно наталкивает тебя на мысль: Вот и подвернулся случай обзавестись ребенком. К ней можно было прийти лишь путем многоступенчатых последовательных умозаключений, а ты при всех твоих доблестях и неудержимой целеустремленности никогда сильным мыслителем не был. Ты руководствуешься интуицией. Она подсказывает: Помоги девушке, от этого и самому тебе может выйти польза. Быть может, все дело в том, что ты единственный, кто способен ей сейчас что-то предложить. Ты, кто отродясь ничего не мог дать девушкам, которые проходили мимо со своими кавалерами, весело хохоча и оставляя за собой шлейф из аромата духов, пудры и потревоженного их мимолетным присутствием воздуха. Прясть золото из соломы ты не умеешь, но этому не так уж трудно научиться. По старинным книгам. Или от тетушки Фарфалии — она старше многих старинных книг и, тем не менее, насколько тебе известно, до сих пор жива, — единственного по-настоящему одаренного члена твоего разношерстного клана, прочие представители которого расходуют колдовские умения на обучение крыс фламандскому языку или на то, чтобы запихнуть побольше живых жучков в чужой рождественский пирог.

В замки проникать легко. Многие просто об этом не догадываются и считают их неприступными, неуязвимыми твердынями. Но это не так — бесчисленные поколения владельцев непрерывно реконструируют и перестраивают замки. К примеру, король, не наигравшийся в свое время в игрушки, велит устроить в стенах секретные коридоры, из которых можно наблюдать за происходящим в залах сквозь дырочки, проделанные в глазах предков на семейных портретах. А по приказу короля-параноика роют многие мили тайных подземных ходов с выходами в лесах, у проселков и на кладбищах. Так или иначе, твое появление в набитом соломой подвале потрясает девушку до глубины души. Даже не прибегая к колдовству, ты с ходу внушаешь ей доверие. С первого взгляда ты понимаешь, чтó заставило мельника пойти ва-банк. Она поражает дивной красотой — слегка неправильной, как и положено подлинным красавицам. Кожа у нее чистая и гладкая, как дорогой фарфор, нос чуть длиннее, чем следовало бы, взгляд широко расставленных темно-карих бездонных глаз полон удивления. Она смотрит на тебя и не произносит ни слова. Начиная с сегодняшнего утра в ее жизни происходит столько странного и непонятного девушке, которая еще вчера шила мешки для хлеба и подметала рассыпавшиеся по полу зернышки, что внезапное появление скрюченного, коротконогого человечка от силы четырех футов ростом и с похожим на репу подбородком она, должно быть, воспринимает как всего лишь очередное невероятное событие. Ты говоришь, что пришел ей помочь. Она кивает в знак благодарности. Ты принимаешься за работу. Получается у тебя поначалу не очень. Солома после прялки остается все той же соломой, только перекрученной и клочковатой. Но ты сохраняешь спокойствие и повторяешь про себя заклятие, которому научила тебя тетушка Фарфалия (сама она теперь не больше барсука, глаза у нее совсем выцвели, негнущиеся тонкие пальцы похожи на сосульки). Ты пытаешься сосредоточиться — главное, верить в то, что делаешь. Одна из причин, почему обыкновенные люди не способны колдовать, как раз и заключается в маловерии. Мало-помалу дело идет на лад. Первые несколько прядей выходят лишь слегка позолоченными, наподобие каких-то изъеденных временем реликвий, но следующие — уже скорее золотые, нежели соломенные, ну а скоро прялка начинает выдавать самую настоящую золотую пряжу, но не ярко-желтого цвета, какого бывают часто золотые украшения, а слегка розоватую, словно бы светящуюся в свете факелов. Вы оба — ты и девушка — зачарованно смотрите, как кипы соломы тают и вместо них по камням пола все гуще и гуще струится золотая нить. Никогда еще в твоей жизни не было ничего, столь похожего на любовь, на любовную близость — ты сидишь за прялкой, а девушка позади тебя (в рассеянности она нежно положила руку тебе на плечо), и вы вместе переживаете чудо превращения соломы в золото. Когда ты заканчиваешь, девушка произносит:

— Господи…

Ты теряешься, не зная, к кому обращено это слово — к тебе или к Богу.

— Рад был оказать вам услугу, — говоришь ты. — А теперь мне пора.

— Я должна вас отблагодарить.

— Нет нужды.

Но она снимает с шеи нитку бус и протягивает тебе. Бусы совсем простые и дешевые, но в подвальной каморке при неясном свечении золотой пряжи красные стеклянные шарики выглядят кроваво-красными гранатами.

— Это подарок отца мне на восемнадцатилетие, — говорит она и вешает бусы тебе на шею.

Когда они зацепляются за твой подбородок, происходит секундное замешательство — поправляя нитку, она касается пальцами твоего лица. Бусы ложатся тебе на грудь. На ту покатость, на месте которой у тебя находилась бы грудь, не будь ты уродцем.

— Спасибо, — говорит девушка.

Кивнув на прощание, ты удаляешься. Она видит, как ты выходишь в потайную, почти не заметную дверь, каких полно в здешних подземельях благодаря паранойе одного давно почившего короля.

— И никакого волшебства, — смеется она.

— Никакого, — говоришь ты. — Но без волшебства поди найди потайную дверь, а потом догадайся, как она открывается.

С этими словами ты исчезаешь.

На следующий день, гуляя по городским окраинам с нитью гранатовых бус под линялой шерстяной рубахой, ты узнаёшь, что было дальше. Дочка мельника справилась с заданием, перепряла солому в золото.

А что же король? Он снова велел запереть ее на ночь в подвальной каморке попросторней и натаскать туда в два раза больше соломы. Может быть, он так пошутил? Нет, король не шутит. В конце концов, это ведь он приказал надеть штаны на кошек и собак и начал отдавать подданных под суд за слишком громкий смех. Ходят слухи, что отец, предшественник нынешнего короля на престоле, в детстве жестоко над ним измывался. Но такое всегда говорят, когда хотят истолковать необъяснимые поступки, так что этим слухам не стоит особо доверять.