Текст: Ольга Лапенкова
Например, такое понятие, как плотность текста. Классики, начиная работу над новой вещью, старались не только удивить читателя замысловатым сюжетом и создать «живых» героев, но и увековечить свою эпоху. Поэтому в рассказах и романах, повестях и пьесах XVIII-XIX вв. так много примет быта, преимущественно дворянского. Читая «Недоросля» и «Евгения Онегина», «Обломова» и «Вишнёвый сад», мы наблюдаем, как двести лет назад знакомились и сватались, учились и служили, развлекались и путешествовали; именитые авторы описывают посуду и мебель, костюмы и оружие, бальные танцы и карточные игры.
Читатель, разумеется, может не вдаваться в подробности и следить только за сюжетом — но тогда он хуже поймёт психологию героев. Это справедливо и для главного героя «Пиковой дамы» — инженера Германна, решившего выиграть в фараон и баснословно разбогатеть.
Старуха не понтирует
Карточные игры были изобретены в Китае аж тысячу лет назад; на данный момент их существует более 600 разновидностей. Однако в XVIII-XIX веках в Российской Империи была наиболее популярна игра под названием «фараон», также известная как «штосс» или «банк». «Привезённая» из Европы, она стала настоящим бичом дворянского общества, ведь помещики нередко проигрывали в неё целые состояния.
У игры в фараон было два неоспоримых достоинства: во-первых, очень простые правила, так что научиться играть мог даже ребёнок; во-вторых, невозможность сжульничать, ведь успех зависел только от удачи. Играли, как правило, по двое: один человек назывался банкомётом, другой — понтёром. Перед началом партии каждый игрок получал колоду карт. Затем понтёр делал ставку (то есть объявлял, на какую сумму он играет и какую карту выбирает: например, сто рублей, ставлю на пиковую даму). Если банкомёт был готов рискнуть такой суммой, то он брал колоду и начинал раскладывать карты из своей колоды по очереди: одну — направо, другую — налево, третью — опять направо, и так далее, пока не доходил до той самой карты, которую назвал понтёр. Если искомая карта оказывалась слева, то выигрывал понтёр, если справа — то банкомёт. Затем понтёр и банкомат менялись ролями, так что тот, кому в первый раз не повезло, мог отыграться — или, наоборот, попасть в ещё более глубокую долговую яму. «Выйти» из игры можно было в любой момент, но, к сожалению, азартных картёжников это редко останавливало…
Знания этих нехитрых правил было достаточно, чтобы сесть за игру, но опытные игроки пользовались ещё некоторыми терминами. Перечитаем повесть, найдём незнакомые слова и дадим им толкования.
Надобно признаться, что я несчастлив: играю мирандолем, никогда не горячусь, <...> а всё проигрываюсь! — «Играть мирандолем» значит не повышать ставку во время игры, то есть не рисковать бо́льшей суммой, чем та, которая была озвучена перед началом партии.
И ты ни разу не соблазнился? ни разу не поставил на руте?.. — «Руте» — «счастливая» карта. «Поставить на руте» — значит выбрать в новой партии ту же карту, которая принесла выигрыш в прошлый раз.
Отроду не брал он карты в руки, отроду не загнул ни одного пароли… — «Пароли» — ставка в два раза больше предыдущей. Если игрок, садясь за стол, озвучил сумму в сто рублей, а в процессе игры увеличил ставку до двухсот, значит, он «загнул пароли».
Она выбрала три карты, поставила их одну за другою: все три выиграли ей соника, и бабушка отыгралась совершенно. — «Выиграть соника» значит победить с первой же ставки.
Может статься, порошковые карты? — Шулерские карты, на которые, согласно легенде, легко стираемым порошком наносили изображение ещё одной масти. Так что, если нужно было «превратить» восьмёрку в семёрку, следовало незаметно провести картой по столу и стереть недолговечную краску. Однако большинство исследователей, в том числе профессиональный фокусник О. Степанов, считают, что такой способ шулерства — не более чем выдумка: уследить за тем, на каком месте в колоде оказалась нужная карта, и незаметно «исправить» её было почти невозможно.
Талья длилась долго. — Талья — полный тур игры: от начала до того момента, пока и у понтёра, и у банкомёта не закончатся колоды.
Человек очень замечательный
Партия в фараон, как правило, прекращалась, когда кончались карты в колоде. Однако по окончании одной партии ничто не мешало азартному богачу сыграть с другим человеком, поэтому неудивительно, что за столом засиживались до глубокой ночи, а то и до утра. За такими полуночниками и наблюдает главный герой — Германн, который, в отличие от большинства знакомых дворян, зарабатывает себе на хлеб сам, а не ждёт, пока за него всё сделают крепостные:
Германн был сын обрусевшего немца, оставившего ему маленький капитал. Будучи твёрдо убежден в необходимости упрочить свою независимость, Германн не касался и процентов, жил одним жалованьем, не позволял себе малейшей прихоти. Впрочем, он был скрытен и честолюбив, и товарищи его редко имели случай посмеяться над его излишней бережливостью. Он имел сильные страсти и огненное воображение, но твёрдость спасла его от обыкновенных заблуждений молодости. Так, например, будучи в душе игрок, никогда не брал он карты в руки, ибо рассчитал, что его состояние не позволяло ему (как сказывал он) жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее, — а между тем целые ночи просиживал за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом за различными оборотами игры.
«Я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее», — отвечает Германн, когда его спрашивают, почему он только смотрит на игру, а не участвует в ней. И до поры до времени герою удаётся хранить твёрдость. Однако, услышав рассказ приятеля Томского о его бабушке — графине, которая якобы знает мистическую тайну, как выиграть три ставки подряд, — Германн решает во что бы то ни стало «вытянуть» секрет из восьмидесятилетней старухи:
Анекдот о трёх картах сильно подействовал на его воображение и целую ночь не выходил из его головы. «Что, если, — думал он на другой день вечером, бродя по Петербургу, — что, если старая графиня откроет мне свою тайну! — или назначит мне эти три верные карты! Почему ж не попробовать своего счастия?.. Представиться ей, подбиться в её милость, — пожалуй, сделаться ее любовником, — но на это всё требуется время — а ей восемьдесят семь лет, — она может умереть через неделю, через два дня! <...>»
Оказывается, это человек, на первый взгляд такой правильный, спокойный и сдержанный, ради собственной выгоды готов льстить и втираться в доверие… Дойдя до этого момента, читатель уже чувствует, что добром история не кончится, — и оказывается прав: вскоре Германн переходит от мыслей к действиям и вправду становится «любовником», но не старухи, а её воспитанницы... И это — только начало!
Но оставим Германна и перейдём к самой графине.
Московская Венера
Дворянки XVIII-XIX вв. в русской литературе часто изображаются невинными страдалицами — или жестокими «домомучительницами». К первым относятся, например, девушки вроде Софьи Фамусовой и княжны Мери, которых угораздило влюбиться в человека корыстного или жестокого; ко вторым — госпожа Простакова из «Недоросля» и Полина Ларина из «Евгения Онегина», мама Татьяны и Ольги. И это ещё не худший расклад: в русской литературе тьма -тьмущая мальчиков и девочек, которые воспитываются без мамы, потому что та умерла во время родов, от холеры или ещё по какой причине. Так что, увы, женщина с благополучной судьбой в век реализма — большая редкость.
Но тут наша графиня вытянула поистине счастливый билет: какая яркая и весёлая у неё была молодость! И причём — что ещё любопытнее — уже после замужества! Вот что рассказывает о графине Томский:
Надобно знать, что бабушка моя, лет шестьдесят тому назад, ездила в Париж и была там в большой моде. Народ бегал за нею, чтоб увидеть la Vénus moscovite [Московскую Венеру]. Ришелье за нею волочился, и бабушка уверяет, что он чуть было не застрелился от её жестокости.
В то время дамы играли в фараон. Однажды при дворе она проиграла на слово герцогу Орлеанскому что-то очень много. Приехав домой, бабушка <...> объявила дедушке о своём проигрыше и приказала заплатить.
Покойный дедушка <...> её боялся, как огня; однако, услышав о таком ужасном проигрыше, он вышел из себя, принес счёты, доказал ей, что в полгода они издержали полмиллиона, что под Парижем нет у них ни подмосковной, ни саратовской деревни, и начисто отказался от платежа. <...>
С нею был коротко знаком человек очень замечательный. Вы слышали о графе Сен-Жермене, <...> он выдавал себя <...> за изобретателя жизненного эликсира и философского камня, и прочая...
Этот-то Сен-Жермен и открыл графине секрет, как «выиграть соника» и освободиться от долгового бремени. Но что это за человек: вымышленный герой или историческая фигура? А Ришелье? А герцог Орлеанский?
Все эти люди не просто существовали на самом деле, а принадлежали к самым-самым «сливкам» французского общества середины XVIII века.
Ришелье — это, конечно, не кардинал из «Трёх мушкетёров» (к тому моменту он уже сто с лишним лет лежал в земле), а другой человек — с замысловатым именем Луи Франсуаа Арман де Виньеро дю Плессии, герцог де Ришельё, один из ближайших советников Людовика XV и талантливый военачальник.
Герцог Орлеанский — это, скорее всего, генерал Луи-Филипп I, так называемый «принц крови». Герцоги Орлеанские — династия близких родственников французских королей, которые в случае гибели монарха и всех его детей мужского пола имели право унаследовать престол.
И даже Сен-Жермен, который в «Пиковой даме» похож скорее на таинственного джинна, нежели на человека из плоти и крови, существовал на самом деле. В реальности он действительно занимался «магическими штучками» и интересовался алхимией, но прославился не только этим: какое-то время он входил в ближайшее окружение всё того же Людовика XV.
Так что, прежде чем вступать в противоборство со столь почтенной графиней, какой была бабушка Томского, простому инженеру Германну следовало трижды подумать...