Текст: Ольга Лапенкова
Не так давно мы разбирали одну из самых забавных «Повестей Белкина» — «Барышню-крестьянку», которую ребята проходят в шестом классе. Напомним, главные герои этого произведения — Алексей Берестов и Лиза Муромская — во многом напоминают Ромео и Джульетту из одноимённой трагедии Шекспира: их отцы не упускают возможности обменяться колкостями, поэтому читатель с первых страниц ожидает душераздирающей развязки. Однако автор мастерски обманывает ожидания — и, проведя героев сквозь череду испытаний, награждает их простым человеческим счастьем. И такие «обманки» спрятаны в каждой повести сборника:
•в «Выстреле» главный герой, отставной гусар Сильвио, решает отомстить давнему обидчику, когда узнаёт, что тот собирается жениться, — но в финале обходится без кровопролития;
•в «Метели» юная Марья Гавриловна, собравшаяся тайно обвенчаться с возлюбленным, терпит неудачу и решает, что так ей и придётся всю жизнь пробыть одиночкой, — а спустя много лет всё-таки обретает семейное счастье;
•в «Гробовщике» главный герой, позволив себе неосторожные слова в сторону «клиентов», обнаруживает у себя в гостях толпу покойников, — но, вопреки традициям романтических баллад, на тот свет они его не забирают.
На фоне этих произведений «Станционный смотритель» выглядит странновато. Почему, думает читатель, Пушкин не выпустил повесть о несчастном Самсоне Вырине и его беглой дочери отдельной книжкой? Где же тут хеппи-энд?
Но финал «Станционного смотрителя» и вправду можно назвать относительно счастливым — если знать, что происходило с такими, как Дуня Вырина, в суровой реальности XIX века.
Почтовой станции диктатор
В начале произведения читатель знакомится с героями: станционным смотрителем Самсоном Выриным и его дочерью Дуней — единственной отрадой несчастного вдовца. Завидовать Вырину не приходится. Мало того, что у него нет родных и друзей, так ещё и работа — хуже не придумаешь: постоянные скандалы и жалобы, а заработка хватает только на самое необходимое… Это тем более обидно, что без таких людей, как Вырин, в XIX веке было не обойтись.
Профессия станционного смотрителя с появлением автомобильного транспорта ушла в прошлое, — однако двести лет назад, чтобы добраться из одного города в другой, люди использовали конные повозки. Такую роскошь, как собственный экипаж, могли позволить себе далеко не все, — а если и могли, то «загонять» любимых коней, купленных за баснословные деньги, многие не желали. Более того, лошадь не может мчаться дни и ночи напролёт, как современный автомобиль: ей нужно есть, пить, отдыхать... И как же быть, если добраться из пункта А в пункт Б необходимо как можно скорее?
Чтобы угодить и небогатым путешественникам, и неугомонным торопыгам, российские власти организовали что-то похожее на современный каршеринг: систему заведений, где можно было за отдельную плату взять «свежих» лошадей, чтобы добраться на них до следующей станции, а там — повторить процедуру.
Вот только работала эта система не всегда гладко: то лошадей не хватало, то из-за наплыва посетителей они не успевали отдохнуть… Вот станционные смотрители целыми днями и выслушивали ругань лихачей, которым, видите ли, сложно было подождать часик-другой. На такой работе и за неделю можно истрепать все нервы, а Самсон Вырин служил лет двадцать, если не больше! Так что не случайно повесть начинается с размышлений, которые, казалось бы, не имеют прямого отношения к сюжету, — но благодаря этому отрывку читатель заранее проникается сочувствием к главному герою:
Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? <...> Будем однако справедливы, постараемся войти в их положение и, может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, ограждённый своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора <...>? Не настоящая ли каторга?
Покою ни днём, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут — а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него как на врага; <...> но если не случится лошадей?.. боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть принуждён он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. <...> Вникнем во всё это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием.
Итак, жизнь Самсона Вырина и безо всяких семейных драм могла бы лечь в основу душераздирающей повести. Но, увы, на долю героя выпала не только бедность, но и бегство любимой дочери, да с кем — с первым встречным! Вот как это произошло:
...однажды, в зимний вечер, когда смотритель разлинёвывал новую книгу, а дочь его за перегородкой шила себе платье, тройка подъехала, и проезжий в черкесской шапке, в военной шинели, окутанный шалью, вошёл в комнату, требуя лошадей. Лошади все были в разгоне. При сём известии путешественник возвысил было голос и нагайку; но Дуня, привыкшая к таковым сценам, выбежала из-за перегородки и ласково обратилась к проезжему с вопросом: не угодно ли будет ему чего-нибудь покушать?
Миловидная, услужливая и добродушная, Дуня могла утихомирить даже самого капризного гостя. Вот и «проезжий в черкесской шапке» поддался её чарам и согласился подождать лошадей — но когда те прибыли, почувствовал недомогание:
На другой день гусару стало хуже. <...> Дуня обвязала ему голову платком, намоченном уксусом, и села с своим шитьём у его кровати. <...> Он поминутно просил пить, и Дуня подносила ему кружку ею заготовленного лимонада. Больной обмакивал губы и всякий раз, возвращая кружку, в знак благодарности слабою своей рукою пожимал Дунюшкину руку. <...>
Прошёл еще день, и гусар совсем оправился. Он был чрезвычайно весел, без умолку шутил <...> и так полюбился доброму смотрителю, что на третье утро жаль было ему расстаться с любезным своим постояльцем. День был воскресный; <...> [гусар] вызвался довезти её до церкви, которая находилась на краю деревни. Дуня стояла в недоумении… «Чего же ты боишься? — сказал ей отец, — ведь его высокоблагородие не волк и тебя не съест: прокатись-ка до церкви». Дуня села в кибитку подле гусара, слуга вскочил на облучок, ямщик свистнул, и лошади поскакали.
Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление, и что тогда было с его разумом. Не прошло и получаса, как сердце его начало ныть, <...> он не утерпел и пошёл сам к обедне. <...> Бедный отец насилу решился спросить у дьячка, была ли она у обедни. Дьячок отвечал, что не бывала. Смотритель пошел домой ни жив, ни мёртв. <...> В мучительном волнении ожидал он возвращения тройки, на которой он отпустил её. Ямщик не возвращался. Наконец к вечеру приехал он один и хмелен, с убийственным известием: «Дуня с той станции отправилась далее с гусаром».
Современный читатель не всегда понимает, насколько самонадеянной и опасной была Дунина «шалость». Конечно, убегать с человеком, которого ты знаешь всего три дня, да ещё и без разрешения отца, — поступок не очень-то красивый... Но, с другой стороны, разве это преступление? Ведь и в нынешние времена родители далеко не всегда одобряют выбор подросшего ребёнка: что же теперь, помирать с горя?
Увы, двести лет назад реалии были куда более жестокими, чем сейчас. В наши дни молодые возлюбленные, не найдя общего языка со старшими родственниками, могут без лишнего шума расписаться, потом найти подработку и накопить деньжат, снять комнату или даже квартиру — и жить-поживать, добра наживать. Ну, а если романтические отношения не зададутся, получить развод будет несложно: пара недель беготни за бумажками — и пожалуйста, хоть завтра снова в ЗАГС.
В XIX веке женились раз и на всю жизнь — точнее даже, не женились, а венчались, то есть давали друг другу клятву верности в церкви. Поэтому, разумеется, и отношение к браку было куда серьёзнее. Разводиться Православная церковь разрешала лишь в исключительных случаях — например, если супруг:
- был «пойман» на измене и/или имел внебрачных детей;
- как минимум пять лет считался пропавшим без вести;
- совершал уголовное преступление и отправлялся в ссылку в Сибирь.
Впрочем, даже в случае супружеской неверности пострадавшая сторона в большинстве случаев старалась «замять» дело: бракоразводный процесс бросал тень на всю семью, а терять вес в обществе никому не хотелось.
Итак, если бы Дуня разочаровалась в гусаре, с которым она так легкомысленно сбежала, то — хочешь не хочешь — ей всё равно пришлось бы провести с ним всю жизнь. Но даже если бы случилось именно так, она всё равно могла считать, что ей несказанно повезло: она, сбежавшая из дома, не получившая благословения отца, всё-таки стала законной супругой Минского! А что, если дерзкий гусар, увезший Дуню, спустя пару месяцев охладел бы к ней — и, так и не предложив руки и сердца, выпроводил на улицу? Она бы даже вернуться к отцу не смогла! На какие деньги, скажите на милость, Дуня бы добиралась до далёкой станции?
Найти работу девушка вряд ли бы смогла: во-первых, вакансий для женщин в XIX веке было до смешного мало, а во-вторых, где бы она жила до первой зарплаты? Можно было, конечно, попробовать устроиться домоуправительницей или гувернанткой — но лиц с «сомнительной» репутацией на такие должности не брали. Так что у Дуни оставалось бы два варианта: поселиться в какой-нибудь богом забытой ночлежке — а в подобных местах с тобой может случиться что угодно, вплоть до пробитого черепа, — или, раскаявшись в содеянном, уйти в ближайший монастырь… А дочь Вырина, назло всем обстоятельствам, стала настоящей барыней — и отношения с Минским у неё, судя по всему, очень даже милые! Вот и рассудите: разве это не счастливый финал?