«Никакого кризиса толстых журналов нет»

Интервью: Михаил Визель

Фото предоставлены Катей Морозовой

Толстый литературный журнал «Носорог» возник в начале нынешнего литературного сезона - осенью 2014 года - и вызвал немалый переполох в литературной среде. Во-первых, своим вызывающим названием, смутно отсылающим к классической абсурдистской пьесе Ионеско, а во-вторых, еще более вызывающим фактом самого своего появления - в то самое время, когда разговоры о кризисе, упадке и скором прекращении выпуска толстых литературных журналов стали общим местом. Но журнал с необычным именем и не думал прекращаться. Напротив - недавно вышел третий бумажный номер, самый красивый по оформлению и изысканный по содержанию, а это уже серьёзная заявка: первый номер можно сделать на энтузиазме, второй на упрямстве, но третий - это уже признак налаженного процесса.

ГодЛитературы.РФ встретился с двумя людьми, стоящими за «Носорогом»: главным редактором, прозаиком Катей Морозовой, и редактором, книжным обозревателем «Коммерсанта» Игорем Гулиным.

МВ: Итак: что такое «Носорог»?

Катя Морозова: Этот вопрос мне задавали год назад, и я уже забыла, что на него отвечала.

МВ: Но год назад не было трех номеров, а сейчас они есть.

Катя Морозова: Вы хотите знать, почему он так называется или что это такое?

МВ: Что это такое.

Катя Морозова: Это литературный журнал, который не имеет никаких целей, помимо той, чтобы печатать литературу, которая нравится редакции.

МВ: Хорошо, что вы произнесли слово, которое я боялся сам произносить. Итак, это литературный журнал. Он появился тогда, когда на каждом углу плачут-вопиют о кризисе толстых литературных журналов. Зачем же нужен еще один?

Игорь Гулин: Об этом довольно давно «вопиют», лет 20 примерно.

МВ: Нет, 20 лет назад, в середине 90-х, литературные журналы были на подъеме.

Игорь Гулин: Они были на спаде подъема.

МВ: Хорошо, на спаде подъема, но их тиражи измерялись десятками-сотнями тысяч. Сейчас ситуация кардинально другая, однако вы затеяли литературный журнал. Зачем?

Катя Морозова: Если вспомнить 90-е, я бы согласилась с Игорем, что это был спад, непрофессиональные читатели не знали о литературных журналах, и выросло целое поколение, не знающее и не читающее их. Поэтому появление толстых журналов сейчас - это что-то новое, и рассчитаны они не на тех, кто 20 лет говорит про кризис, а на тех, кто первый раз с толстым журналом столкнулся.

Игорь Гулин: Это вопрос фона. На фоне чего их воспринимать? Есть фон классических толстых советских  журналов, а есть другие журналы, которые существовали все эти годы, к которым этот кризис прямо не относится. «Митин журнал», «Воздух», «Транслит». Последний появился лет 10 назад и активно развивается. Поэтому - смотря что называть кризисом и в каком контексте об этом говорить. Есть - с другой стороны фон глянцевых журналов, и наши читатели могут воспринимать «Носорог» не на фоне смутной идеи о журналах «Новый мир» или «Октябрь», а на фоне тех журналов, которые они часто держат в руках: Prime Russia Magazine и т.д.

МВ: В таком случае мой следующий вопрос: собираетесь ли вы институализироваться? Проситься в «Журнальный зал», например? Или это не ваша тема?

Катя Морозова: Вы думаете, что проситься в «Журнальный зал» - это значит институализироваться?

МВ: Встроиться в контекст «Октября», «Нового мира» и прочих.

Катя Морозова: Год назад мы довольно пафосно всем заявляли, что никогда не будем появляться в Сети: не будем делать свой сайт или пытаться примкнуть к «Журнальному залу». Но за это время появилось множество интересных проектов, которые хотят сотрудничать, и, да, теперь что-то из наших текстов можно найти в интернете. На той же «Сигме», например. А в «Журнальный зал», насколько я понимаю, не так-то просто попасть по технической причине - мы не зарегистрированы как СМИ.

Игорь Гулин: В любом случае, журналов, принадлежащих тому полю, с которым мы себя ассоциируем, нет в «Журнальном зале». Там нет «Воздуха», нет «Русской прозы». Это какая-то странная планка…

МВ: Это скорее «полянка», чем «планка».

Катя Морозова: Логично было бы появиться новому «Журнальному залу» через какое-то время, где соберутся журналы, которых нет в нынешнем. Опять же, упомянутая выше «Сигма».

МВ: Вы упомянули «Митин журнал» в качестве одного из эстетических или поведенческих ориентиров, но при этом «Митин журнал» - это декларируемое маргинальное явление. Митя Волчек, в силу определенных причин, -  сознательный маргинал. Вы претендуете на то же?

Игорь Гулин: А журнал «Октябрь» - это не маргинальное явление? В той среде, в которой мы существуем, факт выхода нового «Митиного журнала» является событием, которое все обсуждают, факт выхода номера журнала «Октябрь» таким событием не является.

МВ: Согласен, но «Октябрь» погружен в сладкий сон о своем былом величии. А «Митин журнал» сразу позиционировался как маргинальный - не в ругательном, а в описательном смысле.

Игорь Гулин:  А по отношению к чему проявляется эта маргинальность? Не очень понятно. Большую часть последнего «Митиного журнала» занимает Пазолини. Пазолини - это маргинальная фигура или нет? Он начинался как самиздатский журнал; любой подобной журнал - маргинальный по определению.  Однако то, что в нем печаталось первые несколько лет, сложно назвать маргинальным, наоборот, - это то, что сейчас считается классическими текстами.

МВ: Вы упомянули «Сигму», и это не случайно. Есть ли у вас ощущение, что появляется феномен нового литературного поля, нового литературного журнализма? Или это пока разрозненные точки, в единую картину не складывающиеся?

Катя Морозова: «Сигма» — это, скорее, площадка, объединяющая в принципе всех желающих, вплоть до довольно крупных издательств, которым это выгодно для рекламных целей. Поэтому я не уверена, что «Сигму» стоит относить к какой-то поколенческой истории. Новое литературное поле образуется, скорее, из  литературных журналов, появившихся незадолго до нас. «Носорог» — на самом деле на данный момент один из последних, за что кто-то нас иронично уже успел покритиковать — в том смысле, что мы по сути работаем с теми же авторами, что и «Воздух», «Русская проза» или «Транслит».

Игорь Гулин:  Но «Воздух» - все-таки предыдущее по отношению к нам поколение. А «Транслит» - это наши друзья, люди близких нам взглядов, хотя у нас разный подход.

МВ: В чем состоит эта разность?

Игорь Гулин: В том, что «Транслит» делает акцент на теорию, концепцию, к которой подбираются те или иные тексты, а мы отталкиваемся от самих текстов, принципиально избегаем критики, почти избегаем теории. Нам интересны структуры, диалоги, которые образуются между разными художественными текстами.

МВ: То, что называется метатекстом.

Катя Морозова: Мы делаем акцент на художественности -  в отличие от «Транслита», который от неё уходит.

МВ: Ну  что ж, ваша позиция по вопросу о толстых журналах мне понятна. Главреды толстых журналов, собирающиеся на Урале, чтобы пожаловаться на то, что гибнет такой уникальный русский феномен, просто отстали от жизни. Давайте обратимся теперь непосредственно к «Носорогу». «Носорог» открылся с поэмы Малларме. Как так вышло? Не самый очевидный, но, очевидно, концептуальный ход. Что вы хотели этим сказать в смысле метатекста?

Катя Морозова: Малларме возник как важное дополнение к тексту Квентина Мейясу, который посвящен самой этой поэме. Я читала отрывки на английском, и мне хотелось, чтобы текст был переведен на русский. Это очень сложная, философско-эзотерическая интерпретация «Броска костей», но при этом

читается почти как детектив, в котором ищут магическое число. Мейясу в своей работе говорит, что Малларме по сути родоначальник принципов новой поэзии, которая будет развиваться в XX–XXI веках. Это тоже было важно для «Носорога», для наших эстетических принципов, связанных с поэзией.

МВ: Если позволите, вопрос менее поэтический. Вы платите гонорары, хотя бы символические, или вы принципиально безгонорарные?

Катя Морозова: Так как все это делалось на собранные от добрых людей средства, то нет, за исключением переводчиков, редакторов, корректоров.

МВ: Вы хотите сказать, что перевод Малларме вы специально заказывали?

Катя Морозова:  Да, новый перевод делал Кирилл Корчагин.

МВ: То есть не то чтобы у кого-то в столе лежал перевод и он его вам принес, а вы его специально заказали?

Катя Морозова: Видимо, никто не был готов переводить эту поэму в стол.

МВ: Снимаю шляпу. Значит, авторам оригинальных текстов у вас нет возможности платить, а техническим работникам вы платите?

Катя Морозова:  Да, только если не удастся и с техническими работниками договориться.

МВ: Давайте отмотаем историю на год назад. Насколько я знаю историю литературы, да и здравый смысл подсказывает, что новые журналы образуются, когда вокруг какого-то человека с потенциалом редактора сгущаются тексты, которые ему хочется видеть напечатанными, но те журналы, которые он знает, их не берут. Так было с «Золотым руном», так было с Poetry - американским журналом, основанным в 1912 году, в котором впервые были опубликованы тексты Т. С. Элиота, Эзры Паунда, Лэнгстона Хьюза и т.д. У вас была та же история, вокруг вас сгущались тексты?

Катя Морозова: Они вокруг Игоря всегда больше сгущались, я же изначально отталкивалась от желания видеть некоторые тексты на русском. И в результате нашей с Игорем договоренности все и родилось. Сейчас уже вокруг нас обоих сгущается достаточное количество весьма достойных вещей.

Игорь Гулин: Вокруг меня всегда много текстов, и не все они печатаются. Но помимо просто желания напечатать каких-то любимых или не совсем замеченных прекрасных авторов, интересно понять, что ты можешь с этими текстами сделать, придумать как с ними по-новому работать. Это интересная задача.

МВ: То есть каждый номер у вас как-то тематически устроен? Как в глянцевых журналах: февральский номер всегда мужской, мартовский - женский. Понятно, что у вас не так примитивно, но ведь есть что-то вроде этого?

Катя Морозова: У нас есть тема, которая не обязательно должна считываться, угадываться. Иногда это просто общая атмосфера, художественный фон, как было, например, в первом номере. Во втором номере уже попробовали работать с тематическим блоком. Третий номер уже практически полностью посвящен одной теме — маньеризму, но это, опять же, не тот случай, когда мы выносим «тему номера» на обложку...

МВ: …Хотя на обложке фрагмент картины Бронзино.

Игорь Гулин: В третьем номере есть одна прослеживающаяся нота, но понятно, что это не принцип, которому мы хотим следовать. Интересно колебание от номера к номеру - от интуитивной мозаики текстов к некоторой концептуальной вещи и обратно.

МВ: В таком случае, неизбежный вопрос о творческих планах. Во-первых, что, и во-вторых - когда?

Игорь Гулин: Это секрет.

МВ: Хорошо, я не претендую на ваши секреты, но вы себе задали какую-то периодичность?

Катя Морозова: Периодичность изначально была задана, но мы не смогли её придерживаться. Планировали раз в три месяца, но не удается так быстро собрать деньги от продаж предыдущих номеров, чтобы покрыть следующие. Поэтому все растягивается, и если в середине осени номер появится - хорошо.

МВ: А журнал действительно продается? И живет за счет продаж?

Катя Морозова:  Да, в первом-втором номере поучаствовали добрые люди, а третий номер сделан на продажи предыдущих.

МВ: Вы публикуете тексты переводные и авторские, совмещаете функции «Нового мира» и «Иностранной литературы», говоря языком «Журнального зала». Я все пытаюсь понять ваши эстетические пристрастия. Вас больше интересует совсем нам неизвестная иранская поэзия или всё-таки чуть-чуть нам известная французская? Радикальная гомосексуальная проза или классические любовные романы?

Игорь Гулин: Есть некоторое поле, довольно четко опознаваемое, - новаторской литературы, сформировавшейся на основе советского самиздата. Это поле окучивало некоторое количество журналов и издательств с начала 90-х. И платформа у нас близкая, но не совпадающая полностью ни с одной из этих институций: ни с «Воздухом», ни с «НЛО». Но при этом мы не пытаемся взять эту литературу и как-то её представить как новую. Мы думаем, скорее, что это и есть русская литература как таковая сейчас. Мы пытаемся коллажировать какие-то ее фрагменты с другими полями. Да, нас интересует гомосексуальная литература, или - современная левая культура, с которой мы близки, или, скажем, культура маньеризма, или нечто экзотическое для нас, вроде иранской поэзии. Просто есть принцип аффекта. Разные вещи вызывают аффект. Можно их сталкивать и смотреть, что получится.

Катя Морозова: Я начала с фетишизированного отношения к бумаге, хотелось, чтобы получился журнал-объект, чтобы каждый номер был закончен и целен. И поэтому в каждый номер может попасть текст, который противоречит нашим вкусам, но при этом перекликается с другими текстами и дополняет их и сам номер, делает его законченным. Это могут быть и консервативная классическая поэзия, и реалистические романы о любви: возможно, по какой-то причине в один из номеров они впишутся. Поэтому отношение к журналу как к объекту позволяет помещать туда самые разные тексты.

МВ: Я закончу тем, с чего начал: почему «Носорог»?

Катя Морозова: Это название было придумано в студенческие годы, когда впервые появилось полубессознательное желание делать литературный журнал. Так оно и осталось. Это невозможно объяснить. К тому же, носорог - один из реальных прототипов сказочного единорога в христианской мифологии: недоступное людям существо, за которым охотятся и которого никто не может поймать. Но это уже фантазии.

ГодЛитературы.РФ благодарит Алёну Ермолаеву за помощь в подготовке интервью.