Текст: Ольга Лапенкова
И всё-таки «базовые» человеческие мысли, чувства и устремления остаются неизменными. Как и древние греки, современные авторы не отказываются уколоть противника и сочинить про него издевательский стишок (эпиграмму) — или, напротив, увековечить в стихах нежные чувства к друзьям и второй половине, написав послание.
Однако сегодня мы изучаем настоящую окаменелость, удивительный феномен: жанр, который за три тысячи лет практически не изменился. Это элегия — неторопливое, грустное рассуждение о смысле бытия, о непостоянстве счастья, о жизни и смерти.
Давным-давно...
Термин «элегия» произошёл от древнегреческого слова «плач»; существует версия, что первоначально элегиями называли похоронные песни. Впрочем, древнейшие элегии, дошедшие до наших дней, не посвящены какому-либо конкретному человеку (иначе это были бы эпитафии). Вот произведение Симонида Кеосского, жившего в VI–V вв. до н. э.:
КРАТКОТЕЧНОСТЬ ЖИЗНИ
- [Нет у людей ничего долговечного. Истину эту]
- Выразил лучше всего славный хиосец, сказав:
- «Так же, как листья деревьев, сменяются роды людские».
- Редко, однако же, кто, слушая эти слова,
- Воспринимает их сердцем своим — потому что надежда
- В каждом живёт, с юных лет укореняясь в груди.
- …Каждый, пока не увял ещё цвет его юности милой,
- Много несбыточных дум носит в наивном уме;
- Мысли о старости, смерти грозящей его не тревожат,
- Нет до болезней ему дела, пока он здоров.
- Жалок тот неразумный, кто даже подумать не хочет,
- Что ненадолго даны смертному юность и жизнь!
- Ты же, постигнувший это, ищи до самой кончины
- Благ, от которых душе было б отрадно твоей.
Главная мысль лежит на поверхности: всех нас ждёт смерть, но «нет до болезней нам дела, пока мы здоровы». Иными словами, о смысле бытия многие начинают задумываться, мягко говоря, поздновато. Но лирический герой не просто констатирует факт. Он спрашивает: что нам, собственно, делать? Как нужно жить, чтобы в старости не было мучительно стыдно?
Самый простой ответ напрашивается сам собой: вообще ни о чём не задумываться. Но этот вариант лирического героя не устраивает: «Жалок тот неразумный, кто даже подумать не хочет, / Что ненадолго даны смертному юность и жизнь!» Итак, задавать себе сложные вопросы необходимо, но как на них отвечать? Очевидно, универсального «рецепта» не существует, иначе автор обязательно бы им поделился. В том-то и дело, что единственный способ стать счастливым — найти собственный смысл жизни: «Ты же, постигнувший это, ищи до самой кончины / Благ, от которых душе было б отрадно твоей». Более того: счастья можно и не достигнуть. Но даже если человек не совершил чего-либо выдающегося, однако долгие годы искал себя, боролся и не сдавался, значит, его жизнь прожита не зря.
С выводами Симонида Кеосского можно соглашаться или спорить; к какому мнению придёт читатель, для автора элегии не принципиально. Важнее всего — «оторвать» читателя от земли, дать пищу для размышлений. И, конечно, напомнить, что все мы — лишь гости на нашей голубой планете.
Иногда в античных элегиях звучала и тема любви. Но, опять же, такие произведения не были посвящены конкретным девушкам (иначе это были бы послания). Работая над подобными элегиями, авторы размышляли о самой сути любви — и о том, что она дарит не только счастье, но и страдания. Так что, если бы человек мог подчинять свои чувства логике, он бы, пожалуй, предпочёл не влюбляться. Но так устроена наша природа, что в борьбе с высокой страстью мы чаще всего проигрываем. Об этом, в частности, рассуждал Овидий (I в. до н. э. — I в. н. э.):
- Я не пойму, отчего и постель мне кажется жёсткой,
- И одеяло моё на пол с кровати скользит?
- И почему во всю долгую ночь я сном не забылся?
- И отчего изнемог, кости болят почему? <...>
- Да, несомненно: впились мне в сердце точёные стрелы
- И в покорённой груди правит жестокий Амур.
- Сдаться ему иль борьбой разжигать нежданное пламя?..
- Сдамся: поклажа легка, если не давит плечо. <...>
- Чаще стегают быков молодых, ярму не покорных,
- Нежели тех, что бразду в поле охотно ведут. <...>
- Я признаюсь, я новой твоей оказался добычей,
- Я побеждён, я к тебе руки простёр, Купидон.
- Незачем нам враждовать, я мира прошу и прошенья, —
- Честь ли с оружьем твоим взять безоружного в плен? <...>
Решив оказать сопротивление самой любви, лирический герой понял, что это ему не по силам, и предпочёл рискнуть. С другой стороны, мог ли он поступить иначе? Вряд ли. Но значит ли это, что перед лицом любви мы беспомощны? или существуют люди, которые способны «борьбой разжигать нежданное пламя»? а если существуют, стоит ли оно того?
В каких ситуациях мы имеем право — и даже обязанность — поддаться чувствам, а в каких желательно смирить себя? Ведь мы ничего не знаем про обстоятельства жизни лирического героя. Может, существуют объективные причины, по которым он не может быть вместе с возлюбленной? Может, она вообще замужем? И если так, что делать?
Так много вопросов, так мало ответов… С элегиями это частенько.
Элегии отечественных авторов
Родившись в Древней Греции, жанр элегии за два тысячелетия перекочевал в Западную Европу, а затем, конечно, и в Россию. Первоначально элегии российских поэтов были вольными переводами зарубежных классиков. Невероятной популярностью в начале XIX веке пользовалось «Сельское кладбище» В. А. Жуковского (1802), работа, вдохновлённая одноимённым стихотворением Томаса Грея (1742):
СЕЛЬСКОЕ КЛАДБИЩЕ (элегия)
- Уже бледнеет день, скрываясь за горою;
- Шумящие стада толпятся над рекой;
- Усталый селянин медлительной стопою
- Идёт, задумавшись, в шалаш спокойный свой,
- В туманном сумраке окрестность исчезает...
- Повсюду тишина; повсюду мёртвый сон;
- Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает,
- Лишь слышится вдали рогов унылый звон. <...>
- Под кровом чёрных сосн и вязов наклоненных,
- Которые окрест, развесившись, стоят,
- Здесь праотцы села, в гробах уединенных
- Навеки затворясь, сном непробудным спят. <...>
- Как часто их серпы златую ниву жали
- И плуг их побеждал упорные поля!
- Как часто их секир дубравы трепетали
- И потом их лица кропилася земля! <...>
- А вы, наперсники фортуны ослепленны,
- Напрасно спящих здесь спешите презирать
- За то, что гробы их непышны и забвенны,
- Что лесть им алтарей не мыслит воздвигать. <...>
- Ужель смягчится смерть сплетаемой хвалою
- И невозвратную добычу возвратит?
- Не слаще мёртвых сон под мраморной доскою;
- Надменный мавзолей лишь персть их бременит.
- Ах! может быть, под сей могилою таится
- Прах сердца нежного, умевшего любить,
- И гробожитель-червь в сухой главе гнездится,
- Рождённой быть в венце иль мыслями парить! <...>
В элегии, переведённой В. А. Жуковским, помимо вечных размышлений о скоротечности жизни, затрагиваются две острые темы: социального неравенства (на сельском кладбище, отнюдь не под «мраморною доскою», похоронены простые трудяги — которые, увы, даже после собственной смерти становятся объектами насмешек) и несправедливости мироустройства. Иначе почему одна из могил — могила юноши, которому так и не довелось «быть в венце или мыслями парить»? Другими словами, правда ли, что смерть забирает лучших? Впрочем, XIX в. — это вам не античность: лирический герой Жуковского, сокрушаясь из-за гибели человека молодого и чистого сердцем, всё-таки верит, что покойный вознёсся в лучший мир, и не ропщет на высшие силы.
В творчестве отечественных авторов прослеживается и другое направление мысли: да, порой наш мир покидают чистые, светлые души — а те, кто остаётся, неизбежно «вязнут» в рутине. С каждым годом им приходится прикладывать всё больше усилий, чтобы не забывать о чём-то более важном, чем повседневные заботы. Об этом рассуждает А. С. Пушкин в стихотворении, название которого говорит само за себя, — но заканчивается оно всё-таки на оптимистичной ноте:
ЭЛЕГИЯ
- Безумных лет угасшее веселье
- Мне тяжело, как смутное похмелье.
- Но, как вино — печаль минувших дней
- В моей душе чем старе, тем сильней.
- Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
- Грядущего волнуемое море.
- Но не хочу, о други, умирать;
- Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
- И ведаю, мне будут наслажденья
- Меж горестей, забот и треволненья:
- Порой опять гармонией упьюсь,
- Над вымыслом слезами обольюсь,
- И может быть — на мой закат печальный
- Блеснёт любовь улыбкою прощальной.
- 1830
Казалось бы, тема закрыта: надейся на лучшее, делай что должно, и небеса тебя вознаградят. Но даже если ты не будешь так счастлив, как другие, не стоит забывать, что жизнь сама по себе — бесценный дар.
Однако М. Ю. Лермонтов не соглашается с великим современником — и спустя десять лет пишет убийственно мрачную элегию. Его лирический герой (подозрительно похожий на автора) утверждает, что некоторые люди не способны смотреть в будущее с надеждой. Для «природных» меланхоликов нет утешения ни в искусстве, ни в дружбе, ни в любви:
- И скучно и грустно, и некому руку подать
- В минуту душевной невзгоды…
- Желанья!.. Что пользы напрасно и вечно желать?..
- А годы проходят — все лучшие годы!
- Любить… Но кого же?.. На время — не стоит труда,
- А вечно любить невозможно.
- В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:
- И радость, и муки, и всё там ничтожно…
- Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг
- Исчезнет при слове рассудка;
- И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, —
- Такая пустая и глупая шутка…
- 1840
На чью сторону встать, читатель опять же решает сам.
Вместо заключения
Начиная со второй половины ХХ в., «чистой» элегии, как эталонной эпитафии или оды, мы не увидим: традиции и жанры переплелись так, что разделить их уже невозможно. Однако скорбные размышления о месте человека во вселенной, о несбывшихся мечтах, утраченной чистоте чувств, неизбежной смерти никогда не потеряют значимости, ведь они близки каждому. И не может не радовать то, что многие отечественные классики наследуют именно пушкинской традиции: вере в любовь и свет, даже когда вокруг — беспроглядная серость, которая, пожалуй, страшнее тьмы. Об этом — стихотворение нобелевского лауреата И. А. Бродского:
ПОЧТИ ЭЛЕГИЯ
- В былые дни и я пережидал
- холодный дождь под колоннадой Биржи.
- И полагал, что это — божий дар.
- И, может быть, не ошибался. Был же
- и я когда-то счастлив. Жил в плену
- у ангелов. Ходил на вурдалаков.
- Сбегавшую по лестнице одну
- красавицу в парадном, как Иаков,
- подстерегал.
- Куда-то навсегда
- ушло всё это. Спряталось. Однако,
- смотрю в окно и, написав «куда»,
- не ставлю вопросительного знака.
- Теперь сентябрь. Передо мною — сад.
- Далёкий гром закладывает уши. <...>
- И только ливень в дремлющий мой ум,
- как в кухню дальних родственников — скаред,
- мой слух об эту пору пропускает:
- не музыку ещё, уже не шум.
- 1968