«Прокатилась дурная слава». О Сергее Есенине

Текст: Наталья Соколова/РГ

Фрагмент книги и обложка предоставлены издательством

Свою первую автобиографию Есенин написал в 1916 году: «Сын крестьянина Рязанской губ‹ернии› и уез‹да›, села Константинова Кузьминской волости. Родился в 1895 г. 21 сентября. Образование получил в учительской школе и два года слушал лекции в Университете Шанявского. Стихи начал писать с 8 лет. Печататься начал 18 лет. Книга вышла через год, как появились стихи, под назван‹ием› «Радуница», изд‹ание› Аверьянова 1916 г.» В тот год 21-летнему Есенину больше нечего было поведать о себе.

Эта книга - о последующих бурных девяти годах, вместивших больше, чем порой вмещает долгая жизнь.

Пять глав посвящены отношениям с коллегами по писательскому цеху, любовным романам, путешествию в Европу и США, громким скандалам и трагической смерти. В каждой из них о Сергее Есенине рассказывают он сам, его друзья и враги, любимые женщины и жены, члены семьи и случайные знакомые, те, кто знал Есенина всю жизнь, и те, кто встречался с ним лишь однажды: поэты, писатели, критики, издатели, журналисты, художники, актрисы, сотрудники милиции, врачи, криминалисты, все, кому было что рассказать о поэте. Эти воспоминания говорят о Сергее Есенине больше, чем десятки беллетризованных биографий, написанных не слишком компетентными авторами.

Фрагмент из книги «Сергей Есенин. Подлинные воспоминания современников».

Сост.: Елизавета Александрова-Зорина. АСТ. 2017.

«Прокатилась дурная слава, что похабник я и скандалист...»

…В Америке все вышло не так, как хотелось бы Есенину. Сказались «сухой закон» и плохой подпольный алкоголь, подорвавший его здоровье в Штатах, сказались скандалы, которые в России и даже в эмигрантской среде Европы могли прощаться или даже играть на руку славе поэта, а вот в США только привели к обратному результату, сказалось и то, что Дункан после своих танцевальных выступлений много говорила о Советской России, что было расценено как большевистская агитация.

Подруга Дункан Мери Дести писала: «Во время поездки Айседоры по Америке начал проявляться безрассудный нрав Есенина. Он решил, что Америка встретила его не так, как подобает, и злился за это на Айседору, по всякому случаю оскорбляя ее и ее страну. В газетах было много скандальных сообщений, более или менее преувеличенных, но в них было достаточно правды, чтобы сделать жизнь совершенно невыносимой».

Об этом же рассказывал И. Шнейдер: «В Бостоне ее выступление вызвало скандал. В партер была введена конная полиция. Вдобавок ко всему Есенин, открыв за сценой окно, собрал целую толпу бостонцев и с помощью какого-то добровольного переводчика рассказывал правду о жизни новой России».

Есенин писал в письме А. Кусикову: «Об Америке расскажу позже. Дрянь ужаснейшая…Тоска смертельная, невыносимая, чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию… Не могу! Ей-богу, не могу! Хоть караул кричи, или бери нож да становись на большую дорогу… Напиши мне что-нибудь хорошее, теплое и веселое, как друг. Сам видишь, как матерюсь. Значит, больно и тошно…»

«Искусство в Америке никому не нужно. Настоящее искусство. Там можно умереть душой и любовью к искусству. Там нужна Иза Кремер и ей подобные. Душа, которую у нас в России на пуды меряют, там не нужна. Душа в Америке - это неприятно, как расстегнутые брюки», - говорил Есенин И. Грузинову.

Последней каплей стал скандал, произошедший в доме Мани Лейба, о котором подробно рассказывается во фрагменте из книги В. Левина «Есенин в Америке» и в статье В. Ярмолинского «Есенин в Нью-Йорке». Случившееся было очередной пьяной скандальной выходкой Есенина, которая бы не выделялась среди остальных, если бы не «еврейский вопрос». Этот скандал ускорил отъезд Есенина и Дункан из Америки.

И. Шнейдер: «Речи Айседоры, газетный шум привели к тому, что Дункан была лишена американского гражданства - „за красную пропаганду“. Ей и Есенину было предложено покинуть Соединенные Штаты».

В. Кусикова встречалась с Есениным в Берлине, после его возвращения из Америки:

«Я спросила Сережу, понравилась ли ему Америка. Он пожал плечами:

— Громадные дома, дышать нечем, кругом железобетон и души у них железобетонные.

— А как же вы объяснялись, говорили с ними? Ведь вы английским не владеете?

— Я никаким языком не владею и не хочу, пусть они по-русски учатся, да и говорить не с кем и не о чем. Кругом лица хитрые, и все бормочут: „Бизнес, бизнес“.

Мы дружно рассмеялись. Потом Сережа опять помрачнел.

— Не хочу вспоминать. Приеду домой, в Россию, и все и всех забуду, начисто забуду.

Мне показалось, что говоря — „всех забуду“ — он подумал о Дункан».

Журналист И. Старцев в воспоминаниях о Есенине писал:

«Возвратился он из-за границы в августе 1923 года. В личной беседе редко вспоминал про свое европейское путешествие (ездил в Берлин, Париж, Нью-Йорк). Рассказывал между прочим о том, как они приехали в Берлин, отправились на какое-то литературное собрание, как там их приветствовали и как он, вскочив на столик, потребовал исполнить «Интернационал» ко всеобщему недоумению и возмущению. В Париже он устроил скандал русским белогвардейским офицерам, за что якобы тут же был жестоко избит. Про Нью-Йорк говорил:

— Там негры на положении лошадей!

За границей он работал мало, написал несколько стихотворений, вошедших потом в „Москву кабацкую“. Большею частью пил и скучал по России.

— Ты себе не можешь представить, как я скучал. Умереть можно. Знаешь, скука, по-моему, тоже профессия, и ею обладают только одни русские.

Выглядел скверно. Производил какое-то рассеянное впечатление. Внешне был европейски вылощен, меняя по нескольку костюмов в день. Вскоре после приезда читал „Москву кабацкую“. Присутствовавший при чтении Я. Блюмкин начал протестовать, обвиняя Есенина в упадочности. Есенин стал ожесточенно говорить, что он внутренне пережил „Москву кабацкую“ и не может отказаться от этих стихов. К этому его обязывает звание поэта. Думается, что в большей своей части „Москва кабацкая“ была отзвуком „Стойла Пегаса“, тем более что в некоторых из стихотворений проскальзывают мысли, которые он тогда же высказывал и топил их в вине. За границей было переведено несколько его сборников — и это немало его радовало».

Поэт и журналист Л. Повицкий: «Да, я скандалил, - говорил он мне однажды, - мне это нужно было. Мне нужно было, чтобы они меня знали, чтобы они меня запомнили. Что, я им стихи читать буду? Американцам стихи? Я стал бы только смешон в их глазах. А вот скатерть со всей посудой стащить со стола, посвистеть в театре, нарушить порядок уличного движения - это им понятно. Если я это делаю, значит, я миллионер, мне, значит, можно. Вот и уважение готово, и слава и честь! О, меня они теперь лучше помнят, чем Дункан».

С. Виноградская: «Воспоминания давали нить его жизни, заполняли все ее периоды. Только в воспоминаниях о поездке в Европу и Америку он был скуп. Он не любил говорить об этом, и из случайно оброненных им фраз осталось впечатление о сплошных скандалах по ресторанам и большой, мучительной, одолевавшей его там тоске.

— Когда приехали мы в Америку, - рассказывал он, - закатили нам обед роскошный. Ну, блестели там скатерти, приборы. От вина, блюд и хрусталя всякого стол ломился, а кругом все хари толстые, с крахмальными грудями сидели - смотреть было тошно. И так это мне скучно стало, и поделать ничего не могу. „Интернационал“ - и то спеть не стоит, - не поймут, не обозлятся даже. Я это с тоски взял да и потянул скатерть со стола. Все на пол поехало да им на манишки. Вот дело-то было! Ха-ха-ха!»

Писатель Н. Власов-Окский передал такой разговор с Есениным о его зарубежной поездке:

— Вот вы были за границей и ни разу не отобразили ваших впечатлений от этой поездки. Что бы это значило?

— Она, эта заграница, произвела на меня какое-то неприятное впечатление, — отвечал поэт, — может быть, потому, что я безумно люблю Россию. Когда я возвращался к границе и увидел черный хлеб и услышал русскую речь, меня не только ударило в слезы, — я зарыдал и упал лицом на землю. А кругом говорили: «Это ничего. Это бывает…»

Во время путешествий Есенин мало писал и много пил. Он был разочарован, подавлен, полон обманутых надежд. Говоря о том, что поэзия на Западе никому не нужна, он, конечно, имел в виду, что его поэзия, поэзия Сергея Есенина, там не нужна. В Европе, а особенно в США, где его воспринимали только как русского мужа Айседоры Дункан, Есенина никто не знал и не ждал. К тому же он не владел иностранными языками, что делало возможным общение только с эмигрантской средой. Он хотел как можно скорее вернуться в Россию, где его любили, где он был поэтом, а не «мужем-мальчиком с вьющимися волосами», как назвали его американские газеты. «Milaya Isadora Ia ne mogu bolshe hochu domoi Sergei», - оставил он Дункан записку.

«Ему не удалось достигнуть всемирной известности, о которой он мечтал. Это было, в самом деле, его Ватерлоо», - цитирует Мариенгофа Г. Маквей. Между тем на сегодняшний день, по данным ЮНЕСКО, Сергей Есенин - самый читаемый и переводимый русский поэт в мире. Но кому нужна посмертная мировая слава? Есенину хотелось получить ее при жизни.

Ссылки по теме:

Сын Есенина, дочь Маяковского - 07.04.2016

«Представить Есенина в 90-е — никакого труда» - 02.10.2015

«Есенин-центр» откроется ко дню рождения поэта - 09.06.2017

Самые выдающиеся — Пушкин и Есенин - 22.03.2016

Есенин глазами друзей и исследователей - 30.09.2015

Исследователи творчества Есенина встретились - 24.09.2015