Советская сказка на фоне ГУЛАГа

Текст: Сергей Беляков*

Фото: презентация романа «Зулейха открывает глаза» Гухзели Яхиной на Московском фестивале «Книги России». Аркадий Колыбалов/РГ

Пока открывшая глаза Зулейха в темноте бесшумно, чтобы не разбудить мужа и свекровь, пробирается с женской половины дома на чердак, читатель легко включается в повествование: куда она? зачем?

Русскому читателю жизнь татарской крестьянки в тридцатые годы прошлого века покажется невыносимо тяжелой. Закрытый мир, жесткое разделение мужской и женской ролей, полная покорность мужу. Муж дан Всевышним, чтобы направлять, кормить, защищать. Тридцатилетняя худенькая Зулейха напоминает девочку-подростка. Ее день похож на тысячи других: опорожнить и промыть ночной горшок свекрови, накормить скотину, замесить тесто, расчистить дорожки во дворе от снега. Потом они с мужем поедут в лес за дровами. Там она будет поднимать и перетаскивать вместе с ним тяжелые бревна. Вечером - домашние дела. Теперь бы поспать, но свекровь вдруг решила помыться в бане. Надо таскать воду, нагревать ее, топить баню, готовить веники, травы, чистое белье. Раздевать свекровь, парить, мыть, снова одевать. Потом мыть мужа, стирать белье, мыть пол в бане, при этом свекровь постоянно называет ее «маломеркой», «жидкокровной», «лентяйкой», «бездельницей», «притворщицей», которая, к несчастью, досталась ее «милому мальчику» (мальчику уже шестьдесят). И сын с ней соглашается и жену бьет. И уже потом - исполнение супружеских обязанностей. «Хороший мне достался муж, - думает Зулейха, - недолго бьет, быстро остывает».

Пушкинское «суеверные приметы согласны с чувствами души» универсально. Разговоры Зулейхи с духами (домашними, деревенскими, лесными) открывают ее наивную, доверчивую, чистую душу. Духу угодить непросто. Бичура, что живет в сенях, неприхотлива: поставить ей немытые тарелки - и довольно. Банная бичура предпочитает орешки и семечки. Басу капка иясе (дух околицы) любит сладкое. Зулейха уже носила ему орешки в меду и кош-теле (лакомство из муки и сахара). Теперь вот принесла яблочную пастилу (за ней-то и лезла на чердак, тайком от мужа и свекрови). Понравится ли? Ветер унес в поле куски пастилы, они не вернулись. Значит, принял. Теперь она просит духа поговорить с зират иясе (духом кладбища). Сама она обратиться к нему не смеет. Пусть дух околицы по-свойски попросит духа кладбища позаботиться о могилках ее дочерей, Шамсии, Фирузы, Химизы и Сабиды. Пусть отгонит злых, проказливых шурале и укроет могилки теплым снегом.

Роман написан на русском языке, но включает множество татарских слов и выражений. К ним есть пояснительный словарь. Они обозначают предметы быта, одежду, мифологических существ. Это не только создает национальный колорит, но и дает возможность читателям сравнить, оценить трудность перевода, увидеть превосходство оригинала. За глаза Зулейха называет свекровь «Упырихой», «ведьмой» («Убырлы карчик»). На мой взгляд, по-татарски звучит экспрессивнее, злее, жестче.

Сильная, властная. Такой Упыриха была и в молодости. В конной игре Кыз-куу (догони девушку) никто не мог ее одолеть. И в свои сто лет она продолжает наслаждаться жизнью. В отличие от многих, непонятно куда исчезающих героев, Упыриха продолжает играть в сюжете заметную роль. Появляется в снах и видениях Зулейхи. Грозит пальцем, предсказывая несчастья. А сны самой Упырихи всегда оказываются вещими: «воздух, черный, как сажа, – люди плавали в нем, как в воде, и медленно растворялись» (о голоде 1921 года).

Муж Зулейхи - Муртаза - хороший хозяин. Дом его крепкий, на две избы. Даже сейчас, после продразверстки, конфискаций, реквизиций, осталось еще зерно, мясо, колбаса домашняя. Есть корова, лошадь, жеребенок, домашняя птица. Но и это скоро заберут, загонят в «калхус» (колхоз). В богатой татарской деревне Юлбаш коллективизацию никто не поддерживает. Она здесь еще чужероднее, чем в деревне русской.

Начинается «раскулачивание», точнее - грабеж, а потом депортация сначала в пересыльный дом в Казани, а затем - в эшелоне через всю страну до Ангары. Об отдельных эпизодах этого тяжелого пути рассказано с различной степенью исторической достоверности и художественной убедительности. Так, гибель спецпереселенцев, запертых в трюме тонущей баржи, относится к самым сильным, выразительным страницам этого романа: «…брезент гигантским парусом бьется на крыше, канаты вскинуты к небу, как руки в молитве».

А работа переселенцев на лесоповале вовсе не описана, как-то затерялась между историческими справками и публицистическими отступлениями.

Гузель Яхиной не всегда удается книжные (иных и быть не может у молодой писательницы) знания о ГУЛАГе переосмыслить художественно. Вторичность образов иногда очевидна до смешного. Бывший балтийский матрос, позднее ленинградский рабочий-ударник Денисов послан в деревню для организации колхозов. Так и хочется поправить автора: это же шолоховский Семен Давыдов. Только не полнокровный образ, даже не бледная тень, а сухой конспектик его, скелетик. Есть небольшие поправки, с учетом местных условий. Все-таки татарская деревня, а не казачий хутор. Денисов сжег Кораны, переименовал Сабан-туй (Праздник Плуга) в Трактор-туй. Установил красный флаг на башне минарета, а в мечети устроил постоялый двор и загон для скота. Люди на мужской половине мечети, бараны - на женской. «Удобно, факт», - даже любимое давыдовское словечко автор сохранил. В другой главе этот персонаж назван Давыдовым. Не будем упрекать ни автора, ни редактора за недосмотр. Все правильно. Давыдов, конечно, Давыдов.

Символом сталинского режима в романе становится карта: «Велика страна, где живет Зулейха. Велика и красна, как бычья кровь. Зулейха стоит перед огромной, во всю стену, картой, по которой распласталось гигантское алое пятно, похожее на беременного слизня, - Советский Союз».

Крестьянина-труженика Муртазу Валеева застрелил уполномоченный ГПУ еще в первой части. А далее мы видим только крестьянскую массу, в которой не различишь отдельных лиц. Гюзель Яхиной о мужиках писать неинтересно. Поэтому на первый план выходят казанские и ленинградские интеллигенты.

Профессор Лейбе трудится в лазарете. История безумного профессора и его чудесного исцеления написана талантливо, с фантазией. Она могла бы стать отдельной новеллой. Художник Иконников расписывает клуб. Агроном Сумлинский выращивает зерновые и овощи. Кто же остался на лесоповале? Петербургская дама Изабелла Леопольдовна?

А кто надзирает над переселенцами? Комендант спивается, страдает от неразделенной любви. Кажется, рьяно служит режиму здесь только бывший уголовник, добровольный надзиратель и доносчик Василий Горелов.

Гузель Яхину увлекает совсем другая история. Есть в литературе и фольклоре сюжеты, не знающие временных и национальных границ. Зло - наказано, добродетель торжествует. Золушка находит принца. Доброта, трудолюбие, бескорыстие вознаграждаются. В романе злодеи (пусть и не все) наказаны.

Главный сюжет - история Зулейхи - написан как будто по канонам советского романа об освобождении женщины Востока от домашнего деспотизма и религиозного дурмана. «Хорошо, что судьба забросила ее сюда, - думала Зулейха». Нет, это не я придумал, так в тексте.

Сначала красноармеец Игнатов избавил несчастную женщину от старого, грубого, деспотичного мужа. После никто уже не бил Зулейху, даже грубого слова не сказал. Напротив, многие мужчины обращали внимание на хрупкую зеленоглазую красавицу. Сбылась мечта всей жизни: родила здорового ребенка. Роды принимал врач. Да не простой врач - профессор. Светило хирургии и акушерства. На лесоповал, к счастью, не попала: осталась при кухне, потом - при лазарете. А мальчику-то как повезло! Тот же профессор Лейбе лечит ребенка. Изабелла Леопольдовна учит его французскому языку. Художник Иконников лепит из глины игрушки, рисует картинки для ребенка. А потом учит живописи.

А Зулейха просто расцвела! Неожиданно обнаружила талант охотницы. Впервые взяв в руки ружье, застрелила медведя. В доме мужа она старалась «беззвучно прошмыгнуть», а теперь шагает по тайге размашисто, не таясь.

И вот опять странность: в романе о раскулачивании героиня отдает свое сердце не мужу-труженику, а его убийце: сотруднику ГПУ, а потом коменданту поселка Ивану Игнатову. Муртаза появляется в романе в тусклом свете керосиновой лампы. Бритоголовый, с кустистыми бровями, глубокими морщинами. Иначе Игнатов. В зимнем лесу, как порыв ветра, прилетает песня: сильный мужской голос поет «Интернационал». И уже потом появляется красивый всадник. А теперь сравните.

Муртаза: «курчавый живот», «мохнатые плечи», «пальцы загрубелые», «черные ступни слоятся и крошатся, как древесная кора».

Иван: «тело длинное, узкое в талии», «кожа светлая, чистая», «ясные серые глаза», «зубы, как сахар», «дыхание чистое, как у ребенка». При том, что Игнатов курильщик! Тут уж автор явно перестарался.

Впервые в жизни Зулейха счастлива. «Сердцу девы нет закона». Но разве только она счастлива? Иконников на воле ваял скульптуры вождя: двадцать четыре «усатых бюста». А в тайге занялся настоящим творчеством!

Однажды взволнованный Сумлинский приходит к коменданту с предложением дать их поселку название: «У нашего дома нет имени!» Какой дом? Каторга в тайге.

Апофеозом этой советской эпопеи становится сказка о птице Семруг. Перессорившиеся птицы отравились к мудрой птице Семруг, пройдя через долины Исканий, Любви, Познания, Безразличия, Единения, Смятений, нашли истину: «Они все - и есть Семруг. И каждая по отдельности, и все вместе».

Испытания прошли только тридцать птиц. От первой партии переселенцев осталось в живых тридцать человек. Имя птицы ассоциируется с названием поселка: Семрук (семь рук). Параллель очевидна. Но как же в контексте романа понять вот эти слова легенды: «В долине Познания полегли те, чей ум не был пытлив, а сердце не открыто новому». Чему новому? Советской власти что ли? Новой колхозной жизни?

А теперь вернемся к началу романа. «Зулейха открывает глаза. Темно, как в погребе. <…> За окошком <…> глухой стон январской метели». И снова перенесемся в поселок на Ангаре. Это еще не конец романа, но уже счастливый финал: освобождение женщины Востока состоялось. Теперь открывает глаза уже советская женщина: «Зулейха открывает глаза. Солнечный луч пробивается сквозь ветхий ситец занавески, <…> в комнату врывается птичий гомон, шум ветра…»

*Сергей Беляков - екатеринбургский литературовед, заместитель главного редактора журнала «Урал», член жюри премии «Русский Букер» в 2013 году, лауреат премии Антона Дельвига, Горьковской литературной премии, премии им. Бажова и др. Его биографическая книга «Гумилев, сын Гумилева» в 2013 году стала призером «Большой книги».

«Жена не должна таиться от мужа…» - ГодЛитературы.РФ, 17.04.2015

Невероятное. Очевидное - ГодЛитературы.РФ, 25.05.2015

Горькое счастье - ГодЛитературы.РФ, 28.06.2015