Текст: Арсений Замостьянов
Гаврилу Державина с гимназических лет восхищал подвиг князя Пожарского. Родовитый аристократ, Рюрикович, прямой потомок Всеволода Большое Гнездо… Его отец и дед воевали за царя и Отечество, но каменных палат не нажили, пребывали в бедности. Разве это не напоминает судьбу потомков мурзы Багрима - Державиных? В роковой час именно Пожарский возглавил ополчение, разбил врага, организовал выборы нового государя, по существу положив начало династии, и — отошёл в сторону. Державин нашёл в судьбе Пожарского образ идеального героя:
- Который бы в боях сражался
- Лишь спасть народ, царя от бед;
- Перунами не возвышался,
- Отнес к другим весь звук побед;
- Красой и златом не был пленным,
- Простил убийцам обличенным,
- Сокрыту зависть наградил;
- Не вняв к себе народа клику,
- Избрал достойного владыку
- И над собою воцарил…
На коварство французского возмущения и в честь князя Пожарского, 1789, 1790
Таков был первый отклик Державина на Французскую революцию. Перед угрозой хмельного хаоса, пожиравшего народы (а именно так Державин воспринимал тогдашние французские события), он вспомнил о Пожарском. После Державина эта ассоциация станет общим местом.
Опыт политической борьбы помог Державину увидеть главное в судьбе князя. Увидеть, чем он отличается от героев, спасавших Францию, Британию, Испанию… Пожарский — признанный военный вождь, политический лидер, после победы не стал претендовать ни на престол, ни на первое место рядом с престолом. Не боролся за власть, не боролся даже за влияние на молодого государя… Спас Отечество — и «избрал законного владыку и над собою воцарил». Тут и воинский подвиг, и подвиг смирения. Не случайно Россия вспомнила о Пожарском во дни побед Наполеона. Пропагандисты и поэты (в те годы все пропагандисты, начиная с Шишкова, были и поэтами) клялись именем Пожарского. Не забывая, впрочем, и про Минина-Сухорука.
Историки устраивали над Пожарским пристрастный суд. Оказывается, он был бездарным воеводой и слабым политиком. Действовал медлительно и не мог железной рукой установить воинскую дисциплину. Но почему же именно второе ополчение, возглавленное Пожарским, изгнало интервентов из Москвы? Да, не всегда Пожарскому удавалось держать в повиновении казаков Трубецкого — это проявилось, когда они нарушили обещание князя и расправились над измождённым польским отрядом полковника Струся, покинувшим Московский Кремль.
Ещё до своего придворного взлёта, до Французской революции, в конце 1770-х годов, Державин задумал поэму о Пожарском. В этом жанре пробовал себя Ломоносов, в этом жанре ярко проявил себя Херасков. Честолюбие требовало от поэта эпических подвигов.
Державин намеревался противопоставить просвещённому Пожарскому своенравного Трубецкого — приверженца губительной вольницы. Он — исчадие смуты, раб собственных амбиций. В поэме о Пожарском Державин проявил бы себя осмысленным монархистом. Дворянин должен смирить самовластные амбиции, подчиниться идее объединения государства под властью царя.
Пожарский не был сторонником Романовых. Он опасался, что из юного Михаила Романова получится очередной боярский царь — наподобие Василия Шуйского. Пожарский верно служил Василию Шуйскому, проливал за него кровь, но история показала, что крепкого царя из хитроумного боярина не получилось. Вот если бы шведский королевич принял православие, да обязался во всём советоваться с Земским собором… Но, когда избрали Михаила Фёдоровича — Пожарский не обернулся фрондёром. Строил храмы, воевал, возглавлял приказы, удовлетворяясь сравнительно скромным положением.
После смерти Скопина-Шуйского из всех русских полководцев только Пожарский был способен к самопожертвованию без авантюризма. Славу спасителя Руси он разделил с патриархом Гермогеном и мещанином Мининым. Но Державин сконцентрировал внимание на судьбе воина, аристократа. Во времена Пожарского Русь воевала с могущественным Польским государством. Польская тема и при Екатерине оказалась политически актуальной: противостояние с Польшей продолжалось несколько веков, и во времена Державина Россия неторопливо и основательно пережёвывала ошмётки Речи Посполитой.
«Когда Пожарской, пренебрегши свое спокойствие и несмотря на раны свои, в смутное время принял на себя главное предводительство собранного войска; не поступил по тогдашним обычаям жестоко со злодеями, на убивство его покушавшимися; не прельстился богатством бояр, из осажденной Москвы им выпущенных; не обходился с пленниками сурово, как другие, которые их имение ограбили, а самих лишили жизни; не принял короны, от народа ему поднесенной, как некоторые иностранные писатели и все обстоятельства утверждают, а возложил ее на наследника по крови царской, учредя монархическое правление, — то не был ли он Герой высшей степени, человек самый добродетельный, великий, каковых мало история представляет и каковым я его представляю, придав ему слабости, не победя которых, никто великим почитаться не может?» - писал Державин в комментариях к своей пьесе «Пожарской, или Освобождение Москвы» (о ней ниже).
Пожарский мог стать русским Кромвелем или Бонапартом, но предпочёл роль умиротворителя и быстро удалился на второй план — Державина увлекал этот смиренный героизм.
Но от этого замысла осталось на бумаге немногое:
- Пою усердных войск российских воеводу,
- Который, усмирив крамолы непогоду,
- От внешних супостат Москву освободил,
- Наследный Россов скиптр наследнику вручил,
- А сам, — отрекшись быть державным властелином, —
- Подпорою царю, отечеству был сыном.
- Печальная Москва, Поляками плененна,
- Казалась узницей, в оковы заключенна;
- Чертог царей ея и трон ея был сир;
- Ни в мыслях, ни в сердцах не водворялся мир;
- По стогнам кровь текла, в домах лилися слезы,
- Звучали на граждан возложенны железы.
Благородный жанр эпической поэмы Державину не давался. Как будто повествовательный стиль отбивал у него ощущение полёта. Ломоносову тоже не удалось завершить «Петра Великого», но всё-таки он создал две песни, заставившие любителей поэзии пуститься в споры. А Державин сложил оружие: его подхватил и понёс за собой ураган служебных забот. Правда, во дни отставки он написал (на этот раз — от и до) «героическое представление» «Пожарский, или Освобождение Москвы», так и не увидевшее профессиональной сцены. Но в этой патриотической трагедии любви к герою гораздо больше, чем литературного или театрального изящества. В монологах Пожарского есть строки, которые могли бы украсить поэму, но в контексте трагедии они выглядят выспренно, фальшиво:
- Когда б я только мог отечество спасти,
- Природного царя увидеть на престоле,
- И веру и закон и Россов вознести…
Зато двустишие «На гроб князя Пожарского» получилось на славу - ни одного лишнего слова:
- Пленитель чуждых царств и вождь мятежной злости!
- He смей попрать сей прах: — Пожарского тут кости.
Выбить бы эти строки на могиле князя!
А ведь у последнего пристанища князя Пожарского (в Суздале, в Спасо-Евфимиевом монастыре) сложилась непростая судьба. И во времена Державина гробница Пожарского пребывала в запустении: могильные камни пошли на укрепление монастырских стен. Только при Николае I с миру по нитке начнут собирать деньги на склеп и часовню над ним. А потом, в 1932 году, неистовые ревнители пролетарской классовой чистоты дадут последний бой царизму: разнесут мавзолей Пожарского. Последний бой — потому что во второй половине 30-х князь окажется в пантеоне всенародных героев. Но только в 50-е годы в Суздале появится первый памятник спасителю Отечества. Увы, «сей прах» попирали неоднократно. Державин не просто славословил, но кольнул в нерв…
Пожарского Державин вспоминал постоянно - и на государственной службе, и при составлении законов… В 1812-м, во время наполеоновского нашествия, только на память о Пожарском и уповал. Во времена Павла Гаврила Романович противился репрессиям против борцов за независимость Польши — и даже разразился по этому поводу филиппикой, вызвавшей неудовольствие государя:
«Виноваты ли были Пожарский, Минин и Палицын, что они, желая избавить Россию от рабства польского, учинили между собою союз и свергли с себя иностранное иго? Почему же так строго обвиняются сии несчастные, что они имели некоторые между собою разговоры о спасении от нашего владения своего отечества? Чтоб сделать истинно верноподданным завоеванный народ, надобно его прежде привлечь сердце правосудием и благодеяниями, а тогда уже и наказывать его за преступления, как и коренных подданных, по национальным законам. Нельзя казнить и посылать всех в ссылку, ибо всей Польши ни переказнить, ни заслать в заточение не можно».
Был в нашей истории период, когда репутация героев 1612 года вроде бы пошатнулась.
- Я предлагаю Минина расплавить, Пожарского.
- Зачем им пьедестал?
- Довольно нам двух лавочников славить –
- Их за прилавками Октябрь застал.
- Случайно им мы не свернули шею,
- Я знаю, это было бы под стать.
- Подумаешь, они спасли Рассею!
- А может, лучше было б не спасать?..
Так в комсомольском запале писал Джек Алтаузен. Но 7 ноября 1941 года над Красной площадью прозвучало: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков - Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского…». И 27 мая 1942-го в бою под Харьковом Джек Алтаузен, русский поэт с иностранным именем, погиб, защищая Отечество, «спасая Расею». Преемственность истории снова оказалась сильнее революционного разрыва.
