Текст: Елена Калашникова
Московский сентябрь 2018-го посвящен многоязычию, литературным переводчикам и переводу как средству культурной дипломатии.
Начинает месяц V Международный конгресс переводчиков художественной литературы,
а завершает День европейских языков (26 сентября) и международный День переводчика 30 сентября).
В преддверии Конгресса я вернулась к некоторым своим интервью с зарубежными переводчиками русской литературы и посмотрела, что объединяет моих собеседников, что в их жизни и творчестве похоже, а что отличается. Самое главное - обычно мои собеседники переводят с неродного русского на родной. Единственное исключение - переводчик на немецкий Александр Ницберг, которого увезли из Москвы в Австрию в десятилетнем возрасте. Все они - переводчики, условно говоря, среднего поколения, переводом занимаются давно. Работают с разными жанрами - поэзией, прозой, эссеистикой, драматургией, документальной литературой…
У них часто разные представления о задачах перевода и читателях. Живут они в разных странах, переводят на разные языки. Что же у них общего?
Сами увидите, довольно много.
Обычно я начинаю разговор с самого начала - меня интересует среда, в которой герои росли, детство, занятия их родителей, предков, книги в доме.
Александр Ницберг (Австрия): «Я родился в семье художников. Практически все члены моей семьи занимаются тем или иным видом искусства. Климат, в котором я вырос, люди, среди которых я вырос, - представители московской богемы».
Алехандро Гонсалес (Аргентина): «Я - типичный аргентинец: отец - аргентинец, мама - аргентинка, а бабушки и дедушки - европейцы. Мои предки приехали в Аргентину в 1920-х - это были бедные, необразованные люди, особенно по линии отца. Папа не окончил среднюю школу, в тринадцать лет начал работать и всю жизнь проработал в банке, мама окончила среднюю школу, кажется, два года проработала учительницей и стала домохозяйкой. Я - первый в семье, кто окончил университет».
Элен Анри-Сафье (Франция): «Я из литературной семьи. Отец очень рано стал писать стихи, до Первой мировой войны у него вышло несколько сборников. Сначала он работал журналистом, потом преподавал в школе, и мама тоже. У нас дома было много книг, в основном поэзия. Отец выпускал небольшой поэтический журнальчик на домашнем печатном станке, так что в мир литературы я попала рано, у меня было ощущение, что это - моё».
Вера Бишицки (Германия): «Мама была врачом, хирургом, папа журналистом, а бабушка - одной из первых студенток Берлинского университета, это было начало ХХ века, она училась на отделении истории искусств и литературы. У нее и у дедушки были произведения Гоголя, Тургенева, Гончарова, Толстого, Чехова…»
Сельма Ансире (Мексика): «Мы все мексиканцы, а один дедушка у меня француз. Мой папа - театральный актер».
Анагха Бхат Бхере (Индия): «Отец был инженером-строителем, а мама в основном домашней хозяйкой, она работала с разными организациями для женщин и детей. У нас всегда были книги и журналы. Я ужасно любила читать и была книжным червем. Я читала книги на английском и на маратхи. Наш сосед - настоящий книголюб, у него очень много книг. Я перечитала многое из его книжной коллекции».
Ив Готье (Франция): «Семья у меня, наверное, среднестатистическая французская - я родом из-под Пуатье. Это на полпути между Парижем и Бордо. Там мое родовое гнездо - простое, крестьянское. Но мои родители выбились в учителя, они работали в начальных сельских школах. Бабушки-дедушки из крестьян. Правда, они немного поднимались по социальной шкале: мой дедушка был маляром, работал на стройке всю жизнь».
А вот что говорят мои собеседники про языки, с которыми работают.
Вера Бишицки: «Учила русский я с пятого класса, и я, пожалуй, была единственной в классе, кто любил русский язык и русскую культуру. Для всех я была Верочкой, и они удивлялись, как можно любить русский язык. Дело в том, что большинство считало русских, советских, - оккупантами, а в моей семье - освободителями. Тут еще важно, что я родилась и выросла в Карлсхорсте - в этой части Берлина находился главный штаб командования советских войск в Германии. Там в 1945-м была подписана капитуляция Германии. Когда мне было четырнадцать-пятнадцать лет, меня тянуло к русским солдатам. Они размещались рядом, с танками и всеми военными делами. Вначале это была закрытая территория, потом ее открыли. Местные жители туда почти не ходили, а мне было интересно. В самом центре располагался Дом советских офицеров, и там каждую среду показывали фильмы. Я немного знала русский язык и часто туда ходила, одна. Представьте себе, как у меня билось сердце, ведь никто из моих подруг и друзей не хотел идти со мной. И там я знакомилась с каким-нибудь русским юношей, который потом, провожая меня, читал стихи. Как это было романтично... Вот вам моя русская «социализация».
Анагха Бхат Бхере: «Я всегда любила языки. Ещё до изучения русского, кроме своего родного языка (маратхи - один из языков Индии, на нем говорит 80 млн чел. - Ред.) я знала английский, хинди и санскрит. Тогда у нас в университете преподавали немецкий, французский и русский. Я поступила на кафедру иностранных языков, там осталось место только в группе русского языка, поэтому я пошла туда, но потом я так полюбила русский, что продолжила его изучать, и изучаю до сих пор. Кстати, начала изучать русский язык я в 1983 году».
Александр Ницберг: «Когда мы уехали, мне было десять лет. Мы сначала приехали в Вену, и я с мамой уехал оттуда в Германию - ей очень хотелось в Германию, и мне с моим [спецшкольным] немецким тоже. В Германии я прожил тридцать лет, там окончил школу, университет, а последние годы живу в Вене.
Самое главное чудо, с чем мне гораздо больше повезло, - это с русским языком. Если бы обстоятельства были менее благоприятны, я бы русский забыл. Но дома с мамой я говорил только по-русски, начал читать русские книги. В Германии в 1980-е русских почти не было. Русские из разных немецких городов более-менее все друг друга знали. Это были русские первой или второй эмиграции - потомки графов и князей. Я начал тогда ездить в скаутский лагерь, и там встречался с русскими детьми и дружил с ними. Они говорили по-русски, учили русские песни, они были носителями русской культуры и знали традиции и обряды, которые в то время в России уже никто не знал. И я все это воспринял. Я продолжал дома говорить по-русски и когда женился на русской. Дома с детьми мы говорим по-русски.
Немецкий язык мне очень близок, на нем я работаю, ну и, конечно, общаюсь с большим количеством людей, опять-таки близких мне. На этом языке я начал писать - стихи и статьи пишу на немецком. Конечно, я пробовал писать и на русском - тогда мне было лет 15—16. Я чувствовал, что мне хочется заниматься словесным искусством, и пробовал себя в разных жанрах и стилях. Я писал стихи и пьески, и в прозе себя как-то пробовал, была и чисто фонетическая поэзия. Но в какой-то момент я перестал писать по-русски и полностью переключился на работу с немецким».
А вот несколько ответов на вопрос, кем мои герои видели себя в детстве.
Алехандро Гонсалес: «Как все дети: пожарником, водителем автобуса, пилотом «Формулы-1»… Ну, конечно, я много читал. Читать я начал уже в школе. Некоторые дети до школы начинают читать, в России такое распространено, а в Аргентине родители не торопят детей, и те учатся читать в школе. Когда мне было восемь-девять, я уже самостоятельно читал - это был Жюль Верн, ну понятно, детские книги. Много времени я проводил и на улице - играл в футбол, бросал камни... То есть у меня было обычное детство, ничего не говорило о том, что я займусь литературой, правда, я читал много. Все были удивлены, когда в четырнадцать лет я прочитал «Преступление и наказание». До этого я читал рассказы Чехова, Достоевского, но не целиком романы, а то, что было в библиотеке, потом Толстого, Тургенева «Отцы и дети»…»
Элен Анри-Сафье: «В школе мне легко давались естественные науки, потом я прошла курс по биологии - это мое второе призвание, нереализованное, но тоже очень важное. Меня тянуло не к математике, а именно к биологии - ко всему живому».
Сельма Ансире: «Еще в школе я хотела стать кинооператором, это была моя мечта. Я до сих пор увлекаюсь фотографией, у меня было уже несколько выставок. Папа сказал: не надо, это очень трудная профессия… Я колебалась, но понимала, что все-таки литература - мое, и тогда решила приехать в Советский Союз».
Об интересе к России
Алехандро Гонсалес: «Меня часто спрашивают: «Почему ты русским языком занялся?» У меня ни капли русской крови, просто было желание, даже одержимость изучать русскую литературу».
Вера Бишицки: «Не могу сказать, когда у них возник этот интерес. Русская литература в начале ХХ века пользовалась в Германии большой популярностью. Интерес моей бабушки и всей семьи к русской литературе повлиял на меня, скорее, на подсознательном уровне, ведь тогда я была еще ребенком. Повлияло и то, что папа был журналистом. Он окончил факультет славистики, а потом работал на радио. Русские книги стояли у нас дома во всех книжных шкафах - в переводах, конечно».
Элен Анри-Сафье: «Во-первых, мама в молодости жила в Лионе и дружила с эмигрантами из России, они были нашими соседями. Мамину подругу звали Еленой, и меня назвали в честь нее. Второе, что повлияло в этом плане: в четырнадцать лет в отцовской библиотеке я взяла «Преступление и наказание» на французском. В очень плохом, просто жутком переводе, в этом двухтомнике даже не было указано имя переводчика, но я была ошарашена этой книгой, пережила литературный шок. А третья причина, возможно, и не самая важная, но так у меня появилась возможность придти к русскому языку. В городе Кан, в Нормандии, где я жила, была колония эмигрантов из России, и там открыли курс русского языка. Занятия проходили по вечерам, раз в неделю, на первую встречу пришло много народу. Это было уже в конце школы, мне было лет семнадцать. Потом народу убавилось, и в итоге я осталась чуть ли не единственной.
Я окончила классическое отделение Эколь Нормаль (Высшей нормальной школы) и перешла на русское. На классическом удивились моему решению: «У вас будет замечательная античная карьера, зачем уходить?..» Но русский язык стал меня больше интересовать, я его два года учила, а потом нам дали возможность стажироваться в Советском Союзе, и мне очень повезло - я попала на русское отделение Ленинградского филфака. Мы жили во Втором общежитии на Васильевском острове».
Первые впечатления от России
Элен Анри-Сафье:
- Ленинград был первым русским городом, куда вы попали?
- За два года до этого я была по туристической путевке в Москве. Помню, нас тогда возили на ВДНХ. Я не знала, что меня ждет в Ленинграде. До сих пор помню, как наш автобус переехал Дворцовый мост, я увидела город, и он меня потряс.
Сельма Ансире: «Отец обожал Россию. Родители приезжали сюда довольно часто. Россия - тогда Советский Союз - был для нас тем, к чему надо стремиться. Папа все время рассказывал, что в Советском Союзе нет бездомных детей, все имеют право на бесплатное медицинское обслуживание, стариков не бросают на улице… Он не был коммунистом, никогда не был в коммунистической партии, но… у нас, в Мексике, столько детей страдают.
Ив Готье: «Первое впечатление, что я очутился на другой планете. Помню свой первый выход на улицу в Москве. Стоял летний знойный день. Я заметил автомат с газированной водой и очередь к нему. А у меня уже была мелочь, и я долго наблюдал, как он работает. На копеечку лилась вода, а на три - вода с сиропом. Я помню запах этого сиропа. А вокруг этих автоматов летали осы. Для меня все это было очень волнительно. Это было первое общение со страной, и оно пахло сиропом. Ощущение сладости и опасности - осы могли ужалить. И когда моя очередь подошла, я набрался храбрости, достал мелочь, бросил в щелочку и жадными глазами стал смотреть, как включается и бежит струя - а стакана нет. В моем представлении стакан мог выскочить из автомата, поэтому стакан я не поставил. И тут слышу ропот толпы сзади… Тогда люди на улице больше говорили, много было словесных ситуаций. Выходишь в магазин - купить несчастное печенье. Надо пройти три точки, три испытания: чтобы продавец печенье тебе взвесил и назвал цену, надо было запоминать и цену, и отдел и сказать это в кассе... Для такого робкого парня, каким я был, это было непросто, и так на каждом шагу. Покупаешь мороженое - тогда оно было на вес, его отрезали и взвешивали - опять-таки надо было говорить, надо было понимать…
Мои родители путешествовали, иногда брали меня с собой - в Голландию, в Бельгию, США… Обязательно ходили там по музеям. В Москве я общался со сверстниками и понимал, что СССР - закрытая страна, такого знания мира у них нет. Но, тем не менее, по уровню начитанности, образованности, владения французским языком, на котором они шпарили, а я по-русски говорил еле-еле, я понимал, что имею дело с интересными людьми. И для меня было большой тайной, откуда они все это знают?.. И это внушало уважение. И очень сильно ломало стереотипное представление о стране. У моих советских сверстников был комплекс перед Западом и западным человеком, но они здорово его компенсировали тем, чем владели».
Вот что переводчики говорят о своих первых работах
Алехандро Гонсалес: «Я не думал о переводе. Я изучал русский язык для себя. В 2003-м я работал социологом в муниципалитете в пригороде Буэнос-Айреса, и когда правительство в пригороде проиграло выборы, я понял, что этой работы скоро не будет. А в декабре 2003-го мой друг, который в это время переводил для одного издательства «Преступление и наказание», спросил: «Хочешь переводить?» На что я ответил: «Ты не думай, что я могу». Мы разговорились: «Вижу, структуру языка ты хорошо знаешь», - сказал он. «А что переводить?» «Выготского». Он знал, что «Мышление и речь» я читал по социологии.
- И каким оказался для вас опыт первого перевода?
- Хорошо, что это была не художественная литература, потому что в то время я был больше социологом. Переводить было интересно. Над переводом я долго сидел, но и сама книга длинная. Я прочитал предыдущие ее переводы на испанский и увидел, что они не очень хорошие. А к своему написал предисловие. Я всегда исследую переводимый текст, изучаю, как воспринималась переводимая книга в России, на Западе. Такую работу я очень люблю, это как детектив. И пишу к своим переводам предисловие - если издательство, конечно, дает мне такую возможность».
Анагха Бхат Бхере: «В 1998-м в городе Хайдерабаде в Центральном Институте английского и иностранных языков организовали семинар по проблемам и сущности перевода. На этом семинаре я перевела рассказ Салтыкова-Щедрина».
Вера Бишицки:
- А когда вы поняли, что хотите переводить русскую литературу?
- Это был также длинный процесс. С молодости я мечтала работать с книгами, с литературой. Я окончила факультеты русистики и англистики Берлинского университета, кстати, здесь учились и бабушка, и дедушка, и мама с папой. Потом около десяти лет редактировала переводы, но поняла, что мне этого недостаточно. Ушла из издательства на «вольные хлеба», а в 1986-м мы с мужем и детьми эмигрировали из восточного Берлина в западный - после двухлетней борьбы за выезд. И я начала заново строить свою жизнь. Мне казалось, что теперь-то уж кончится моя «русская миссия». А это как раз было время гласности, и на Западе интересовались всем, что связано с Россией. В 1980-е на Запад приехали русские театры, писатели, кинорежиссеры, приехала вдова Бабеля, был Евтушенко, я впервые побывала на концерте Окуджавы. Все это стало для меня открытием. Представьте этот парадокс: мне надо было эмигрировать на Запад, чтобы увидеть их всех живьем! Потихоньку я знакомилась с издательствами, опять взялась за редактирование - Борис Пильняк, Евгений Попов, Виктор Ерофеев, воспоминания Анатолия Наймана об Ахматовой… Но вдруг я поняла, что хочу сама переводить. Первым моим переводом стали дневники Андрея Тарковского. Дальше пошла книга за книгой, но мне хотелось уже самой подбирать и составлять книги, комментировать, заниматься литературоведческой работой.
- И с какой книги начался новый этап вашей профессиональной жизни?
- С удивительной книги - «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти» Евсея Цейтлина. Эта книга о жизни евреев в Литве во времена сталинизма - о том, как многие из-за страха и разных соображений меняли фамилии, сжигали свои еврейские книги, целые библиотеки, скрывали свою национальность, умолкали, старались стать невидимыми - своего рода мимикрировали. Автор интервьюировал своего героя-драматурга в течение многих лет. Книга эта - драгоценная, художественная, психологическая мозаика. Очень ее рекомендую. Я нашла для нее издателя, перевела, прокомментировала. Сложно найти издателя для зарубежной книги не из разряда мейнстрима, тут надо быть одновременно борцом, энтузиастом и идеалистом. На «Долгие беседы…» было много откликов, книга вызвала большой интерес рецензентов.
Ив Готье: «В 1979 году вышел в свет мой первый перевод, я тогда заканчивал первый курс. Мой папа увлекался кино, к тому времени он уже не учительствовал, а руководил сетью школьных образовательных киноклубов. У них был киноведческий журнал, для него надо было перевести статью о Дзиге Вертове. Безумно интересно и безумно трудно - и в плане языка тоже. Как сейчас помню: июль-август я просидел над этими 20 несчастными страницами.
В моем тогдашнем сознании желание перевести книгу было достойно только элиты, поэтому знай свое место, учись себе скромно. Не было и мысли взять книгу и осмелиться приступить к ее переводу.
- И что же случилось?
- Я окончил университет, отслужил в армии (тогда это было обязательно). А до этого стажировался учебный год в МГУ - в 1981 году. И случилось так, что я стал брать переводы в издательстве «Прогресс». У меня был приятель, алжирец, по-моему, в любом случае франкоговорящий, и он мне рассказал об этом издательстве. Мне там дали пробный перевод - статью, как сейчас помню, на тему СССР и Индия: то ли уже был Брежнев в Индии, то ли собирался… И я почувствовал, что очень сильно хочу переводить.
- Какие вы тексты там переводили?
- Публицистику. Литература в основном там была сугубо политическая в наихудшем смысле этого слова. Утешало, что это была переводческая школа, и это, конечно, дало мне очень много».
Жанры переводов
Элен Анри-Сафье:
- Вам все жанры интересны - и поэзия, и проза, и драматургия?..
- Раньше в основном поэзия и театр, а потом я с трепетом перешла на прозу. Мне кажется, прозу труднее перевести. В ней очень важен ритм, интонация. Еще у меня есть такая особенность - люблю переводы научного типа. Я, например, подготовила том о Вахтангове - с предисловием и комментариями. Написала комментарий к книге Дмитрия Быкова «Пастернак». Считаю, что некоторые тексты надо сопровождать комментариями, но, ни в коем случае, не романы и не поэзию. Я даю французскому читателю все данные - биографию автора, хронологию, глоссарий, чтобы русский текст стал ему понятнее. И если издатель согласен, можно снабдить перевод небольшим предисловием. Я не боюсь писать, а наоборот, очень люблю.
- Значит, вы еще и литературоведением занимаетесь?
- Или переводоведением. У меня целый ряд статей по истории перевода. О переводе французской поэзии на русский, Верлена, например, или, наоборот, - о переводах русской поэзии на французский. Это все связано с моей университетской карьерой - я не осуществилась до конца, не стала высшим профессором. Зато у меня постоянно выходили переводы.
Не все мои собеседники переводят современную литературу, не всех я спрашивала, что в их странах издается из русских книг, в том числе современных. Вот ответы некоторых:
Алехандро Гонсалес: «К сожалению, мы в Аргентине не переводим современную литературу: издатели как-то избегают платить за авторские права. Недавно появились две книги Сергея Довлатова, а это самое современное, так сказать, что появилась. Читательская публика незнакома с такими авторами, как Прилепин, Пелевин, Улицкая, Водолазкин и т. д. Обычно этих авторов издают в Испании, и так, каплями, я бы сказал. Аргентинские и вообще латиноамериканские издательства все же предпочитают классиков XIX и XX веков (до Великой Отечественной войны)».
Александр Ницберг: «Мне кажется, больше всего из русских читают Достоевского. Наверное, потому что это Достоевский... (Говорю безо всякой статистики, просто по ощущению.) Из Серебряного века недавно открыли Газданова. Читают, конечно, и Булгакова. Из современных я даже не знаю, кого назвать. Просто не очень за этим слежу».
Бхат Бхере: «На языке маратхи русская литература по большей части представлена классиками, но нельзя сказать, что маратхские читатели не знали о других русских писателях. В советский период переводили русско-советских писателей, особо популярны были журналы типа «Огонёк», «Спутник» и другие. Большой популярностью пользовалась детская литература (некоторые рассказы Драгунского, «Чук и Гек») «Денискины рассказы» были незнакомы читателям языка хинди. В основном в СССР решалось, какие именно произведения издавать в Индии, у них были свои критерии при выборе текстов для перевода. Они решали, кто будет переводить, тираж, финансовые вопросы и так далее. Советские издательства активно работали, но почти самостоятельно, у них не было партнёров-издателей.
После распада Советского Союза издательские отношения с Россией полностью прекратились, русская литература просто пропала из виду. Но обстоятельства теперь иные и к русской литературе интерес постепенно возрождается. Есть много серьёзных переводчиков на хинди и маратхи. Я, например, с 1999 года редактирую журнал, посвящённый переводам художественной литературы. Мы регулярно публикуем переводы с русской литературы. Правда, сначала мы публиковали классиков, потому что не хотели нарушать никакие авторские права, а во-вторых, мы были уверены, что читателям это по вкусу. А потом опубликовали таких писателей, как Булгаков, Распутин, Пастернак, Бунин. Хотя они не современники, можно их считать новыми. В советский период их вообще не переводили, или очень мало.
Последнее время начали печатать современников (Геласимов, Ирина Богатырёва, Мария Арбатова и др.) Это, конечно, благодаря Институту перевода! Сейчас есть возможность встречаться, связаться с писателями, узнать о их работе, поговорить и решать вопросы с правами во время переводческого Конгресса.
Мы с коллегами - Мегха Пансаре, Анурадха Соман, Щубха Сохони и Сунити Дешпанде, которой, к сожалению, уже нет – не только переводим современную литературу, но и пишем статьи в газетах и знакомим с ней маратхских читателей. Писали о Нине Садур, Светлане Алексиевич, Пелевине и других.
Современная литература переводится и на хинди. Перевели и опубликовали «Елтышевы» Сенчина и «Фигурные скобки» Носова.
У нас сейчас мало знают о русских писателях, но мало знают и о других иноязычных авторах, но те, у которых большие международные агентства, более "видны". О них пишут в газетах, их приглашают на престижные литфестивали. В этом плане русская литература не видна, но есть поводы надеяться на будущее».
Читатели в работе переводчика
Вера Бишицки:
- Переводы вы делаете в первую очередь для себя или близких, или читателей?..
- Может быть, это звучит смешно или странно, но перевод я делаю и для автора. Для Гончарова или Гоголя. Тут нет никакой мистики, я трезвый материалист, и просто хочу сделать им подарок. О котором они, конечно, не узнают - я уверена в этом на девяносто девять процентов. Более того, я ощущаю себя миссионером тех писателей, которых люблю и перевожу, и хочу, чтобы как можно больше людей познакомились с ними и их произведениями, читали их и перечитывали, ведь Гоголя, Гончарова и Чехова и у нас любят.
Александр Ницберг: «Вопрос читателя меня никогда не интересовал. Я никогда не перевожу и не пишу для каких-то читателей, я считаю это неправильным и даже вредным. Какой импульс у меня? Почувствовать это стихотворение на том языке, на котором я работаю.
Как видите, перевод для моих собеседников не просто работа, отделенная от жизни. Так складывается, что Россия, ее культура и язык вплетены в их жизнь. У многих из моих героев есть опыт учебы, работы и жизни (у некоторых большие периоды) в России, а аргентинец Алехандро Гонсалес женился на русской. Переводчики - удивительные люди, и разговаривать с ними всегда интересно. За границами этого материала осталось множество тем и вопросов (отношения с авторами, редакторами, издателями и коллегами, выбор текста и работа над ним, трудные случаи, воспоминания о России…). Эти и многие другие разговоры с зарубежными переводчиками вы сможете прочитать в сборнике, над которым я сейчас работаю.
